– Ах, да, Уваров?.. – произнёс тихо, полувопросительно, государь. – Я что-то хотел вам сказать… – Он задумался. – Ах, да! – вскрикнул он и задумался опять. – Да, да, да… Пажи!.. Конечно… Пажи…
Уваров, наклонив голову, почтительно смотрел на грудь императора.
– Плохие пажи, плохие, – бормотал Павел. – Не нравятся мне эти пажи… Что? что? – вскрикнул он, озираясь.
Было очень тихо.
– Почему привозят пажей только из Пажеского корпуса, а?
– Не могу знать, ваше величество, – по-солдатски ответил Уваров. Павел смотрел на него совершенно безумными глазами.
– Пусть возьмут других пажей, в кадетском корпусе. Там есть славные мальчики… Слышите, сударь? В первом кадетском корпусе. Сейчас извольте сообщить князю Зубову, чтоб сегодня же прислал сюда кадет… Что?..
– Слушаю-с, ваше величество…
Павел быстро от него отвернулся.
– Караул убрать! Не надо конногвардейцев… Не надо!..
– Слушаю-с, ваше величество.
Раздалась команда:
– Караул! Напра-во! Шагом марш!..
Государь злобно-радостным взглядом провожал выходивших солдат, затем с минуту ещё прислушивался к удалявшемуся топоту.
– Прощайте, сударь, – отрывисто сказал он Уварову. Уваров звякнул шпорами и низко поклонился.
– Я иду отдохнуть, сударь, прощайте, – вздохнув, повторил Павел другим, точно умоляющим, тоном. Он замолчал.
– Займите места здесь, – обратился он к двум камер-гусарам. – И никого ко мне не пускать… Никого!.. Слышите? Никого…
Он кивнул головой, зачем-то надел шляпу и прошёл в спальную, повторяя вполголоса скороговоркой: «Чему быть, тому не миновать… Чему быть, тому не миновать…»
XXIV
«Visitando interiora terrae rectificandoque invenies occultum lapidem, veram mediciam».
Баратаев переписал из книги эту фразу на толстом листе пергамента, отчеркнул первые буквы слов и дрожащей рукой выписал в ряд. Затем открыл тетрадь «Камень веры» и записал прыгающими буквами:
«Открылось ныне мне явственно, что славный Базилий Валентинус не иное мыслил, как купорос или vitriolum. От чего и я не могу отрещися, как с долголетними моими опытными изучениями несогласицы в оном не вижу. Сколь к яснейшему истины познанию… Не едино есть вещество первичное, земля Адамова. Второе соучаствует, aqua vitae, что и древним ведомо было. Из прозорливой рукописи, виденной мною в чужих землях, записал я памятный магистериум:
«De comrnixtione puri et fortissimi x k о k cum III qbsuftbmkt cocta in ejus negocii vasis fit aqua…»
И сию оккультную тайну токмо долгим прилежанием дано было мне разгадать. Вместо букв непонятных, нелепице подобных, должно читать буквы оным предшествующие. И будут тогда слова: vini, parte, salis.
Богом же просвещённый Арнольдо из Виллановы указывает мудро: «Qui scit salem et ejus solutionem ille scit occultum secretum».
И сие разногласности с моими изучениями не делает, ибо в рассуждении соли и жара не жидкость Невтонова, а неведомое должно родиться.
«Ainsy le mystere semble eclairci. C'est par la reunion convenable et reflechie, dans l'oeuf philosophal, de l'espritdevin, du sel et de la couperose que j'obtiendrai le puissant magistere que seuls, parmi les philosophes de la nature, les plus sages ont connu icy-bas. Eau penetrante, lait virginal. Sic habes elixir vel lapidem philosophum. Elixir perfecte completum sive sapientum tinctura. Et to turn opus naturae non est occultum Deo, sed mundanis hominibus».
XXV
В кругах чиновников Иванчук считался правой рукой военного губернатора. Он гордился этой своей репутацией и заботливо её поддерживал. Пален в самом деле видел в нём очень полезного человека. Но в заговор его не посвящал и даже незнакомым молодым офицерам доверял более, чем Иванчуку О перевороте, назначенном на 11 марта, Иванчук ничего не знал. Однако ещё до того недели за две, как опытный человек с немалыми связями, он стал замечать, что в столице происходит нечто необыкновенное, подозрительное и весьма неладное. Некоторые тревожные признаки были ему, по роду его службы, виднее, чем кому бы то ни было другому. Они повергли его в крайнее беспокойство. Иванчук прекрасно понимал, что граф Пален, первоприсутствующий в коллегии иностранных дел, глава почтового ведомства, военный губернатор Петербурга, руководивший косвенно и Тайной экспедицией, не мог не знать всего, что происходит в городе. Мало того: подозрительные признаки, которые видны были Иванчуку, очень странным образом вели к самому графу Палену.
Иванчук впервые в жизни чувствовал, что решительно ничего не понимает. Несмотря на ходившие упорные слухи, он плохо верил в самое существование заговора. На памяти Иванчука никаких переворотов не было, и ему, по складу его ума, было трудно верить в дела, которых он никогда не видал. Но уж совсем непонятно было Иванчуку, зачем могло понадобиться его начальнику такое неверное, отчаянное дело. Пален был первым сановником России. Он стоял во главе правительства. Он был вдобавок богат и при милости к нему государя, очевидно, легко мог разбогатеть ещё гораздо больше; Иванчук и то плохо понимал, отчего такой искусный человек не использовал в удобную минуту общеизвестной щедрости императора. Соперников по службе у Палена больше не было, – он только что заменил Ростопчина на посту первоприсутствующего в коллегии иностранных дел (многие были убеждены, что отставка и немилость Ростопчина были делом Палена). В обществе некоторые шёпотом утверждали, что Пален хочет ввести в России конституционный образ правления. О конституции Иванчук имел понятие смутное. Но всё то, что он о ней слышал, совершенно не вязалось с его мнением о целях, намерениях и уме графа Палена. Говорили, что при конституции всякое действие начальства будет, как в Англии, обсуждаться четырьмя сотнями выборных людей. Об этом Иванчук без смеха не мог и подумать, – как это четыреста человек будут обсуждать и подписывать бумаги. Конституция явно принадлежала к разряду вещей малосерьезных, и уж Палену она никак не могла быть нужна. «На какого чёрта ему аглицкий парламент? – с искренним недоумением спрашивал себя Иванчук. – Ну, ещё говорят, будто Панин Никитка б ы л за конституцию (об уволенных сановниках Иванчук всегда говорил и думал в прошедшем времени). Это куда ни шло: хоть и Никитке никакой не было выгоды, но он и об умном там любил поговорить, и книжки учёные этакие читал, целыми волюмами, ежели не врал (Иванчук всегда с недоверием относился к тому, что люди – не доктора какие-нибудь и не архитекторы, а обеспеченные люди – могут для собственного удовольствия читать учёные книжки). А Пален, нет верно, враки..» Он не только считал Палена чрезвычайно умным, ловким и хитрым человеком, он думал даже, не без чувства лёгкой обиды, что Пален умнее его самого; правда, он делал поправку на разницу в возрасте и особенно в положении: «С его властью нехитрая штука быть умным». Иванчук склонялся к мысли, что, если есть доля правды в слухах о конституции, верно, тут со стороны Палена какой-то ловкий подвох, настоящий смысл которого ещё трудно разгадать.
Иванчук долго колебался, должен ли он сообщить Палену о ходящих слухах и о тех тревожных признаках, которые он замечал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233