На какое-то мгновение он позавидовал труженикам, которые, окончив трудовой день, измученные и голодные возвращаются в свои лачуги, еще издали видя горящий огонь, поднимающийся к небу дым и жен, готовящих ужин.
Он вдруг почувствовал, что одинок даже более, чем лисы и совы, у которых все же есть нора или гнездо, где их ожидают дорогие им теплые существа, а у него не было никого, даже матери. Он пристроился между корнями кедра и свернулся клубком, дрожа от холода.
– Благодарю тебя за все, Господи, – прошептал юноша. – За полное одиночество, за голод, за холод. Ничего мне больше не нужно.
Сказав это, он словно прочувствовал совершаемую над ним несправедливость, огляделся вокруг, как загнанный зверь, и в голове зазвенело от гнева и страха. Он стал на колени, вперив взгляд в темную тропу, откуда все еще доносился шум шагов, поднимавшихся вверх по камням. Они уже приближались к вершине. Из горла юноши невольно вырвался хриплый крик, услыхав который он содрогнулся от ужаса.
– Иди сюда, Госпожа, не прячься! Уже ночь, и никто тебя не видит. Покажись!
Затаив дыхание, он ждал. Ни души. Только голоса ночи – спокойные, нежные, вечные, – сверчки и цикады, стенавшие ночные птицы и где-то совсем далеко собаки, лающие, потому как им дано видеть во тьме то, что не зримо для человека. Он вытянул шею в полной уверенности, что кто-то стоит перед ним под кедром, и умоляющим голосом тихо прошептал, маня невидимое: «Госпожа… Госпожа…»
Он ждал. Он больше не дрожал. По лбу и под руками струился пот.
Он вглядывался, вглядывался и слушал. Ему то чудилось, будто во тьме раздается тихий смех, то мерещилось, будто в воздухе что-то вращается, густеет, становится как бы телом и снова исчезает…
Сын Марии выбился из сил, взглядом уплотняя темный Воздух. Он больше не кричал, не умолял – он выбился из сил. Вытянув шею, стоял на коленях под кедром и ждал.
Его колени были изранены о камни, он оперся о ствол кедра и закрыл глаза. И тогда, сохраняя спокойствие, даже не вскрикнув, увидел ее из-за смеженных век. Она явилась вовсе не такой, как он ожидал. Он ожидал увидеть мать, скорбящую о смерти сына и с проклятиями простирающую руки над его головой. И вот!
Медленно, очень медленно, с содроганием открыл юноша глаза. Дикое женское тело блистало перед ним, облаченное с головы до ног в доспех из массивных стальных чешуи. Голова же была не человеческая, а орлиная, с желтыми глазами и изогнутым клювом, держащим кусок мяса. Спокойно и безжалостно смотрела она на Сына Марии.
– Иначе представлял я себе твой приход, – прошептал он. – Ты – не Мать… Смилуйся, скажи, кто ты?
Он спрашивал, ждал ответа и вновь спрашивал, но только круглые желтые глаза светились во мраке.
И вдруг Сын Марии понял.
– Демоница Проклятия! – воскликнул он и упал лицом наземь.
Глава 7
Вверху на ним рассыпалось искрами небо, а снизу ранила своими камнями и терниями земля. Он раскинул руки и трепетал, словно вся Земля стала крестом, а он стонал, распятый на ней.
Ночь проходила в вышине со своими свитами, великой и малой – звездами и ночными птицами. Всюду на токах лаяли покорные человеку псы, охранявшие хозяйское добро. Становилось свежо, юношу охватила дрожь. На какое-то мгновение сон овладел им и унес по воздуху в далекие жаркие страны, но тут же снова швырнул вниз на землю, прямо на камни.
Около полуночи послышался радостный перезвон колокольчиков, двигавшихся у самого холма, а за колокольчиками – заунывная песня погонщиков верблюдов. Голоса, чей-то вздох, чистый, свежий женский голос зазвенел в ночи, и сразу на дорогу снова опустилась тишина… Верхом на верблюде под золотым седлом, с лицом, потускневшим от плача, и превратившимися в грязь румянами на щеках, проезжала в полночь Магдалина. Со всех четырех концов света съехались богатые купцы и, не найдя ее ни у колодца, ни в хижине, послали погонщика с самым раззолоченным верблюдом доставить ее поскорее. Путь был очень далек, полон ужасов, но мысли их были обращены к телу, пребывавшем в Магдале, и они мужественно сносили все тяготы. Не найдя этого тела, они послали за ним погонщика, а сами сидели теперь в очереди друг за другом во дворе Магдалины и, закрыв глаза, ожидали ее.
Звон колокольчиков в ночи постепенно стихал, становился все мягче, превращаясь в нежную улыбку на лице Сына Марии, словно вода, растекающаяся ручейками по густому саду и журчанием своим ласково окликающая его по имени. Так вот мягко, очарованно, следуя за колокольчиками верблюда, Сын Марии снова соскользнул в сон.
