Под этим впечатлением он забыл о своих священных рыцарских обетах: о службе державному ордену, о крейсерстве для преследования пиратов; забыл и о корвете, бывшем под его начальством. Он не заботился и не думал теперь ни о чём, найдя в доме Скавронского такую пристань, которую ему никогда и ни за что не хотелось бы покинуть.
Граф Джулио-Райнеро Литта, которому в это время было лет двадцать восемь, мог считаться красавцем в полном значении этого слова. Он был очень высокого роста, стройность стана соединялась у него с величавостью осанки. Деятельность моряка, приучившая его к трудам и опасностям, закалила его цветущее здоровье. Тонкие и правильные черты итальянского типа носили отпечаток мужества; большие чёрные, то блестящие, то задумчивые глаза и приятная улыбка придавали этому молодому человеку чрезвычайную привлекательность, и, по всей вероятности, самый разборчивый художник не отказался бы взять его за образец красоты. Военный наряд мальтийского рыцаря или кавалера ещё более оттенял его замечательную наружность. Литта носил красный кафтан французского покроя, с белым мальтийским крестом на груди, повешенным на широкой чёрной ленте. Белое батистовое жабо с тонкими кружевами и лёгкая пудра на голове резко выделяли прекрасные черты его свежего загорелого лица. Литта чрезвычайно полюбился Скавронскому и после непродолжительного знакомства сделался постоянным гостем в его доме, а вместе с тем и самым приятным собеседником его жены, которая увидела в молодом командире такую привлекательную личность, какую ей не приводилось встречать прежде.
Беседы моряка с посланницею не отличались, впрочем, ни живостью, ни игривостью. Скавронская не имела той бойкости и находчивости, которые придавали особый оттенок разговору модных дам прошлого столетия, кокетничавших с мужчинами. Литта хотя и был человек умный и тонкий, но вёл себя слишком сдержанно, не пускаясь в любезности. Молодой моряк рассказывал графине о далёких странствованиях, и она любила подолгу слушать эти рассказы, и ни один самый чуткий и самый зоркий наблюдатель не уловил бы в их беседе никакого намёка на их сердечное, взаимное друг к другу влечение. Скавронская, освоившись мало-помалу с обычным посетителем, не стеснялась уже его присутствием в своей привычке – лежать на канапе, прикрывшись собольей шубкою. Часто, залюбовавшись ею, молча сидел около неё моряк-рыцарь, не спуская с неё глаз, а она ласково, без кокетства посматривала на него. Такая близость знакомства между Скавронской и Литтой согласовалась вполне с нравами тогдашнего высшего итальянского общества, среди которого каждая дама необходимо должна была иметь ухаживавшего за ней мужчину, так называвшегося «cicisbeo» или «cavaliere servente».
День за день откладывал командир корвета свой уход из Неаполя, посылая на Мальту донесения, которые по их запутанности и неопределённости ставили тамошние власти в тупик относительно причин промедления корвета «Pellegrino» на неаполитанском рейде. Крепко не хотелось Литте отплыть оттуда. Наконец он увидел, что оставаться там долее не было никакой возможности. Поэтому, отдав экипажу приказание приготовиться на завтра в плавание, он отправился провести последний вечер к обворожившей его красавице. Литта застал её покоившеюся, по обыкновению, на канапе.
– Я пришёл проститься с вами, синьора, – сказал он опечаленным голосом. – Завтра рано утром мой корвет уходит в море…
– Куда же вы направляетесь? – встрепенувшись, спросила Скавронская.
– К берегу Африки, я и то уже слишком долго зажился в Неаполе… Мне давно следовало бы уйти отсюда, – грустно проговорил моряк.
– И напрасно не сделали этого, если вам было нужно, проскучали здесь, а между тем вами будут недовольны на Мальте, – наставительно сказала Скавронская, стараясь придать своему голосу выражение равнодушия.
Литта тяжело вздохнул.
– Отчего вы так вздыхаете? – скорее с добродушной насмешкой, нежели с участием спросила молодая женщина. – Если вам было так хорошо здесь, то вы можете опять прийти сюда и даже поселиться здесь навсегда.
Литта не отвечал ничего и задумчиво смотрел на свою собеседницу.
– Скажите мне, отчего вы не женитесь?.. – торопливо спросила она Литту.
– Как рыцарь мальтийского ордена я дал обет безбрачия, – не без некоторой торжественности проговорил Литта.
– Значит, вы – монах?.. – весело рассмеявшись, перебила Скавронская.
