Какое торжество для нашего смиренного братства, если только вспомнить, что всё это подготовлено нашим рвением ко славе Божией и к прославлению нашего святого патрона!.. Мы, впрочем, успели бы гораздо более, если бы не имели такого непримиримого врага, каким оказывается архиепископ Сестренцевич; поэтому все старания наши должны быть направлены к тому, чтобы не только лишить его того доверия, каким он, к сожалению, пользуется у императора, но и совершенно уничтожить его.
– Это необходимо сделать, – отозвался один из собеседников.
– Нужно только выждать благоприятную минуту, – подхватил другой.
– И нанести решительный удар, подготовив верные средства для его падения, – добавил третий.
После толков и пересудов о Сестренцевиче Грубер сделал собранию сообщения и разъяснения по тем бумагам, которые лежали у него на столе. Затем иезуиты стали расходиться от Грубера поодиночке, чтобы не навлечь на своё сборище никакого подозрения.
Последним остался патер Билли, самый ближайший человек к Груберу; когда вышли все его собраты, он с таинственным видом подал Груберу небольшую записочку. Она была написана по-русски. Грубер, превосходно знавший русский язык, быстро пробежал её глазами, и злобно-радостная улыбка промелькнула по его губам.
– Откуда вы её достали? – торопливо спросил он. – Сегодня утром я был у г-жи Шевалье, а к ней вчера приезжал прямо из дворца граф Кутайсов. При мне она подошла к столику и, взяв эту записку, проговорила вполголоса: какой, однако, он забывчивый, он оставил у меня записочку императора, не вспомнив об ней: а сама вместо того, чтобы приберечь её, бросила эту записочку в кучу писем и стихов, получаемых ею ежедневно в таком огромном количестве. Со своей стороны, я воспользовался её выходом в другую комнату, отыскал записочку императора и счёл долгом доставить её вам. Госпожа Шевалье так рассеянна и забывчива, что, вероятно, не вспомнит, куда дела записочку, а вам, быть может, она пригодится.
– Даже и очень, – пробормотал про себя Грубер.
XIII
– Неутешительные, слишком неутешительные для нас известия приходят беспрестанно с запада… Господь Вседержитель во гневе своём подвергает святую церковь тяжким испытаниям, – глубоко вздохнув и обращаясь к своему собеседнику, проговорил аббат Грубер, сидевший в своём кабинете за письменным столом, заваленным книгами, бумагами и письмами.
Горевшие на столе, под зелёным тафтяным колпаком, две свечи слабо освещали большую комнату, но и в этом полумраке заметно выдавалось бледное лицо старика и его большие глаза, внимательно и пытливо устремлённые на собеседника.
– Правда ваша, господин аббат, тяжёлые времена наступили для Христовой паствы. Революционному потоку, как кажется, не будет пределов, и он скоро охватит собою всю Европу, – с чувством отозвался разговаривавший со стариком молодой, высокий и статный мужчина, одетый в красный кафтан с большим мальтийским крестом, висевшим на шее на широкой чёрной ленте.
– Да, революционное движение охватит всю Европу, за исключением России, которая не только останется спокойна, но, быть может, сделается твёрдым оплотом для поддержания святой римской церкви. Я знаю настоящий образ мыслей императора Павла и вполне убеждён, что если удастся окончательно повлиять на него, то он не только сдержит этот бурный поток, но и обратит его вспять; нужно только как следует приняться около него за дело.
Сказав это, старик встал с кресла и, бодро выпрямившись, продолжал:
– Наше общество – Общество Иисуса – усердно трудится с этой целью при здешнем дворе, и ваш священный орден должен был бы работать деятельно в тех же самых видах. Вы, почтенный бальи, достойный его представитель, приобрели особенное благоволение и чрезвычайное доверие императора; нужно воспользоваться этим поскорее, так как вам, конечно, известно, до какой степени характер государя непостоянен и изменчив. Император Павел – одна из самых кипучих натур, и потому он так быстро увлекается сегодня одною, а завтра другою и иногда совершенно противоположною идеей. Вы будете в ответе перед Богом, если не воспользуетесь настоящими благоприятными обстоятельствами и ненавистью императора к республиканцам. Праведный судия накажет вас за это, – произнёс аббат пророческим голосом, грозно указывая вверх рукою. – Вы, конечно, помните ваши рыцарские обеты? – сурово добавил он.
– Я очень твёрдо помню их, господин аббат но, но… – заминаясь, отозвался мальтийский кавалер.