И пришло к нему сновидение. Мир был усеянным цветами зеленым лугом, а Бог – чернявым пастушком с парой только что пробившихся, еще совсем нежных изогнутых рожек. Он сидел возле ручья и играл на свирели. Таких нежных, чарующих звуков никогда еще не приходилось слышать Сыну Марии. Бог-пастушок играл, а земля горсть за горстью трепетала, двигалась, округлялась, наполнялась жизнью, и вдруг лужайка покрылась увенчанными рожками прелестными оленятами. Бог наклонился, посмотрел в воду, и ручей наполнился рыбами. Он поднял глаза к деревьям, и листья на них свернулись, превратились в птиц и защебетали. Звуки свирели усиливались, становились все неистовее, и вот пара насекомых ростом с человека вышла из земли, и тут же они бросились друг другу в объятия на весенней травке. Они катались из конца в конец по лужайке, совокуплялись, разъединялись, снова совокуплялись, бесстыдно смеялись, передразнивая пастушка, и свистели. Пастушок отнял от губ свирель, посмотрел на дерзкую, бесстыдную чету и вдруг, не выдержав, топнул ногой, растоптал свирель, и в то же мгновение земля разверзлась, и олени, птицы, деревья, вода и совокупившаяся пара – все сразу же исчезло…
Сын Марии закричал и проснулся. Но в самый миг пробуждения его глаза еще успели увидеть, как два совокупившихся тела – мужское и женское-низринулись в темные бездны его существа. Он вскочил в ужасе и прошептал:
– Сколько грязи, сколько мерзости пребывает во мне!? Он снял с себя кожаный пояс с гвоздями, сбросил одежду и молча принялся беспощадно стегать себя по бедрам, по спине, по лицу. Ощущение брызжущей крови, заливавшей тело, принесло ему облегчение.
Светало. Звезды поблекли. Утренняя прохлада пробрала юношу до костей. Кедр у него над головой наполнился щебетом и хлопаньем крыльев. Юноша огляделся вокруг. Воздух был пуст. Меднодоспешная, орлиноглавая Демоница Проклятия снова незримо явилась в дневном свете.
«Бежать, скрыться, – подумал юноша. – Не появляться в Магдале, – будь она проклята! Отправиться прямо в пустыню, затвориться в обители, умертвить там плоть и сделать ее духом!»
Он протянул руку, ласково погладил старческий ствол кедра и почувствовал, как душа дерева поднимается от корней и разветвляется до самых верхних, нежных ростков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Он вдруг почувствовал, что одинок даже более, чем лисы и совы, у которых все же есть нора или гнездо, где их ожидают дорогие им теплые существа, а у него не было никого, даже матери. Он пристроился между корнями кедра и свернулся клубком, дрожа от холода.
– Благодарю тебя за все, Господи, – прошептал юноша. – За полное одиночество, за голод, за холод. Ничего мне больше не нужно.
Сказав это, он словно прочувствовал совершаемую над ним несправедливость, огляделся вокруг, как загнанный зверь, и в голове зазвенело от гнева и страха. Он стал на колени, вперив взгляд в темную тропу, откуда все еще доносился шум шагов, поднимавшихся вверх по камням. Они уже приближались к вершине. Из горла юноши невольно вырвался хриплый крик, услыхав который он содрогнулся от ужаса.
– Иди сюда, Госпожа, не прячься! Уже ночь, и никто тебя не видит. Покажись!
Затаив дыхание, он ждал. Ни души. Только голоса ночи – спокойные, нежные, вечные, – сверчки и цикады, стенавшие ночные птицы и где-то совсем далеко собаки, лающие, потому как им дано видеть во тьме то, что не зримо для человека. Он вытянул шею в полной уверенности, что кто-то стоит перед ним под кедром, и умоляющим голосом тихо прошептал, маня невидимое: «Госпожа… Госпожа…»
Он ждал. Он больше не дрожал. По лбу и под руками струился пот.
Он вглядывался, вглядывался и слушал. Ему то чудилось, будто во тьме раздается тихий смех, то мерещилось, будто в воздухе что-то вращается, густеет, становится как бы телом и снова исчезает…
Сын Марии выбился из сил, взглядом уплотняя темный Воздух. Он больше не кричал, не умолял – он выбился из сил. Вытянув шею, стоял на коленях под кедром и ждал.
Его колени были изранены о камни, он оперся о ствол кедра и закрыл глаза. И тогда, сохраняя спокойствие, даже не вскрикнув, увидел ее из-за смеженных век. Она явилась вовсе не такой, как он ожидал. Он ожидал увидеть мать, скорбящую о смерти сына и с проклятиями простирающую руки над его головой. И вот!