– Почти что монах… – прошептал Литта.
– Отчего же вам вздумалось так стеснить вашу жизнь и ваши сердечные чувства? Разве вы не можете полюбить какую-нибудь девушку и пожелать, чтобы она была вашей женой? В силах ли вы поручиться, что с вами никогда не случится этого?..
– Прежде чем я дал мой рыцарский обет, – заговорил Литта, – я долго думал и размышлял и решился вступить в орден только после того, когда убедился, что женщины…
– Что женщины?.. – с живостью возразила Скавронская, приподнимаясь на локоть, и при этом движении шубка, скользнув с её плеча, упала на ковёр. Литта бросился поднимать шубку, чтобы накинуть её на синьору. В это время в длинной анфиладе комнат послышались рулады, напеваемые слабым, прерывающимся голосом.
– Мой муж вернулся, – проговорила Скавронская, – он под впечатлением концерта напевает что-то, и, Боже мой, как он страшно фальшивит!.. К нему, должно быть, возвращается его прежняя страсть. Вероятно, он забыл кроткие внушения государыни о том, что музыка – не дело дипломата.
Скавронский, продолжая напевать, вошёл к жене и, дружески поздоровавшись с Литтою, нежно поцеловал свою Катю. Она пристально взглянула на него, и каким-то жалким существом представился ей её хилый муж, с бледным исхудалым лицом; он показался ей мертвецом, ожидающим погребения. Она быстро вскинула свои глаза на гостя – перед ней стоял красавец в полном цвете молодых сил.
Литта сообщил Скавронскому, что завтра уходит с рейда в море, и посланник в самых любезных выражениях изъявил сожаление, что лишается такого приятного для него гостя, и затем с жаром дилетанта принялся рассказывать о концерте, происходившем в присутствии королевской фамилии, о расположении духа, в каком, по-видимому, находился король, о туалете королевы и о встрече с множеством своих знакомых. Рассеянно слушала Скавронская рассказы мужа, который, впрочем, обращался с ними преимущественно к гостю. Хотя и Литту не занимала нисколько светская болтовня хозяина, но он делал вид, что слушает графа с особым вниманием. Наконец Скавронский утомился и призамолк, не находя поддержки своему разговору.
– А какие известия получены из Франции? – спросила его жена.
– Очень неутешительные, – заговорил посланник, – французы просто сходят с ума и хотят ниспровергнуть во всей Европе и религию, и престолы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233
Граф Джулио-Райнеро Литта, которому в это время было лет двадцать восемь, мог считаться красавцем в полном значении этого слова. Он был очень высокого роста, стройность стана соединялась у него с величавостью осанки. Деятельность моряка, приучившая его к трудам и опасностям, закалила его цветущее здоровье. Тонкие и правильные черты итальянского типа носили отпечаток мужества; большие чёрные, то блестящие, то задумчивые глаза и приятная улыбка придавали этому молодому человеку чрезвычайную привлекательность, и, по всей вероятности, самый разборчивый художник не отказался бы взять его за образец красоты. Военный наряд мальтийского рыцаря или кавалера ещё более оттенял его замечательную наружность. Литта носил красный кафтан французского покроя, с белым мальтийским крестом на груди, повешенным на широкой чёрной ленте. Белое батистовое жабо с тонкими кружевами и лёгкая пудра на голове резко выделяли прекрасные черты его свежего загорелого лица. Литта чрезвычайно полюбился Скавронскому и после непродолжительного знакомства сделался постоянным гостем в его доме, а вместе с тем и самым приятным собеседником его жены, которая увидела в молодом командире такую привлекательную личность, какую ей не приводилось встречать прежде.
Беседы моряка с посланницею не отличались, впрочем, ни живостью, ни игривостью. Скавронская не имела той бойкости и находчивости, которые придавали особый оттенок разговору модных дам прошлого столетия, кокетничавших с мужчинами. Литта хотя и был человек умный и тонкий, но вёл себя слишком сдержанно, не пускаясь в любезности. Молодой моряк рассказывал графине о далёких странствованиях, и она любила подолгу слушать эти рассказы, и ни один самый чуткий и самый зоркий наблюдатель не уловил бы в их беседе никакого намёка на их сердечное, взаимное друг к другу влечение. Скавронская, освоившись мало-помалу с обычным посетителем, не стеснялась уже его присутствием в своей привычке – лежать на канапе, прикрывшись собольей шубкою. Часто, залюбовавшись ею, молча сидел около неё моряк-рыцарь, не спуская с неё глаз, а она ласково, без кокетства посматривала на него. Такая близость знакомства между Скавронской и Литтой согласовалась вполне с нравами тогдашнего высшего итальянского общества, среди которого каждая дама необходимо должна была иметь ухаживавшего за ней мужчину, так называвшегося «cicisbeo» или «cavaliere servente».
