Первым раскрыл уста и заговорил центурион.
– Учитель, дочь моя пребывает в полном здравии и постоянно вспоминает о тебе, – с чувством сказал он. – Всякий раз, когда она узнает, что ты будешь держать речь перед народом, то тайком уходит из дому и идет слушать тебя. А сегодня я крепко держал ее за руку. Мы были вместе и слушали тебя в Храме. Она хотела побежать к тебе и поцеловать твои ноги.
– Почему же ты не позволил ей сделать это? – отвечал Иисус. – Одного мгновения бывает достаточно, чтобы спасти душу человеческую. Почему упустил ты это мгновение, которое теперь не воротишь?
«Чтобы римлянка целовала ноги еврею?» – со стыдом подумал Руф, но не сказал ни слова. В руке у него была короткая плеть, которой он разогнал шумную толпу. Было очень жарко, человеческие тела млели, мухи кружились тучами. Центурион с омерзением вдыхал воздух, пропитанный еврейским смрадом. За много лет, проведенных в Палестине, он никак не мог привыкнуть к евреям. Теперь они шли через крытый соломой базар. Здесь было свежо, они ускорили шаг.
– Как эти можешь говорить с этой собачьей сворой? – спросил центурион.
Иисус покраснел.
– Это не псы, но души, искры Божьи, – ответил он. Бог – есть пожар, а каждая душа – искра, к которой следует относиться с почтением, центурион.
– Я – римлянин, – ответил Руф. Римлянин и мой бог. Он прокладывает дороги, сооружает военные лагеря, доставляет воду в города, облачается в стальные доспехи и отправляется на войну – он впереди, а мы – за ним. Душа же, о которой ты говоришь, и тело наше для нас единое целое, а над ним – стяг Рима. Когда же мы умираем, оба они умирают вместе с нами, а после нас остаются сыновья наши. Это и есть наше бессмертие. То же, что ты рассказываешь о Царстве Небесном, извини, для нас всего лишь сказки.
Он немного помолчал и добавил:
– Мы созданы для того, чтобы управлять людьми, а любовью управлять людьми невозможно.
– Любовь не безоружна, – возразил Иисус, глянув в холодные голубые глаза центуриона, на его свежевыбритые щеки и толстые, с короткими пальцами руки. – Любовь тоже вступает в битву и идет на приступ.
– Тогда это не любовь, – ответил центурион.
Иисус опустил голову. «Нужно найти новые мехи и наполнить их новым вином, нужны новые слова», – подумал он.
Они уже пришли. Замок и в то же время дворец – вот чем была возвышавшаяся перед ними Башня, хранившая в нутре своем надменного Наместника Римского Понтия Пилата. Еврейское племя вызывало у Пилата чувство отвращения, и потому, когда ему случилось проходить по улочкам Иерусалима или говорить с евреями, он держал у ноздрей надушенный платок. Он не верил ни богам, ни людям, ни даже Понтию Пилату. Никому не верил. На шее у него на золотой цепочке всегда висела наготове отточенная бритва, которой он вскроет себе жилы, когда почувствует пресыщение от еды, питья и власти. Или же когда император решит отправить его в ссылку. Часто ему приходилось слышать, как евреи дерут до хрипоты глотку, крича, что явится Мессия, дабы освободить их, и он смеялся над этим. Он показывал жене отточенную бритву и говорил: «Вот мой Мессия, который освободит меня». Но жена только отворачивалась, ничего не отвечая.
У огромных ворот Башни Иисус остановился.
– Помнишь, ты задолжал мне услугу, центурион? – сказал он. – Пришло время потребовать ее.
– Всей радостью в жизни моей я обязан тебе, Иисусе Назорей, – ответил Руф. – Говори. Я сделаю все, что в моих силах.
– Если меня схватят, если меня бросят в темницу, если меня убьют, не пытайся спасти меня. Даешь слово?
Они проходили через ворота Башни. Стражники поднятием руки приветствовали центуриона.
– Разве то, о чем ты просишь, – услуга? – удивленно спросил Руф. – Не понимаю евреев.
Два мавра исполинского роста охраняли дверь, ведущую в покои Пилата.
– Услуга, центурион, – сказал Иисус. – Даешь слово?
Руф кивнул маврам, чтобы те открыли дверь.
Сухощавый, гладко выбритый, с узким лбом, серыми жестокими глазами и тонкими, словно лезвие меча, губами Пилат сидел на высоком, украшенном орлами, массивной резьбы кресле, и занимался чтением. Он поднял голову и посмотрел на стоявшего перед ним Иисуса.
– Это ты – Иисус Назорей, царь иудеев? – насмешливо прошипел он, прикладывая надушенный платочек к ноздрям.
– Я не царь, – ответил Иисус.
– Как? Разве ты не Мессия? И разве Мессия не тот, кого вот уже столько поколений ожидают твои соотечественники абрамчики в надежде, что он освободит их и воссядет на престоле Израиля? И прогонит нас, римлян? А ты говоришь: «Я не царь»!
