Уже несколько дней, как ушла она из дому и ходила от села к селу в поисках своего бесталанного, сына, проливая горькие слезы: Бог повредил ему рассудок, он свернул с пути человеческого, а мать плачет и рыдает о нем, еще живом. Она все спрашивает да спрашивает, не видал ли кто ее сына. Он высок, строен, ходит босым, в голубой одежде, подпоясанной черным кожаным поясом, – может быть, видели его? Но нет, никто его не видел, и только младший сын Зеведея – да будет он счастлив! – указал ей на след. Сын Марии пребывал в обители посреди пустыни, где, облачившись в белую рясу, лежит, припав лицом к земле, и все молится… Иоанн сжалился над женщиной и все рассказал ей. И вот, опираясь на руку Иоанна, пришла она во двор к Зеведею, чтобы чуть передохнуть перед дорогой в пустыню.
Почтенная Саломея величественно поднялась.
– Добро пожаловать к нам, дорогая Мария! Заходи. Мария опустила платок до самых глаз, нагнулась, потупив взгляд, прошла через двор, схватила свою старую подругу за руку и заплакала.
– Грех великий лить слезы, дитя мое, – сказала почтенная Саломея, усадив Марию рядом с собой на кущетку. – Твой сын пребывает ныне под кровом Божьим, и ничто не угрожает ему.
– Тяжело горе материнское, госпожа Саломея, – ответила со вздохом Мария. – Единственного сына послал мне Бог, да и то обреченного.
Эти скорбные слова услышал почтенный Зеведей. Он был совсем не плохим человеком, если только дело не касалось его интересов, и потому спустился с помоста, чтобы утешить Марию.
– Это по молодости, – сказал Зеведей. – Это по молодости, не горюй – пройдет. Она как вино – молодость благословенная, но мы скоро трезвеем и, уже не брыкаясь, подставляем шею под ярмо. Твой сын тоже протрезвится, Мария. Да и мой сын, который сейчас рядом с тобой, тоже, слава Богу, мало-помалу приходит в чувство.
Иоанн покраснел, но не проронил ни слова и вошел в дом, чтобы поднести гостье прохладной воды и медовых смокв. Усевшись рядом и прильнув друг к дружке головами, женщины повели тихую беседу о богоодержимом сыне. Разговаривали они шепотом, чтобы мужчины не слышали и, встряв в разговор, не потревожили того глубокого наслаждения, которое приносит женщинам страдание.
– Твой сын, госпожа Саломея, говорит, будто мой все молится и молится, мозоли выступили от покаяний на руках и ногах его, он не принимает пищи, совсем зачах, в воздухе ему стали мерещиться крылья, будто уже и от воды он отказался, желая узреть ангелов… И до чего только доведет его эта напасть, госпожа Саломея? Дядя его – раввин, исцеливший стольких бесноватых, сына моего исцелить не в силах… И за что только Бог проклял меня, госпожа Саломея, чем я перед Ним провинилась?
Мария опустила голову на колени старой подруге и зарыдала.
Иоанн поднес воды в медной чаше и ветку смоковницы с несколькими плодами.
– Не плачь, госпожа, – сказал он, положив смоквы у ног Марии. – Святое сияние озаряет лик твоего сына. Не всем дано зреть это сияние, но однажды ночью я видел, как оно касается его лица, гложет его, и страх обьял меня. А старец Аввакум каждую ночь видел во сне, что покойный настоятель держит твоего сына за руку, водит его из кельи в келью и указывает на него перстом. Молчит, улыбается и указывает на него перстом. Страх объял старца Аввакума, он вскочил на ноги, разбудил монахов, и все вместе стали они истолковывать сновидение. Что желал сказать им настоятель? Почему он указывал с улыбкой на новоприбывшего гостя? А третьего дня, когда я покинул обитель, пришло озарение Божье и сновидение уразумели: мы должны поставить его настоятелем – вот что велел нам покойный, – поставить его настоятелем… И сразу же монахи направились все вместе к твоему сыну, пали ему в ноги, ибо такова была воля Божья, и воззвали к нему, дабы стал он настоятелем обители. Но сын твой отказался. «Нет! Нет! – воскликнул он. – Не таков мой путь, не по мне эта честь, и потому уйду я отселе!» Когда я покидал обитель, а было это в полдень, то слышал, как он громко отказывался, монахи же грозились запереть его в келье, приставить к двери охрану и тем самым воспрепятствовать его уходу.
– Радуйся, Мария! – сказала почтенная Саломея, и ее старческое лицо просияло. – Ты счастливая мать: Бог дыханием своим коснулся чрева твоего, а ты о том и не ведаешь!
