Не услышать дробного стука было невозможно, но Гленниан на всякий случай снова принялась колотить в дверь.
Дверь медленно приоткрылось, и у девушки перехватило дыхание. Она довольно давно не видела Тредэйна. Весь город знал, что благородный ландграф ЛиМарчборг возвратился в фамильный особняк, но ее записки оставались без ответа, и девушка решила, что Тредэйн не желает больше видеть ее. Это было обидно и причиняло боль, но Гленниан понимала его: она слишком много знала, чтобы он мог спокойно смотреть ей в глаза.
Однако теперь, увидев его на пороге дома, она задумалась, не объяснялось ли его молчание болезнью. Тредэйн казался именно больным. Свеча озаряла бледное, осунувшееся лицо и глубоко запавшие глаза. Можно было подумать, что он много лет мучается бессонницей.
— Ты болен? — спросила Гленниан.
— Нет. Здоров, — сейчас голос его еще больше, чем раньше, казался заржавевшим от долгого молчания.
— Почему ты не отвечал на мои записки?
— Извини. Думал, так будет лучше. Зачем ты пришла?
— Хотела поговорить с тобой.
— Не о чем говорить. Тебе лучше уйти. Иди домой. — Дверь начала закрываться.
— Подожди, пожалуйста! Мне необходимо с тобой поговорить. Мне больше не к кому идти. Я в беде, в большой беде, и мне нужна твоя помощь!
Это остановило его. Он пристально взглянул на девушку, и удивление немного оживило его застывшее лицо. Чуть помедлив, он широко распахнул перед ней дверь.
Гленниан с опаской шагнула внутрь, словно бы Тредэйн приглашал ее не в фамильный особняк ЛиМарчборгов, а в необитаемую пещеру. Сравнение оказалось вполне уместным. Свеча в руке Тредэйна, как ни слаб был ее свет, выхватывала из темноты толстый ковер пыли на мраморном полу, намертво забитые ставни и сероватые наросты под потолком, оказавшиеся при ближайшем рассмотрении чехлами на канделябрах.
Хозяин провел ее через прихожую в просторный высокий зал, бывший когда-то, по детским воспоминаниям Гленниан, изысканной гостиной. Изящная мебель скрывалась теперь под бесформенными чехлами, а красивая резьба мраморного камина потемнела от въевшейся грязи. Холодно, сыро и очень тихо.
Как он может здесь жить?! И зачем?
Тредэйн пододвинул ей кресло и стянул с него чехол, обнажив гнилую, изъеденную плесенью ткань обивки. Некоторое время он задумчиво рассматривал это печальное зрелище и, наконец, пробормотал:
— Не вышло из меня рачительного хозяина.
— Не обижайся, пожалуйста, но меня это беспокоит. Нельзя же хоронить себя в этом склепе! Ты заболеешь, если уже не заболел. Этот дом просто создан для того, чтобы вгонять в тоску. Может, в другом месте ты был бы счастливее?
— Сомневаюсь.
— Тогда надо хотя бы привести его в порядок. Ты мог бы…
— Ты сказала, что попала в беду, — мягко остановил ее Тредэйн. — Расскажи, что случилось.
И она рассказала ему все, не назвала только имен своих друзей Мух. Тредэйн слушал, не перебивая, и лицо его постепенно оживало.
— Так что, как видишь, я в западне, — подытожила Гленниан. — Убежать нельзя: тогда погибнут мои друзья. Убить его тоже нельзя, даже если бы я смогла на это пойти: он сказал, что спрятал где-то доказательства, и я ему верю. Это вполне в его духе. Я думала даже покончить с собой — все лучше, чем… Ну, ты понимаешь, — она передернула плечами. — Но боюсь, он из мести способен погубить остальных. Единственная надежда — дреф Лиссид. Когда он вернется, его, конечно, удастся убедить отменить приговор. Тогда Пфиссигу нечем будет меня прижать. Но пока мне ничего не остается, как выйти за него. Разве что ты что-нибудь придумаешь…
— Конечно, — беззаботно заверил ее Тредэйн. — Тебе не придется идти на такие крайности, как самоубийство или брак. Дело легко уладить.
— Легко? Ты же слышал, я объяснила тебе, как ловко почтенный Квисельд все устроил!
— Я слышал, понял и обещаю не будет тебя беспокоить.
— Что же нам надо делать?
— Тебе ничего делать не надо. Иди домой, успокойся и не бойся за своих друзей. Утром ты увидишь, что дело уладилось само собой.
— Правда? Ты уверен?
— Полностью.
— Ты так легко говоришь…
— Это и есть легко.
— Пожалуйста, скажи честно: ты, конечно, собираешься использовать… свои необычные способности?
— Тебе лучше ничего об этом не знать. С Белым Трибуналом покончено, но прежних законов никто не отменял.
— Тогда я спрошу только одно. Ты говорил, что запас этой силы ограничен, и я бы не хотела…
— Не беспокойся. На то, чтобы разобраться с Пфиссигом Квисельдом, вполне хватит того, что осталось.
