Ну что сказать? Любопытный мир. Не самый лучший из возможных, но и не худший. Однако совершенно очевидно, что это не был мир Хрусталя. То есть, возможно, Хрусталь приходил именно отсюда. Во всяком случае, то немногое, что Федор Кузьмич – намеренно или случайно – рассказал о своем мире Слуцкому, совпадало с тем, что узнал сейчас Урванцев.
Хрусталь не соврал. Ульянов умер здесь только в 1924-м и остался в памяти людей как основатель Советского государства. А вот Якова Михайловича, похоже, если и вспоминали, то мимолетно и в основном в связи с расстрелом царской семьи. Вообще-то расстрел Романовых теперь, в XXI веке, даже коммунистам не казался уже столь необходимым, как тогда, в грозном 1918-м. Но из песни слов не выкинешь. В Гражданскую войну обе стороны наделали немало ошибок и совершили много ужасных вещей. На то она и гражданская, что брат на брата. Лучше, чем сказал о ней Горький – в сорок шестом, кажется, году, – и не скажешь: Великая беда. Беда и есть. Однако дело было не в том, как оценивать Гражданскую войну в России через восемьдесят лет после ее окончания или как относиться к той или иной исторической личности и ее роли в том, что произошло так давно, что уже перестало быть актуальным. Дело было в другом. Хотя Урванцев и нашел подтверждения почти всему, о чем было известно со слов Федора Кузьмича, мир этот – с вещной, так сказать, стороны, с точки зрения своего технологического развития – был слишком похож на собственный мир Кирилла и, значит, не мог быть миром Хрусталя со всеми вытекающими из этого следствиями. И главным из этих следствий было то, что Урванцеву следовало как можно скорее вернуться домой. В сущности, свое задание он уже выполнил, вот только доложить об этом пока не мог, а сможет, только если сумеет продержаться здесь еще три недели. Это и было теперь актуальным, остальное станет таковым в конце пути.
До наступления темноты Урванцев уничтожил почти все следы своего пребывания в доме, кроме, может быть, запаха табака, но это было нестрашно. С особой тщательностью он вытирал поверхности, которых мог касаться и «чистил» ЭВМ. Машина после его «уборки» работать уже не будет, зато и не расскажет никому о том, чем занимался здесь Урванцев. Конечно, сами по себе такие меры тоже выглядели подозрительно, но это было меньшее зло, ведь существовала вероятность, что никто этого просто не заметит. Вена – большой город, и воров здесь должно быть немало. Если уж они не перевелись при социализме, то что же говорить о капитализме? Так что, завершив уборку, Кирилл надел другие перчатки и начал вдумчиво «грабить» сослужившую ему хорошую службу квартиру. Впрочем, худое дело нехитрое, тем более когда им занят профессионал, так что не прошло и получаса, как Урванцев покинул «лежку» и неторопливо – прогулочным шагом – направился в сторону вокзала.
Путь был неблизкий, но физически Кирилл за прошедшие сутки скорее отдохнул, чем наоборот. Погода была чудесная – не жарко и не холодно, и легкий ветерок по временам задувает в лицо, – и еще на ходу прекрасно думается, даже если ты – впрочем, вполне автоматически – все время «отслеживаешь ситуацию».
Итак, скорее всего, это не был мир Хрусталя. Следовало ли из этого, что Федор Кузьмич происходил из какого-то другого мира, а в этом лишь жил какое-то время или просто использовал его как пересадочную станцию? Если это так, то его и его друзей сейчас могло здесь и не быть, а значит, и о появлении Кирилла никто не мог здесь знать. Это, естественно, было бы здорово, если бы все так и обстояло, но Урванцев привык исходить из худшего. А худшим могло оказаться то, что Хрусталь контролирует этот мир негласно, и, следовательно, все, что видит вокруг Кирилл – все, что он до сих пор узнал и увидел, – не более чем великолепно исполненная декорация для населяющих планету людей, которые, разумеется, и слыхом не слыхивали ни о каком Хрустале. Однако, с другой стороны, как-то это не вязалось с событиями десятилетней давности. Вот не вязалось, и все. Не складывалась картинка.
«Ладно, – решил Урванцев. – Еще три недели… Большой срок. Может быть, и сам до чего-нибудь додумаюсь, а нет, так пусть этим занимаются аналитики. А мне главное – три недели продержаться».