День за день откладывал командир корвета свой уход из Неаполя, посылая на Мальту донесения, которые по их запутанности и неопределённости ставили тамошние власти в тупик относительно причин промедления корвета «Pellegrino» на неаполитанском рейде. Крепко не хотелось Литте отплыть оттуда. Наконец он увидел, что оставаться там долее не было никакой возможности. Поэтому, отдав экипажу приказание приготовиться на завтра в плавание, он отправился провести последний вечер к обворожившей его красавице. Литта застал её покоившеюся, по обыкновению, на канапе.
– Я пришёл проститься с вами, синьора, – сказал он опечаленным голосом. – Завтра рано утром мой корвет уходит в море…
– Куда же вы направляетесь? – встрепенувшись, спросила Скавронская.
– К берегу Африки, я и то уже слишком долго зажился в Неаполе… Мне давно следовало бы уйти отсюда, – грустно проговорил моряк.
– И напрасно не сделали этого, если вам было нужно, проскучали здесь, а между тем вами будут недовольны на Мальте, – наставительно сказала Скавронская, стараясь придать своему голосу выражение равнодушия.
Литта тяжело вздохнул.
– Отчего вы так вздыхаете? – скорее с добродушной насмешкой, нежели с участием спросила молодая женщина. – Если вам было так хорошо здесь, то вы можете опять прийти сюда и даже поселиться здесь навсегда.
Литта не отвечал ничего и задумчиво смотрел на свою собеседницу.
– Скажите мне, отчего вы не женитесь?.. – торопливо спросила она Литту.
– Как рыцарь мальтийского ордена я дал обет безбрачия, – не без некоторой торжественности проговорил Литта.
– Значит, вы – монах?.. – весело рассмеявшись, перебила Скавронская.
– Почти что монах… – прошептал Литта.
– Отчего же вам вздумалось так стеснить вашу жизнь и ваши сердечные чувства? Разве вы не можете полюбить какую-нибудь девушку и пожелать, чтобы она была вашей женой? В силах ли вы поручиться, что с вами никогда не случится этого?..
– Прежде чем я дал мой рыцарский обет, – заговорил Литта, – я долго думал и размышлял и решился вступить в орден только после того, когда убедился, что женщины…
– Что женщины?.. – с живостью возразила Скавронская, приподнимаясь на локоть, и при этом движении шубка, скользнув с её плеча, упала на ковёр. Литта бросился поднимать шубку, чтобы накинуть её на синьору. В это время в длинной анфиладе комнат послышались рулады, напеваемые слабым, прерывающимся голосом.
– Мой муж вернулся, – проговорила Скавронская, – он под впечатлением концерта напевает что-то, и, Боже мой, как он страшно фальшивит!.. К нему, должно быть, возвращается его прежняя страсть. Вероятно, он забыл кроткие внушения государыни о том, что музыка – не дело дипломата.
Скавронский, продолжая напевать, вошёл к жене и, дружески поздоровавшись с Литтою, нежно поцеловал свою Катю. Она пристально взглянула на него, и каким-то жалким существом представился ей её хилый муж, с бледным исхудалым лицом; он показался ей мертвецом, ожидающим погребения. Она быстро вскинула свои глаза на гостя – перед ней стоял красавец в полном цвете молодых сил.
Литта сообщил Скавронскому, что завтра уходит с рейда в море, и посланник в самых любезных выражениях изъявил сожаление, что лишается такого приятного для него гостя, и затем с жаром дилетанта принялся рассказывать о концерте, происходившем в присутствии королевской фамилии, о расположении духа, в каком, по-видимому, находился король, о туалете королевы и о встрече с множеством своих знакомых. Рассеянно слушала Скавронская рассказы мужа, который, впрочем, обращался с ними преимущественно к гостю. Хотя и Литту не занимала нисколько светская болтовня хозяина, но он делал вид, что слушает графа с особым вниманием. Наконец Скавронский утомился и призамолк, не находя поддержки своему разговору.
– А какие известия получены из Франции? – спросила его жена.
– Очень неутешительные, – заговорил посланник, – французы просто сходят с ума и хотят ниспровергнуть во всей Европе и религию, и престолы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233