С каждым днем щеки юноши западали все глубже, он таял на глазах. Сколько времени прошло с тех пор, как они виделись в последний раз? Всего несколько дней. Он ходил по селам, лежащим в окрестностях Геннисарета, занимаясь кузнечным делом – изготовлял мотыги, сошники, серпы, подковывал лошадей, но, узнав о готовящемся распятии Зилота, спешно возвратился в Назарет. Каким он оставил своего давнего друга и каким встретил его теперь! Почему такими большими стали его глаза, отчего появились впадины на висках, откуда это выражение горечи вокруг губ?
– Что с тобой? Почему ты так исхудал? Кто терзает тебя?
Слабая улыбка появилась на лице юноши. «Бог, – хотел было ответить он, но сдержался. Это и был тот звучавший внутри него громкий крик, которому он не желал дать вырваться через уста наружу.
– Я борюсь, – ответил он.
– С кем?
– Не знаю… Борюсь…
Рыжебородый пристально глянул юноше в глаза, вопрошая, умоляя, угрожая им, но эти блестящие черные глаза, безутешные и полные ужаса, не отвечали.
И вдруг рассудок Иуды дрогнул. Склонившись над темными, молчаливыми глазами, он увидел там – так ему показалось – цветущие деревья, голубые воды, множество людей, а посредине, в глубинном мерцании за цветущими деревьями, водами и людьми – огромный черный, поглощающий все это мерцание крест.
Широко раскрыв глаза, он встрепенулся, хотел заговорить, хотел спросить: «Так это ты? Ты?» – но уста его застыли. Ему хотелось схватить юношу в объятия, поцеловать его, но руки бессильно повисли в воздухе. И тут, увидев его раскрытые объятия, взлохмаченные рыжне волосы и широко раскрытые глаза, юноша закричал, ибо из глубин его сознания вырвалось страшное ночное сновидение: ватага людишек, орудия распинания, глас «Хватай его, ребята!» и рыжебородый предводитель ватаги. Теперь юноша узнал кузнеца, с хохотом устремляющегося вперед, – это был он, Иуда. Губы рыжебородого дрогнули.
– А, может быть, это ты? Ты? – прошептал он.
– Я?! Кто?!
Рыжебородый не ответил. Он жевал усы и смотрел на юношу. Одна половина его образины снова была исполнена света, а другая – покрыта мраком. Он перебирал в уме чудесные приметы и знамения, сопутствовавшие этому юноше с самого дня его рождения и даже еще более ранние. Посох Иосифа, единственный из множества посватавшихся женихов, расцвел, и раввин отдал Иосифу в жены прекрасную Марию, которая была посвящена Богу. Затем молния, ударившая в день свадьбы и парализовавшая жениха, прежде чем тот прикоснулся к супруге. А затем, говорят, невеста вдохнула благоухание белоснежной лилии, и утроба ее зачала сына… И сон, якобы приснившийся ей в ночь родов. Она видела, как разверзаются небеса и оттуда нисходят ангелы: одни из них спускаются, подобно птицам, под скромный кров ее жилища, вьют гнезда и щебечут, другие – охраняют порог, третьи – входят внутрь дома, разводят огонь и несут воду для новорожденного, четвертые – готовят отвар для роженицы…
Медленно и нерешительно рыжебородый приблизился к юноше, склонился над ним. Теперь его голос был исполнен трепета, мольбы, страха.
– Может быть, это ты? Ты? – снова спросил он, не решаясь закончить вопрос. Юноша испуганно вздрогнул.
– Я? Я? – произнес он и едко засмеялся. – Да разве ты не видишь, кто я? Я недостоин вступать с кем-либо в разговор, у меня не хватает смелости войти в синагогу, я бегу прочь, едва завидев людей, без зазрения совести нарушаю заповеди Божьи: работаю по субботам, не люблю ни отца, ни матери и целые дни напролет прелюбодействую взглядом.
Он поднял крест, снова установил его у схватил молоток.
– А теперь… Вот теперь я изготовляю кресты и распинаю! – сказал юноша, пытаясь засмеяться снова.