Вопросы времени и пространства, как ни смешно это звучит, являлись, в сущности, самым слабым местом во всей его, и без того непростой, если не сказать большего, операции. Пространство и время, но правильнее, вероятно, все-таки время и пространство, потому что самым главным было – «когда» и только после этого – «где». Как будто бы ничего нового, ведь и дома разведчиков часто «впрыскивали» в одном месте, а выходили они уже совсем в другом. Однако дома всегда можно было что-нибудь сымпровизировать. Сорваться с «трассы», уйти в сторону, рвануть напрямки, прорываясь в другом, незапланированном месте. Во всяком случае, можно было попробовать. А здесь куда дернешься? Да никуда, потому что некуда.
Почти незаметно для себя он вышел к вокзалу, но до отправления первого из выбранных им поездов, уходящего в 5.20 утра в Мюнхен, оставалось еще больше двух часов. Впрочем, Урванцев так и планировал, потому что пришло время подкрепиться, да и вообще не мешало перед дорогой сбросить нервное напряжение и подумать в комфорте над разными разностями, которых накопилось уже немало. Кирилл зашел в работающую круглосуточно – если верить вывеске – закусочную, называвшуюся здесь на американский манер «снэк-бар», и съел там, стоя, пару больших бутербродов с копченой колбасой и ветчиной, запивая их какой-то газировкой, которая отдаленно напоминала апельсиновую воду «Лагидзе», но называлась «фанта». Затем, покинув временно вокзал, он побродил немного по окрестностям и достаточно быстро нашел настоящий ночной бар, в котором, как и положено, было полутемно, играла музыка и подавали крепкие напитки. Взяв сто граммов коньяку и чашку крепкого – здесь это называлось двойным – кофе, Урванцев ушел от стойки в глубину довольно обширного, но полупустого помещения и расположился за столиком в углу так, чтобы видеть и вход, и стойку, и коридор, который вел к туалетам и во внутренние помещения заведения, где наверняка имелся еще один выход. Сделав глоток кофе, Кирилл кивнул одобрительно, так как кофе был сварен хорошо, и закурил сигарету.
Итак, вариантов отхода у него было ровно два: через двадцать дней, считая с сегодняшнего утра, в Иерусалиме, или через те же почти полные три недели – в Праге. Если бы между этими двумя городами затесался хотя бы двенадцатичасовой временной зазор, вопрос стоял бы по-другому. Один из городов тогда следовало бы назначить основным пунктом перехода, а второй – резервным. Однако никакого запаса времени на то, чтобы «соскочить» с маршрута и рвануть в совершенно другое место, у Кирилла не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
Хрусталь не соврал. Ульянов умер здесь только в 1924-м и остался в памяти людей как основатель Советского государства. А вот Якова Михайловича, похоже, если и вспоминали, то мимолетно и в основном в связи с расстрелом царской семьи. Вообще-то расстрел Романовых теперь, в XXI веке, даже коммунистам не казался уже столь необходимым, как тогда, в грозном 1918-м. Но из песни слов не выкинешь. В Гражданскую войну обе стороны наделали немало ошибок и совершили много ужасных вещей. На то она и гражданская, что брат на брата. Лучше, чем сказал о ней Горький – в сорок шестом, кажется, году, – и не скажешь: Великая беда. Беда и есть. Однако дело было не в том, как оценивать Гражданскую войну в России через восемьдесят лет после ее окончания или как относиться к той или иной исторической личности и ее роли в том, что произошло так давно, что уже перестало быть актуальным. Дело было в другом. Хотя Урванцев и нашел подтверждения почти всему, о чем было известно со слов Федора Кузьмича, мир этот – с вещной, так сказать, стороны, с точки зрения своего технологического развития – был слишком похож на собственный мир Кирилла и, значит, не мог быть миром Хрусталя со всеми вытекающими из этого следствиями. И главным из этих следствий было то, что Урванцеву следовало как можно скорее вернуться домой. В сущности, свое задание он уже выполнил, вот только доложить об этом пока не мог, а сможет, только если сумеет продержаться здесь еще три недели. Это и было теперь актуальным, остальное станет таковым в конце пути.
До наступления темноты Урванцев уничтожил почти все следы своего пребывания в доме, кроме, может быть, запаха табака, но это было нестрашно. С особой тщательностью он вытирал поверхности, которых мог касаться и «чистил» ЭВМ. Машина после его «уборки» работать уже не будет, зато и не расскажет никому о том, чем занимался здесь Урванцев. Конечно, сами по себе такие меры тоже выглядели подозрительно, но это было меньшее зло, ведь существовала вероятность, что никто этого просто не заметит. Вена – большой город, и воров здесь должно быть немало. Если уж они не перевелись при социализме, то что же говорить о капитализме? Так что, завершив уборку, Кирилл надел другие перчатки и начал вдумчиво «грабить» сослужившую ему хорошую службу квартиру. Впрочем, худое дело нехитрое, тем более когда им занят профессионал, так что не прошло и получаса, как Урванцев покинул «лежку» и неторопливо – прогулочным шагом – направился в сторону вокзала.