– Мое царство не на земле.
– А где же еще? На воде, что ли? Или в воздухе? – спросил Пилат и громко захохотал.
– На небе, – спокойно ответил Иисус.
– Хорошо, – сказал Пилат. – Я жалую тебя небом. Но землю оставь в покое!
Он снял с большого пальца золотое кольцо, поднял его высоко, посмотрел на свету на красный камень, на котором был выгравирован череп с надписью вокруг: «Ешь, пей, веселись – завтра ты будешь таким же».
– Евреи вызывают у меня чувство отвращения, – сказал Пилат. – Они никогда не моются, и Бог у них столь же отвратителен: немытый, с длинными косами, с когтистыми загребущими лапами, трепач и злопамятный, как верблюд.
– Знай, что этот Бог уже занес свою длань над Римом, – снова спокойно сказал Иисус.
– Рим бессмертен, – ответил Пилат и зевнул.
– Рим – исполинский истукан, которого узрел в видении своем пророк Даниил.
– Истукан? Что еще за истукан? Вы, евреи, видите во снах то, что желаете увидеть наяву. Живете и умираете среди своих видении.
– С этого и начинается поход человечества – с видений. Затем, тени постепенно сгущаются и крепнут, дух облачается во плоть и нисходит на землю. Пророк Даниил видел видение, и, поскольку видение это было увидено, оно обретет плоть, снизойдет на землю и сокрушит Рим.
– Я восхищаюсь твоей отвагой, а может быть, твоей глупостью, Иисусе Назорей. Сдается мне, что ты не боишься смерти и потому говоришь так свободно. Ты мне нравишься. Расскажи мне о видении Даниила.
– Пророк Даниил увидел однажды ночью истукана: голова у него была из золота, грудь и руки – из серебра, чрево и бедра – медные, голени – железные, но стопы – глиняные. И вдруг незримая рука метнула камень в глиняные ноги его и разбила их, и мгновенно весь истукан – золото, серебро, медь и железо – все рухнуло наземь… Незримая рука, Понтий Пилат, это – Бог Израиля, камень – это я, а исполинский истукан – Рим.
Пилат снова зевнул.
– Я понял, – устало сказал он. – Я понял твою игру, Иисусе Назорей, царь иудеев! Ты поносишь Рим, чтобы я разгневался, распял тебя, и таким образом ты станешь героем – ловко ты все это придумал. Насколько мне известно, ты уже начал воскрешать мертвецов, уже встал на свой путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
– Учитель, дочь моя пребывает в полном здравии и постоянно вспоминает о тебе, – с чувством сказал он. – Всякий раз, когда она узнает, что ты будешь держать речь перед народом, то тайком уходит из дому и идет слушать тебя. А сегодня я крепко держал ее за руку. Мы были вместе и слушали тебя в Храме. Она хотела побежать к тебе и поцеловать твои ноги.
– Почему же ты не позволил ей сделать это? – отвечал Иисус. – Одного мгновения бывает достаточно, чтобы спасти душу человеческую. Почему упустил ты это мгновение, которое теперь не воротишь?
«Чтобы римлянка целовала ноги еврею?» – со стыдом подумал Руф, но не сказал ни слова. В руке у него была короткая плеть, которой он разогнал шумную толпу. Было очень жарко, человеческие тела млели, мухи кружились тучами. Центурион с омерзением вдыхал воздух, пропитанный еврейским смрадом. За много лет, проведенных в Палестине, он никак не мог привыкнуть к евреям. Теперь они шли через крытый соломой базар. Здесь было свежо, они ускорили шаг.
– Как эти можешь говорить с этой собачьей сворой? – спросил центурион.
Иисус покраснел.
– Это не псы, но души, искры Божьи, – ответил он. Бог – есть пожар, а каждая душа – искра, к которой следует относиться с почтением, центурион.
– Я – римлянин, – ответил Руф. Римлянин и мой бог. Он прокладывает дороги, сооружает военные лагеря, доставляет воду в города, облачается в стальные доспехи и отправляется на войну – он впереди, а мы – за ним. Душа же, о которой ты говоришь, и тело наше для нас единое целое, а над ним – стяг Рима. Когда же мы умираем, оба они умирают вместе с нами, а после нас остаются сыновья наши. Это и есть наше бессмертие. То же, что ты рассказываешь о Царстве Небесном, извини, для нас всего лишь сказки.
Он немного помолчал и добавил:
– Мы созданы для того, чтобы управлять людьми, а любовью управлять людьми невозможно.
– Любовь не безоружна, – возразил Иисус, глянув в холодные голубые глаза центуриона, на его свежевыбритые щеки и толстые, с короткими пальцами руки. – Любовь тоже вступает в битву и идет на приступ.
– Тогда это не любовь, – ответил центурион.
Иисус опустил голову. «Нужно найти новые мехи и наполнить их новым вином, нужны новые слова», – подумал он.