— Я просто не знаю, как тебя благодарить. Я каждый раз прибегаю к тебе за помощью.
— Поверь, я только рад возможности сделать хоть что-то полезное.
Глубокой ночью Пфиссигу было Явление. Он спал и не видел, как холодный зеленый свет заполнил его комнату, впрочем, сам пришелец в любом случае был недоступен обычному зрению.
Спящий Пфиссиг не подозревал о его присутствии и не делал бесполезных попыток сопротивляться. Он только ощутил сквозь сон ледяные пальцы, вторгнувшиеся в его беззащитный разум и завладевшие всем его существом. Проснувшись, он уже не принадлежал себе, и оставалось только подчиниться. Крошечная частица его сознания, оставшаяся свободной, в ужасе и отчаянии бессильно наблюдала, как Явление неторопливо перебирает его мысли и воспоминания, отыскивает нужные и затем, ловко дергая за невидимые нити, принуждает марионетку подняться с постели. Пришелец уверенно направлял его к той стене спальни, где за резной панелью скрывался потайной шкафчик.
Пфиссиг отодвинул панель и извлек на свет пачку драгоценных бумаг. Свободная часть его сознания в ужасе смотрела, как тело несет их к камину, где еще тлели оставшиеся с вечера угли. Неимоверным усилием он сумел на миг остановить свою руку, но в следующую секунду чужая воля одержала верх, и рука покорно швырнула бумаги в огонь. С минуту он ждал, пока над краями листков не расцвел алый цветок, потом язычки пламени заплясали веселее, и скоро в камине осталась лишь тонкая пленка пепла. Где-то в глубине души всколыхнулась жалость к себе и горькое разочарование, но Пфиссиг едва ощутил их, потому что Явление еще не закончило свое дело. Искусный кукловод направил тело обратно в постель. Пфиссиг чувствовал, как оно забирается на перину и подтягивает к подбородку теплое одеяло. На мгновение мозг обожгла яркая вспышка: чистый свет, не причинивший боли. Затем она погасла, и все кончилось. Пфиссиг крепко спал.
Утром он проснулся поздно, бодрый и отдохнувший. Вот только последние шесть месяцев жизни начисто исчезли из его памяти.
Управлять сознанием других людей обходится дорого.
Тредэйн сидел в отцовском кабинете. На столе перед ним стояли часы. Нижняя колба была полна темной пыли. Посещение Пфиссига поглотило последние частицы его колдовской силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Дверь медленно приоткрылось, и у девушки перехватило дыхание. Она довольно давно не видела Тредэйна. Весь город знал, что благородный ландграф ЛиМарчборг возвратился в фамильный особняк, но ее записки оставались без ответа, и девушка решила, что Тредэйн не желает больше видеть ее. Это было обидно и причиняло боль, но Гленниан понимала его: она слишком много знала, чтобы он мог спокойно смотреть ей в глаза.
Однако теперь, увидев его на пороге дома, она задумалась, не объяснялось ли его молчание болезнью. Тредэйн казался именно больным. Свеча озаряла бледное, осунувшееся лицо и глубоко запавшие глаза. Можно было подумать, что он много лет мучается бессонницей.
— Ты болен? — спросила Гленниан.
— Нет. Здоров, — сейчас голос его еще больше, чем раньше, казался заржавевшим от долгого молчания.
— Почему ты не отвечал на мои записки?
— Извини. Думал, так будет лучше. Зачем ты пришла?
— Хотела поговорить с тобой.
— Не о чем говорить. Тебе лучше уйти. Иди домой. — Дверь начала закрываться.
— Подожди, пожалуйста! Мне необходимо с тобой поговорить. Мне больше не к кому идти. Я в беде, в большой беде, и мне нужна твоя помощь!
Это остановило его. Он пристально взглянул на девушку, и удивление немного оживило его застывшее лицо. Чуть помедлив, он широко распахнул перед ней дверь.
Гленниан с опаской шагнула внутрь, словно бы Тредэйн приглашал ее не в фамильный особняк ЛиМарчборгов, а в необитаемую пещеру. Сравнение оказалось вполне уместным. Свеча в руке Тредэйна, как ни слаб был ее свет, выхватывала из темноты толстый ковер пыли на мраморном полу, намертво забитые ставни и сероватые наросты под потолком, оказавшиеся при ближайшем рассмотрении чехлами на канделябрах.
Хозяин провел ее через прихожую в просторный высокий зал, бывший когда-то, по детским воспоминаниям Гленниан, изысканной гостиной. Изящная мебель скрывалась теперь под бесформенными чехлами, а красивая резьба мраморного камина потемнела от въевшейся грязи. Холодно, сыро и очень тихо.
Как он может здесь жить?! И зачем?