Путь был неблизкий, но физически Кирилл за прошедшие сутки скорее отдохнул, чем наоборот. Погода была чудесная – не жарко и не холодно, и легкий ветерок по временам задувает в лицо, – и еще на ходу прекрасно думается, даже если ты – впрочем, вполне автоматически – все время «отслеживаешь ситуацию».
Итак, скорее всего, это не был мир Хрусталя. Следовало ли из этого, что Федор Кузьмич происходил из какого-то другого мира, а в этом лишь жил какое-то время или просто использовал его как пересадочную станцию? Если это так, то его и его друзей сейчас могло здесь и не быть, а значит, и о появлении Кирилла никто не мог здесь знать. Это, естественно, было бы здорово, если бы все так и обстояло, но Урванцев привык исходить из худшего. А худшим могло оказаться то, что Хрусталь контролирует этот мир негласно, и, следовательно, все, что видит вокруг Кирилл – все, что он до сих пор узнал и увидел, – не более чем великолепно исполненная декорация для населяющих планету людей, которые, разумеется, и слыхом не слыхивали ни о каком Хрустале. Однако, с другой стороны, как-то это не вязалось с событиями десятилетней давности. Вот не вязалось, и все. Не складывалась картинка.
«Ладно, – решил Урванцев. – Еще три недели… Большой срок. Может быть, и сам до чего-нибудь додумаюсь, а нет, так пусть этим занимаются аналитики. А мне главное – три недели продержаться».
Вопросы времени и пространства, как ни смешно это звучит, являлись, в сущности, самым слабым местом во всей его, и без того непростой, если не сказать большего, операции. Пространство и время, но правильнее, вероятно, все-таки время и пространство, потому что самым главным было – «когда» и только после этого – «где». Как будто бы ничего нового, ведь и дома разведчиков часто «впрыскивали» в одном месте, а выходили они уже совсем в другом. Однако дома всегда можно было что-нибудь сымпровизировать. Сорваться с «трассы», уйти в сторону, рвануть напрямки, прорываясь в другом, незапланированном месте. Во всяком случае, можно было попробовать. А здесь куда дернешься? Да никуда, потому что некуда.
Почти незаметно для себя он вышел к вокзалу, но до отправления первого из выбранных им поездов, уходящего в 5.20 утра в Мюнхен, оставалось еще больше двух часов. Впрочем, Урванцев так и планировал, потому что пришло время подкрепиться, да и вообще не мешало перед дорогой сбросить нервное напряжение и подумать в комфорте над разными разностями, которых накопилось уже немало. Кирилл зашел в работающую круглосуточно – если верить вывеске – закусочную, называвшуюся здесь на американский манер «снэк-бар», и съел там, стоя, пару больших бутербродов с копченой колбасой и ветчиной, запивая их какой-то газировкой, которая отдаленно напоминала апельсиновую воду «Лагидзе», но называлась «фанта». Затем, покинув временно вокзал, он побродил немного по окрестностям и достаточно быстро нашел настоящий ночной бар, в котором, как и положено, было полутемно, играла музыка и подавали крепкие напитки. Взяв сто граммов коньяку и чашку крепкого – здесь это называлось двойным – кофе, Урванцев ушел от стойки в глубину довольно обширного, но полупустого помещения и расположился за столиком в углу так, чтобы видеть и вход, и стойку, и коридор, который вел к туалетам и во внутренние помещения заведения, где наверняка имелся еще один выход. Сделав глоток кофе, Кирилл кивнул одобрительно, так как кофе был сварен хорошо, и закурил сигарету.
Итак, вариантов отхода у него было ровно два: через двадцать дней, считая с сегодняшнего утра, в Иерусалиме, или через те же почти полные три недели – в Праге. Если бы между этими двумя городами затесался хотя бы двенадцатичасовой временной зазор, вопрос стоял бы по-другому. Один из городов тогда следовало бы назначить основным пунктом перехода, а второй – резервным. Однако никакого запаса времени на то, чтобы «соскочить» с маршрута и рвануть в совершенно другое место, у Кирилла не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163