Медленно, очень медленно, с содроганием открыл юноша глаза. Дикое женское тело блистало перед ним, облаченное с головы до ног в доспех из массивных стальных чешуи. Голова же была не человеческая, а орлиная, с желтыми глазами и изогнутым клювом, держащим кусок мяса. Спокойно и безжалостно смотрела она на Сына Марии.
– Иначе представлял я себе твой приход, – прошептал он. – Ты – не Мать… Смилуйся, скажи, кто ты?
Он спрашивал, ждал ответа и вновь спрашивал, но только круглые желтые глаза светились во мраке.
И вдруг Сын Марии понял.
– Демоница Проклятия! – воскликнул он и упал лицом наземь.
Глава 7
Вверху на ним рассыпалось искрами небо, а снизу ранила своими камнями и терниями земля. Он раскинул руки и трепетал, словно вся Земля стала крестом, а он стонал, распятый на ней.
Ночь проходила в вышине со своими свитами, великой и малой – звездами и ночными птицами. Всюду на токах лаяли покорные человеку псы, охранявшие хозяйское добро. Становилось свежо, юношу охватила дрожь. На какое-то мгновение сон овладел им и унес по воздуху в далекие жаркие страны, но тут же снова швырнул вниз на землю, прямо на камни.
Около полуночи послышался радостный перезвон колокольчиков, двигавшихся у самого холма, а за колокольчиками – заунывная песня погонщиков верблюдов. Голоса, чей-то вздох, чистый, свежий женский голос зазвенел в ночи, и сразу на дорогу снова опустилась тишина… Верхом на верблюде под золотым седлом, с лицом, потускневшим от плача, и превратившимися в грязь румянами на щеках, проезжала в полночь Магдалина. Со всех четырех концов света съехались богатые купцы и, не найдя ее ни у колодца, ни в хижине, послали погонщика с самым раззолоченным верблюдом доставить ее поскорее. Путь был очень далек, полон ужасов, но мысли их были обращены к телу, пребывавшем в Магдале, и они мужественно сносили все тяготы. Не найдя этого тела, они послали за ним погонщика, а сами сидели теперь в очереди друг за другом во дворе Магдалины и, закрыв глаза, ожидали ее.
Звон колокольчиков в ночи постепенно стихал, становился все мягче, превращаясь в нежную улыбку на лице Сына Марии, словно вода, растекающаяся ручейками по густому саду и журчанием своим ласково окликающая его по имени. Так вот мягко, очарованно, следуя за колокольчиками верблюда, Сын Марии снова соскользнул в сон.
И пришло к нему сновидение. Мир был усеянным цветами зеленым лугом, а Бог – чернявым пастушком с парой только что пробившихся, еще совсем нежных изогнутых рожек. Он сидел возле ручья и играл на свирели. Таких нежных, чарующих звуков никогда еще не приходилось слышать Сыну Марии. Бог-пастушок играл, а земля горсть за горстью трепетала, двигалась, округлялась, наполнялась жизнью, и вдруг лужайка покрылась увенчанными рожками прелестными оленятами. Бог наклонился, посмотрел в воду, и ручей наполнился рыбами. Он поднял глаза к деревьям, и листья на них свернулись, превратились в птиц и защебетали. Звуки свирели усиливались, становились все неистовее, и вот пара насекомых ростом с человека вышла из земли, и тут же они бросились друг другу в объятия на весенней травке. Они катались из конца в конец по лужайке, совокуплялись, разъединялись, снова совокуплялись, бесстыдно смеялись, передразнивая пастушка, и свистели. Пастушок отнял от губ свирель, посмотрел на дерзкую, бесстыдную чету и вдруг, не выдержав, топнул ногой, растоптал свирель, и в то же мгновение земля разверзлась, и олени, птицы, деревья, вода и совокупившаяся пара – все сразу же исчезло…
Сын Марии закричал и проснулся. Но в самый миг пробуждения его глаза еще успели увидеть, как два совокупившихся тела – мужское и женское-низринулись в темные бездны его существа. Он вскочил в ужасе и прошептал:
– Сколько грязи, сколько мерзости пребывает во мне!? Он снял с себя кожаный пояс с гвоздями, сбросил одежду и молча принялся беспощадно стегать себя по бедрам, по спине, по лицу. Ощущение брызжущей крови, заливавшей тело, принесло ему облегчение.
Светало. Звезды поблекли. Утренняя прохлада пробрала юношу до костей. Кедр у него над головой наполнился щебетом и хлопаньем крыльев. Юноша огляделся вокруг. Воздух был пуст. Меднодоспешная, орлиноглавая Демоница Проклятия снова незримо явилась в дневном свете.
«Бежать, скрыться, – подумал юноша. – Не появляться в Магдале, – будь она проклята! Отправиться прямо в пустыню, затвориться в обители, умертвить там плоть и сделать ее духом!»
Он протянул руку, ласково погладил старческий ствол кедра и почувствовал, как душа дерева поднимается от корней и разветвляется до самых верхних, нежных ростков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141