Они уже пришли. Замок и в то же время дворец – вот чем была возвышавшаяся перед ними Башня, хранившая в нутре своем надменного Наместника Римского Понтия Пилата. Еврейское племя вызывало у Пилата чувство отвращения, и потому, когда ему случилось проходить по улочкам Иерусалима или говорить с евреями, он держал у ноздрей надушенный платок. Он не верил ни богам, ни людям, ни даже Понтию Пилату. Никому не верил. На шее у него на золотой цепочке всегда висела наготове отточенная бритва, которой он вскроет себе жилы, когда почувствует пресыщение от еды, питья и власти. Или же когда император решит отправить его в ссылку. Часто ему приходилось слышать, как евреи дерут до хрипоты глотку, крича, что явится Мессия, дабы освободить их, и он смеялся над этим. Он показывал жене отточенную бритву и говорил: «Вот мой Мессия, который освободит меня». Но жена только отворачивалась, ничего не отвечая.
У огромных ворот Башни Иисус остановился.
– Помнишь, ты задолжал мне услугу, центурион? – сказал он. – Пришло время потребовать ее.
– Всей радостью в жизни моей я обязан тебе, Иисусе Назорей, – ответил Руф. – Говори. Я сделаю все, что в моих силах.
– Если меня схватят, если меня бросят в темницу, если меня убьют, не пытайся спасти меня. Даешь слово?
Они проходили через ворота Башни. Стражники поднятием руки приветствовали центуриона.
– Разве то, о чем ты просишь, – услуга? – удивленно спросил Руф. – Не понимаю евреев.
Два мавра исполинского роста охраняли дверь, ведущую в покои Пилата.
– Услуга, центурион, – сказал Иисус. – Даешь слово?
Руф кивнул маврам, чтобы те открыли дверь.
Сухощавый, гладко выбритый, с узким лбом, серыми жестокими глазами и тонкими, словно лезвие меча, губами Пилат сидел на высоком, украшенном орлами, массивной резьбы кресле, и занимался чтением. Он поднял голову и посмотрел на стоявшего перед ним Иисуса.
– Это ты – Иисус Назорей, царь иудеев? – насмешливо прошипел он, прикладывая надушенный платочек к ноздрям.
– Я не царь, – ответил Иисус.
– Как? Разве ты не Мессия? И разве Мессия не тот, кого вот уже столько поколений ожидают твои соотечественники абрамчики в надежде, что он освободит их и воссядет на престоле Израиля? И прогонит нас, римлян? А ты говоришь: «Я не царь»!
– Мое царство не на земле.
– А где же еще? На воде, что ли? Или в воздухе? – спросил Пилат и громко захохотал.
– На небе, – спокойно ответил Иисус.
– Хорошо, – сказал Пилат. – Я жалую тебя небом. Но землю оставь в покое!
Он снял с большого пальца золотое кольцо, поднял его высоко, посмотрел на свету на красный камень, на котором был выгравирован череп с надписью вокруг: «Ешь, пей, веселись – завтра ты будешь таким же».
– Евреи вызывают у меня чувство отвращения, – сказал Пилат. – Они никогда не моются, и Бог у них столь же отвратителен: немытый, с длинными косами, с когтистыми загребущими лапами, трепач и злопамятный, как верблюд.
– Знай, что этот Бог уже занес свою длань над Римом, – снова спокойно сказал Иисус.
– Рим бессмертен, – ответил Пилат и зевнул.
– Рим – исполинский истукан, которого узрел в видении своем пророк Даниил.
– Истукан? Что еще за истукан? Вы, евреи, видите во снах то, что желаете увидеть наяву. Живете и умираете среди своих видении.
– С этого и начинается поход человечества – с видений. Затем, тени постепенно сгущаются и крепнут, дух облачается во плоть и нисходит на землю. Пророк Даниил видел видение, и, поскольку видение это было увидено, оно обретет плоть, снизойдет на землю и сокрушит Рим.
– Я восхищаюсь твоей отвагой, а может быть, твоей глупостью, Иисусе Назорей. Сдается мне, что ты не боишься смерти и потому говоришь так свободно. Ты мне нравишься. Расскажи мне о видении Даниила.
– Пророк Даниил увидел однажды ночью истукана: голова у него была из золота, грудь и руки – из серебра, чрево и бедра – медные, голени – железные, но стопы – глиняные. И вдруг незримая рука метнула камень в глиняные ноги его и разбила их, и мгновенно весь истукан – золото, серебро, медь и железо – все рухнуло наземь… Незримая рука, Понтий Пилат, это – Бог Израиля, камень – это я, а исполинский истукан – Рим.
Пилат снова зевнул.
– Я понял, – устало сказал он. – Я понял твою игру, Иисусе Назорей, царь иудеев! Ты поносишь Рим, чтобы я разгневался, распял тебя, и таким образом ты станешь героем – ловко ты все это придумал. Насколько мне известно, ты уже начал воскрешать мертвецов, уже встал на свой путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141