Но при этих словах боговозлюбленная только безутешно покачала головой.
– Не хочу я, чтобы сын мой стал святым, – чуть слышно сказала она. – Хочу, чтобы он был человеком, как все. Хочу, чтобы он женился и подарил мне внуков, ибо это и есть путь Божий.
– Это путь человеческий, – тихо, словно стыдясь, возразил Иоанн. – Путь Божий иной – тот, на который вступил твой сын, госпожа.
Из виноградников послышались голоса и смех, и во двор вошли двое возбужденных молоденьких работников, таскавших корзины.
– Дурные вести, хозяин! – крикнули они и захохотали. – В Магдале переполох, люди с камнями в руках ловят свою чаровницу, чтобы прикончить ее!
– Какую еще чаровницу? – воскликнули давильщики, прервав пляску. – Магдалину, что ли?
– Магдалину, будь она неладна! Два погонщика проходили мимо и рассказали нам, как было дело. Вчера, в субботу, нагрянул в Магдалу из Назарета, сея вокруг страх и ужас, предводитель разбойников Варавва…
– Его только не хватало, пропади он пропадом! – яростно прохрипел почтенный Зеведей. – Эта наглая зилотская морда вознамерилась, видите ли, спасти Израиль! Чтоб он сгинул, негодяй! Ну, так что?
– Так вот, вчера проходил он мимо дома Магдалины и увидел, что во дворе у нее полно народу: эта безбожница трудилась даже в святую субботу. Тут и пошло светопреставление! Варавва, недолго думая, выхватывает из-за пазухи нож, купцы тоже хватаются за оружие, сбегаются соседи – словом, начинается свалка. Двух наших ранили, купцы вскочили на верблюдов и давай уносить ноги, а Варавва высадил дверь, чтобы прирезать красотку, да только где он, Магдалина! Упорхнула пташка – выскочила тайком через другую дверь! Все село принялось было ловить ее, но тут наступила ночь – разве ее поймаешь? А как только Бог послал на землю день, люди снова собрались отовсюду, отправились на поиски и напали на след, – говорят, распознали на песке отпечатки ее ног, ведущие в сторону Капернаума!
– Устроим ей достойный прием, ребята! – воскликнул Филипп, облизывая свои обвислые козлиные губы. – Ее одной недостает для Рая – Евы, мы о ней совсем позабыли! Добро пожаловать к нам!
– Вода не перестает вращать жернова этой благословенной даже в субботу! – сказал добряк Нафанаил, пряча под усами лукавую усмешку.
Ему вспомнилось, как однажды вечером накануне субботы он искупался, побрился, надел чистые одежды и пришло ему после купели Искушение, взяло его за руку и отправились они в Магдалу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Почтенная Саломея величественно поднялась.
– Добро пожаловать к нам, дорогая Мария! Заходи. Мария опустила платок до самых глаз, нагнулась, потупив взгляд, прошла через двор, схватила свою старую подругу за руку и заплакала.
– Грех великий лить слезы, дитя мое, – сказала почтенная Саломея, усадив Марию рядом с собой на кущетку. – Твой сын пребывает ныне под кровом Божьим, и ничто не угрожает ему.
– Тяжело горе материнское, госпожа Саломея, – ответила со вздохом Мария. – Единственного сына послал мне Бог, да и то обреченного.
Эти скорбные слова услышал почтенный Зеведей. Он был совсем не плохим человеком, если только дело не касалось его интересов, и потому спустился с помоста, чтобы утешить Марию.
– Это по молодости, – сказал Зеведей. – Это по молодости, не горюй – пройдет. Она как вино – молодость благословенная, но мы скоро трезвеем и, уже не брыкаясь, подставляем шею под ярмо. Твой сын тоже протрезвится, Мария. Да и мой сын, который сейчас рядом с тобой, тоже, слава Богу, мало-помалу приходит в чувство.
Иоанн покраснел, но не проронил ни слова и вошел в дом, чтобы поднести гостье прохладной воды и медовых смокв. Усевшись рядом и прильнув друг к дружке головами, женщины повели тихую беседу о богоодержимом сыне. Разговаривали они шепотом, чтобы мужчины не слышали и, встряв в разговор, не потревожили того глубокого наслаждения, которое приносит женщинам страдание.
– Твой сын, госпожа Саломея, говорит, будто мой все молится и молится, мозоли выступили от покаяний на руках и ногах его, он не принимает пищи, совсем зачах, в воздухе ему стали мерещиться крылья, будто уже и от воды он отказался, желая узреть ангелов… И до чего только доведет его эта напасть, госпожа Саломея? Дядя его – раввин, исцеливший стольких бесноватых, сына моего исцелить не в силах… И за что только Бог проклял меня, госпожа Саломея, чем я перед Ним провинилась?