– Значит, те сведения, которые имеются у меня относительно вас, вполне справедливы? – гневно перебил аббат. – Значит, тот, чьи предки так доблестно в продолжение многих веков служили римскому престолу и священному ордену, изменил теперь и тому и другому…
– Литта никогда не будет изменником, – твёрдым и громким голосом возразил мальтийский кавалер. – В крайнем случае он сделает только то, что вправе и даже обязан сделать каждый честный человек: он явно и торжественно отречётся от того обета, который он прежде принял на себя и переносить который он теперь не в силах.
– И отдаст церковь Божию и священный рыцарский орден на поругание и растерзание врагам Христовым в то время, когда сам Господь посылает ему средства спасти от погибели и церковь, и орден… – запальчиво перебил иезуит. – Какой позор!.. Какое страшное преступление!.. – с выражением ужаса добавил он.
– Я лучше предпочту явно отречься от моего обета, нежели тайно нарушать его, прикрываясь лицемерием, – горделиво сказал Литта. – В искреннем сознании своей слабости нет, как мне кажется, ни позора, ни преступления…
На губах иезуита скользнула язвительная улыбка, насмешливым взглядом окинул он Литту и, нагнувшись над письменным столом, начал рыться в бумагах. Долго с видом совершенного равнодушия копался он в груде бумаг и, приискав листок, на котором было написано несколько строк, подал его Литте.
– Вам знаком этот почерк? – спросил Грубер.
– Если я не ошибаюсь, это почерк императора! – отвечал Литта. – Но я не могу понять этой записки, так как она написана по-русски.
– Вы не ошиблись: эти строки написаны его величеством, а вот и буквальный их перевод, – сказал аббат, подавая графу другой листочек бумаги. Литта быстро пробежал глазами этот листочек, и на лице бальи выразилось изумление.
– Этого не может быть!.. Императору до неё нет никакого дела, – проговорил он взволнованным голосом.
– Значит, вы обвиняете меня и в подлоге, и в подделке, – сказал равнодушно аббат и, взяв из рук Литты листки, спрятал их в ящик письменного стола. – Беседа наша кончилась, господин бальи, – добавил он, кланяясь вежливо графу.
– Я слишком далёк, достопочтенный аббат, не только от подобного обвинения, но даже и от подобного предположения, но вы сами могли быть введены в заблуждение…
– Когда государь удостоил вас в первый раз беседы, ведь он спросил вас:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233
– Это необходимо сделать, – отозвался один из собеседников.
– Нужно только выждать благоприятную минуту, – подхватил другой.
– И нанести решительный удар, подготовив верные средства для его падения, – добавил третий.
После толков и пересудов о Сестренцевиче Грубер сделал собранию сообщения и разъяснения по тем бумагам, которые лежали у него на столе. Затем иезуиты стали расходиться от Грубера поодиночке, чтобы не навлечь на своё сборище никакого подозрения.
Последним остался патер Билли, самый ближайший человек к Груберу; когда вышли все его собраты, он с таинственным видом подал Груберу небольшую записочку. Она была написана по-русски. Грубер, превосходно знавший русский язык, быстро пробежал её глазами, и злобно-радостная улыбка промелькнула по его губам.
– Откуда вы её достали? – торопливо спросил он. – Сегодня утром я был у г-жи Шевалье, а к ней вчера приезжал прямо из дворца граф Кутайсов. При мне она подошла к столику и, взяв эту записку, проговорила вполголоса: какой, однако, он забывчивый, он оставил у меня записочку императора, не вспомнив об ней: а сама вместо того, чтобы приберечь её, бросила эту записочку в кучу писем и стихов, получаемых ею ежедневно в таком огромном количестве. Со своей стороны, я воспользовался её выходом в другую комнату, отыскал записочку императора и счёл долгом доставить её вам. Госпожа Шевалье так рассеянна и забывчива, что, вероятно, не вспомнит, куда дела записочку, а вам, быть может, она пригодится.
– Даже и очень, – пробормотал про себя Грубер.
XIII
– Неутешительные, слишком неутешительные для нас известия приходят беспрестанно с запада… Господь Вседержитель во гневе своём подвергает святую церковь тяжким испытаниям, – глубоко вздохнув и обращаясь к своему собеседнику, проговорил аббат Грубер, сидевший в своём кабинете за письменным столом, заваленным книгами, бумагами и письмами.