Тредэйн пододвинул ей кресло и стянул с него чехол, обнажив гнилую, изъеденную плесенью ткань обивки. Некоторое время он задумчиво рассматривал это печальное зрелище и, наконец, пробормотал:
— Не вышло из меня рачительного хозяина.
— Не обижайся, пожалуйста, но меня это беспокоит. Нельзя же хоронить себя в этом склепе! Ты заболеешь, если уже не заболел. Этот дом просто создан для того, чтобы вгонять в тоску. Может, в другом месте ты был бы счастливее?
— Сомневаюсь.
— Тогда надо хотя бы привести его в порядок. Ты мог бы…
— Ты сказала, что попала в беду, — мягко остановил ее Тредэйн. — Расскажи, что случилось.
И она рассказала ему все, не назвала только имен своих друзей Мух. Тредэйн слушал, не перебивая, и лицо его постепенно оживало.
— Так что, как видишь, я в западне, — подытожила Гленниан. — Убежать нельзя: тогда погибнут мои друзья. Убить его тоже нельзя, даже если бы я смогла на это пойти: он сказал, что спрятал где-то доказательства, и я ему верю. Это вполне в его духе. Я думала даже покончить с собой — все лучше, чем… Ну, ты понимаешь, — она передернула плечами. — Но боюсь, он из мести способен погубить остальных. Единственная надежда — дреф Лиссид. Когда он вернется, его, конечно, удастся убедить отменить приговор. Тогда Пфиссигу нечем будет меня прижать. Но пока мне ничего не остается, как выйти за него. Разве что ты что-нибудь придумаешь…
— Конечно, — беззаботно заверил ее Тредэйн. — Тебе не придется идти на такие крайности, как самоубийство или брак. Дело легко уладить.
— Легко? Ты же слышал, я объяснила тебе, как ловко почтенный Квисельд все устроил!
— Я слышал, понял и обещаю не будет тебя беспокоить.
— Что же нам надо делать?
— Тебе ничего делать не надо. Иди домой, успокойся и не бойся за своих друзей. Утром ты увидишь, что дело уладилось само собой.
— Правда? Ты уверен?
— Полностью.
— Ты так легко говоришь…
— Это и есть легко.
— Пожалуйста, скажи честно: ты, конечно, собираешься использовать… свои необычные способности?
— Тебе лучше ничего об этом не знать. С Белым Трибуналом покончено, но прежних законов никто не отменял.
— Тогда я спрошу только одно. Ты говорил, что запас этой силы ограничен, и я бы не хотела…
— Не беспокойся. На то, чтобы разобраться с Пфиссигом Квисельдом, вполне хватит того, что осталось.
— Я просто не знаю, как тебя благодарить. Я каждый раз прибегаю к тебе за помощью.
— Поверь, я только рад возможности сделать хоть что-то полезное.
Глубокой ночью Пфиссигу было Явление. Он спал и не видел, как холодный зеленый свет заполнил его комнату, впрочем, сам пришелец в любом случае был недоступен обычному зрению.
Спящий Пфиссиг не подозревал о его присутствии и не делал бесполезных попыток сопротивляться. Он только ощутил сквозь сон ледяные пальцы, вторгнувшиеся в его беззащитный разум и завладевшие всем его существом. Проснувшись, он уже не принадлежал себе, и оставалось только подчиниться. Крошечная частица его сознания, оставшаяся свободной, в ужасе и отчаянии бессильно наблюдала, как Явление неторопливо перебирает его мысли и воспоминания, отыскивает нужные и затем, ловко дергая за невидимые нити, принуждает марионетку подняться с постели. Пришелец уверенно направлял его к той стене спальни, где за резной панелью скрывался потайной шкафчик.
Пфиссиг отодвинул панель и извлек на свет пачку драгоценных бумаг. Свободная часть его сознания в ужасе смотрела, как тело несет их к камину, где еще тлели оставшиеся с вечера угли. Неимоверным усилием он сумел на миг остановить свою руку, но в следующую секунду чужая воля одержала верх, и рука покорно швырнула бумаги в огонь. С минуту он ждал, пока над краями листков не расцвел алый цветок, потом язычки пламени заплясали веселее, и скоро в камине осталась лишь тонкая пленка пепла. Где-то в глубине души всколыхнулась жалость к себе и горькое разочарование, но Пфиссиг едва ощутил их, потому что Явление еще не закончило свое дело. Искусный кукловод направил тело обратно в постель. Пфиссиг чувствовал, как оно забирается на перину и подтягивает к подбородку теплое одеяло. На мгновение мозг обожгла яркая вспышка: чистый свет, не причинивший боли. Затем она погасла, и все кончилось. Пфиссиг крепко спал.
Утром он проснулся поздно, бодрый и отдохнувший. Вот только последние шесть месяцев жизни начисто исчезли из его памяти.
Управлять сознанием других людей обходится дорого.
Тредэйн сидел в отцовском кабинете. На столе перед ним стояли часы. Нижняя колба была полна темной пыли. Посещение Пфиссига поглотило последние частицы его колдовской силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118