Мария опустила голову на колени старой подруге и зарыдала.
Иоанн поднес воды в медной чаше и ветку смоковницы с несколькими плодами.
– Не плачь, госпожа, – сказал он, положив смоквы у ног Марии. – Святое сияние озаряет лик твоего сына. Не всем дано зреть это сияние, но однажды ночью я видел, как оно касается его лица, гложет его, и страх обьял меня. А старец Аввакум каждую ночь видел во сне, что покойный настоятель держит твоего сына за руку, водит его из кельи в келью и указывает на него перстом. Молчит, улыбается и указывает на него перстом. Страх объял старца Аввакума, он вскочил на ноги, разбудил монахов, и все вместе стали они истолковывать сновидение. Что желал сказать им настоятель? Почему он указывал с улыбкой на новоприбывшего гостя? А третьего дня, когда я покинул обитель, пришло озарение Божье и сновидение уразумели: мы должны поставить его настоятелем – вот что велел нам покойный, – поставить его настоятелем… И сразу же монахи направились все вместе к твоему сыну, пали ему в ноги, ибо такова была воля Божья, и воззвали к нему, дабы стал он настоятелем обители. Но сын твой отказался. «Нет! Нет! – воскликнул он. – Не таков мой путь, не по мне эта честь, и потому уйду я отселе!» Когда я покидал обитель, а было это в полдень, то слышал, как он громко отказывался, монахи же грозились запереть его в келье, приставить к двери охрану и тем самым воспрепятствовать его уходу.
– Радуйся, Мария! – сказала почтенная Саломея, и ее старческое лицо просияло. – Ты счастливая мать: Бог дыханием своим коснулся чрева твоего, а ты о том и не ведаешь!
Но при этих словах боговозлюбленная только безутешно покачала головой.
– Не хочу я, чтобы сын мой стал святым, – чуть слышно сказала она. – Хочу, чтобы он был человеком, как все. Хочу, чтобы он женился и подарил мне внуков, ибо это и есть путь Божий.
– Это путь человеческий, – тихо, словно стыдясь, возразил Иоанн. – Путь Божий иной – тот, на который вступил твой сын, госпожа.
Из виноградников послышались голоса и смех, и во двор вошли двое возбужденных молоденьких работников, таскавших корзины.
– Дурные вести, хозяин! – крикнули они и захохотали. – В Магдале переполох, люди с камнями в руках ловят свою чаровницу, чтобы прикончить ее!
– Какую еще чаровницу? – воскликнули давильщики, прервав пляску. – Магдалину, что ли?
– Магдалину, будь она неладна! Два погонщика проходили мимо и рассказали нам, как было дело. Вчера, в субботу, нагрянул в Магдалу из Назарета, сея вокруг страх и ужас, предводитель разбойников Варавва…
– Его только не хватало, пропади он пропадом! – яростно прохрипел почтенный Зеведей. – Эта наглая зилотская морда вознамерилась, видите ли, спасти Израиль! Чтоб он сгинул, негодяй! Ну, так что?
– Так вот, вчера проходил он мимо дома Магдалины и увидел, что во дворе у нее полно народу: эта безбожница трудилась даже в святую субботу. Тут и пошло светопреставление! Варавва, недолго думая, выхватывает из-за пазухи нож, купцы тоже хватаются за оружие, сбегаются соседи – словом, начинается свалка. Двух наших ранили, купцы вскочили на верблюдов и давай уносить ноги, а Варавва высадил дверь, чтобы прирезать красотку, да только где он, Магдалина! Упорхнула пташка – выскочила тайком через другую дверь! Все село принялось было ловить ее, но тут наступила ночь – разве ее поймаешь? А как только Бог послал на землю день, люди снова собрались отовсюду, отправились на поиски и напали на след, – говорят, распознали на песке отпечатки ее ног, ведущие в сторону Капернаума!
– Устроим ей достойный прием, ребята! – воскликнул Филипп, облизывая свои обвислые козлиные губы. – Ее одной недостает для Рая – Евы, мы о ней совсем позабыли! Добро пожаловать к нам!
– Вода не перестает вращать жернова этой благословенной даже в субботу! – сказал добряк Нафанаил, пряча под усами лукавую усмешку.
Ему вспомнилось, как однажды вечером накануне субботы он искупался, побрился, надел чистые одежды и пришло ему после купели Искушение, взяло его за руку и отправились они в Магдалу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141