Горевшие на столе, под зелёным тафтяным колпаком, две свечи слабо освещали большую комнату, но и в этом полумраке заметно выдавалось бледное лицо старика и его большие глаза, внимательно и пытливо устремлённые на собеседника.
– Правда ваша, господин аббат, тяжёлые времена наступили для Христовой паствы. Революционному потоку, как кажется, не будет пределов, и он скоро охватит собою всю Европу, – с чувством отозвался разговаривавший со стариком молодой, высокий и статный мужчина, одетый в красный кафтан с большим мальтийским крестом, висевшим на шее на широкой чёрной ленте.
– Да, революционное движение охватит всю Европу, за исключением России, которая не только останется спокойна, но, быть может, сделается твёрдым оплотом для поддержания святой римской церкви. Я знаю настоящий образ мыслей императора Павла и вполне убеждён, что если удастся окончательно повлиять на него, то он не только сдержит этот бурный поток, но и обратит его вспять; нужно только как следует приняться около него за дело.
Сказав это, старик встал с кресла и, бодро выпрямившись, продолжал:
– Наше общество – Общество Иисуса – усердно трудится с этой целью при здешнем дворе, и ваш священный орден должен был бы работать деятельно в тех же самых видах. Вы, почтенный бальи, достойный его представитель, приобрели особенное благоволение и чрезвычайное доверие императора; нужно воспользоваться этим поскорее, так как вам, конечно, известно, до какой степени характер государя непостоянен и изменчив. Император Павел – одна из самых кипучих натур, и потому он так быстро увлекается сегодня одною, а завтра другою и иногда совершенно противоположною идеей. Вы будете в ответе перед Богом, если не воспользуетесь настоящими благоприятными обстоятельствами и ненавистью императора к республиканцам. Праведный судия накажет вас за это, – произнёс аббат пророческим голосом, грозно указывая вверх рукою. – Вы, конечно, помните ваши рыцарские обеты? – сурово добавил он.
– Я очень твёрдо помню их, господин аббат но, но… – заминаясь, отозвался мальтийский кавалер.
– Значит, те сведения, которые имеются у меня относительно вас, вполне справедливы? – гневно перебил аббат. – Значит, тот, чьи предки так доблестно в продолжение многих веков служили римскому престолу и священному ордену, изменил теперь и тому и другому…
– Литта никогда не будет изменником, – твёрдым и громким голосом возразил мальтийский кавалер. – В крайнем случае он сделает только то, что вправе и даже обязан сделать каждый честный человек: он явно и торжественно отречётся от того обета, который он прежде принял на себя и переносить который он теперь не в силах.
– И отдаст церковь Божию и священный рыцарский орден на поругание и растерзание врагам Христовым в то время, когда сам Господь посылает ему средства спасти от погибели и церковь, и орден… – запальчиво перебил иезуит. – Какой позор!.. Какое страшное преступление!.. – с выражением ужаса добавил он.
– Я лучше предпочту явно отречься от моего обета, нежели тайно нарушать его, прикрываясь лицемерием, – горделиво сказал Литта. – В искреннем сознании своей слабости нет, как мне кажется, ни позора, ни преступления…
На губах иезуита скользнула язвительная улыбка, насмешливым взглядом окинул он Литту и, нагнувшись над письменным столом, начал рыться в бумагах. Долго с видом совершенного равнодушия копался он в груде бумаг и, приискав листок, на котором было написано несколько строк, подал его Литте.
– Вам знаком этот почерк? – спросил Грубер.
– Если я не ошибаюсь, это почерк императора! – отвечал Литта. – Но я не могу понять этой записки, так как она написана по-русски.
– Вы не ошиблись: эти строки написаны его величеством, а вот и буквальный их перевод, – сказал аббат, подавая графу другой листочек бумаги. Литта быстро пробежал глазами этот листочек, и на лице бальи выразилось изумление.
– Этого не может быть!.. Императору до неё нет никакого дела, – проговорил он взволнованным голосом.
– Значит, вы обвиняете меня и в подлоге, и в подделке, – сказал равнодушно аббат и, взяв из рук Литты листки, спрятал их в ящик письменного стола. – Беседа наша кончилась, господин бальи, – добавил он, кланяясь вежливо графу.
– Я слишком далёк, достопочтенный аббат, не только от подобного обвинения, но даже и от подобного предположения, но вы сами могли быть введены в заблуждение…
– Когда государь удостоил вас в первый раз беседы, ведь он спросил вас:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233