Известно, что Пётр I запретил при встрече с ним падать ниц на землю, объявив, что такое поклонение подобает воздавать единому только Богу. Император Павел хотя и не восстановил старинного поклонения, но потребовал изъявления знаков особого уважения к его особе. При представлении ему следовало не просто стать на колено, но стукнуть при этом коленом об пол так сильно, как будто ружейным прикладом. Поданную государем руку следовало целовать так громко, чтобы чмоканье было слышно на всю залу. Несоблюдение этого правила нередко навлекало его опалу. На улицах не только мужчины, но и дамы, встречавшиеся с ним, должны были, несмотря на дождь, снег, слякоть и грязь, выходить из экипажей, причём дамы из страха делали ему глубокий реверанс, остановившись среди улицы, хотя им, в виде снисхождения, и дозволено было исполнять это на подножке кареты. От такой обязанности не была освобождена и императрица, которой, впрочем, августейший супруг оказывал то особенное внимание, что в ответ на отданную ему императрицею почесть сходил с коня или высаживался из экипажа и подавал ей руку, чтобы помочь её величеству сесть опять в карету или в сани. Полиция бдительно следила за каждым выездом государя из дворца, полицейские конные драгуны скакали, а пешие мушкетёры бежали во всю прыть, приказывая встречным на пути снимать не только шляпы, но перчатки и рукавицы. Мимо дворца государева позволялось проходить не иначе, как сняв шляпы, а гулявшие в Летнем саду, считавшемся дворцовым, должны были всё время прогулки ходить с непокрытыми головами. Следить за обязанностью петербургских жителей – отдавать государю на улицах почесть – сделалось ещё затруднительнее, когда Павел Петрович, так сказать, раздвоил свою особу на личность великого магистра. Если государь появлялся на улице в сопровождении свиты или прислуги, одетой в красный цвет – цвет мальтийского ордена, то он почитался как бы только великим магистром, и тогда никто не должен был замечать его присутствия в столице, а мчавшиеся и пешие, и коннополицейские чины, в противность обыкновенному порядку, то грозно кричали встречным, то убедительно просили, чтобы они не снимали шляп при проезде императора.
Понятно, что при таких условиях улицы Петербурга бывали большею частью пусты, все избегали встречи, которая могла навлечь страшные неприятности, а однажды в течение нескольких дней в Петербурге почти вовсе не показывалось экипажей. Как-то в присутствии генерал-губернатора Архарова император, взглянув в окно, увидел экипаж с лошадьми в немецкой упряжи. Государь похвалил эту упряжь, и в тот же день вышло распоряжение, чтобы все жители столицы завели немецкую упряжь, так как с 1 сентября 1798 года никому не позволено будет «ездить по городу в дрожках; а также цугами в хомутах».
Случились и другие ещё внешние преобразования в Петербурге. Так, например, запрещено было иметь на магазинах и лавках вывески на французском языке, а вслед за тем не дозволено было называть торговые заведения магазинами, ввиду того, что только правительство может иметь магазины провиантские и комиссариатские. Частные постройки в Петербурге чрезвычайно замедлялись в царствование Павла Петровича, так как, вследствие желания его окончить сколь возможно скорее постройку Михайловского замка, не дозволено было продавать кирпич никуда, как только для этой постройки.
При Павле Петровиче Петербург начинал принимать вид военного города: на тогдашних его окраинах деятельно строились казармы и кордегардии, расчищались поляны для обучения войск, по улицам беспрестанно проходили то полки, то отряды, то караулы, то патрули, и в разных местах столицы в течение целого дня слышались и пальба, и барабанный бой, под который экзерцировались гренадеры и мушкетёры. На ночь петербургские улицы, как было в стародавнее время, запирались рогатками, при которых выставлялись военные караулы. К одиннадцати часам ночи всё было тихо: огни всюду были погашены, и, судя по всей обстановке, можно было подумать, что Петербург состоял на военном положении.
Общественная жизнь в Петербурге совершенно изменилась против прежнего: не было даже здесь не только блестящих балов и шумных празднеств, какие ещё недавно задавали екатерининские вельможи, но и вообще были прекращены все многолюдные увеселения и даже такие же домашние собрания. Полиция зорко следила за тем, чтобы в частных домах не было никаких сборищ, и вмешательство её в общественные увеселения дошло даже до того, что запрещено было «вальсовать или употреблять танцы, которые назывались вальсеном».
Несмотря, однако, на бдительность и строгость полиции, по рассказам одного иностранца, жившего в Петербурге в царствование Павла Петровича, господствовало здесь бешеное веселье. Приезжавшие на вечер гости отпускали домой свои экипажи, а шторы с двойной тёмной подкладкой мешали видеть с улицы освещение комнат, где не только танцевали до упаду, между прочим и «вальсен», но и велись речи самые свободные и произносились суждения самые резкие. Не всегда, впрочем, всё это сходило счастливо с рук и танцующим, и болтающим. Очень часто на другой день после тайного пира во двор гостеприимного хозяина вкатывала тройка с полицейским офицером, приглашавшим его отправиться в места более или менее отдалённые. Такой же невольный вояж приходился нередко и на долю его неосторожных гостей. Вообще, высылка из Петербурга была одной из наибольших практиковавшихся как предупредительных, так и карательных мер при Павле Петровиче. Высылались и царедворцы, и сановники, и генералы. Так, однажды санкт-петербургскому обер-коменданту барону Аракчееву была прислана следующая собственноручная записка государя: «посоветуйте бывшему обер-гофмейстеру графу Румянцеву, чтобы он, не заживаясь в Петербурге, поезжал в другое какое место». Спустя после этого некоторое время санкт-петербургский генерал-губернатор граф Пален получил от государя для немедленного объявления и такового же исполнения следующий указ: «княгине Щербатовой, по известному приключению, отказать приезд ко двору, выслать её из Петербурга и, в пример другим, воспретить въезд в столицы и места моего пребывания».
Второму с. – петербургскому генерал-губернатору было немало хлопот по высылке разных лиц из Петербурга, особенно в последнее время царствования Павла Петровича, когда должность эту занимал граф Алексей Петрович Пален.
18 марта 1799 года государь, возвратившись домой с обычной предобеденной прогулки, потребовал, чтобы Пален немедленно явился к нему. Пален во всю прыть понёсся во дворец, окружённый, по тогдашнему обычаю, верховыми адъютантами и конными полицейскими драгунами. Разговор императора с генерал-губернатором был очень непродолжителен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233