Рыжебородый молчал. Ему было тяжело. Он распахнул дверь. Новое многогласое скопление людей показалось в конце улицы: старухи с растрепанными волосами, немощные старики, калеки, слепцы, прокаженные – все отребье Назарета, тяжело дыша, поднималось теперь вверх, тащилось на холм, где должно было происходить распятие. Установленный час приближался.
«Уже нужно идти, – подумал рыжебородый. – Нужно быть среди народа, чтобы броситься всем вместе, вырвать Зилота, и тогда станет ясно, Избавитель он или нет».
Но что-то сдерживало рыжебородого. Внезапно каким-то холодом повеяло над ним. Нет, тот, кто будет распят сегодня, все еще не Тот, кого вот уже столько веков ждет народ еврейский! Завтра! Завтра! Завтра! Сколько уже лет ты мучаешь нас, Боже Авраама! Завтра! Завтра! Завтра! Когда же, в конце концов?! Мы ведь люди и уже выбились из сил!!!
Его охватила ярость. Он злобно взглянул искоса на юношу, который, припав грудью к кресту, вколачивал в него гвозди.
«Неужто это и есть Он? – подумал с содроганием рыжебородый. – Неужто это Он? Распинатель… Извилисты, покрыты мраком пути Божьи… Неужто это – Он?»
За старухами и калеками молча шагали безучастные римские стражники. Со щитами, с копьями, в стальных шлемах. Они понукали человеческое стадо и презрительно, свысока взирали на скопление евреев.
Рыжебородый смотрел на них ненавидящим взглядом, кровь бурлила в его жилах. Он повернулся к юноше – так, словно тот был виновен в происходящем. Рыжебородый был уже не в силах видеть его. Он сжал кулаки и крикнул:
– Я ухожу. Поступай как знаешь, распинатель! Ты – трус, негодяй и предатель, как и твой брат глашатай! Но Бог обрушит на тебя свой огонь, как обрушил его некогда на твоего отца. Он испепелит тебя, это я говорю, запомни!
Глава 3
Юноша остался один. Он прислонился к кресту, вытер пот со лба. Ему не хватало воздуха, он задыхался. На какое-то мгновение мир стремительно завертелся вокруг, но затем снова остановился. Было слышно, как мать разводит огонь и торопится приготовить спозаранку еду, чтобы успеть пойти глянуть, как будет происходить распятие. Все соседки уже отправились туда. Отец все так же стонал, тщетно пытаясь пошевелить языком, и только гортань его, издававшая, неясные звуки, еще сохраняла признаки жизни. Улица снова опустела.
Юноша стоял, прислонившись к кресту, закрыв глаза и ни о чем не помышляя. Он слышал только биение собственного сердца.
Вдруг юноша встрепенулся от боли. Он снова почувствовал, как невидимый пернатый хищник глубоко вонзил когти ему в затылок.
«Снова… Он явился снова…» – прошептал юноша и задрожал.
Он чувствовал, как когти впиваются все глубже, дробят череп и касаются мозга. Он стиснул зубы, чтобы не закричать, чтобы не испугать снова мать, которая в таких случаях поднимала крик. Зажал голову между ладонями и крепко держал ее, словно боясь, как бы она не покинула его.
«Снова… Он явился снова…» – прошептал с дрожью юноша.
Впервые это случилось с ним, когда ему было всего двенадцать лет. Он сидел вместе со стариками в синагоге, слушая, как те, стеная и обливаясь потом, толкуют слово Божье, и вдруг почувствовал в верхней части головы легкий, тягучий зуд, очень нежный, как ласка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
– Что с тобой? Почему ты так исхудал? Кто терзает тебя?
Слабая улыбка появилась на лице юноши. «Бог, – хотел было ответить он, но сдержался. Это и был тот звучавший внутри него громкий крик, которому он не желал дать вырваться через уста наружу.
– Я борюсь, – ответил он.
– С кем?
– Не знаю… Борюсь…
Рыжебородый пристально глянул юноше в глаза, вопрошая, умоляя, угрожая им, но эти блестящие черные глаза, безутешные и полные ужаса, не отвечали.
И вдруг рассудок Иуды дрогнул. Склонившись над темными, молчаливыми глазами, он увидел там – так ему показалось – цветущие деревья, голубые воды, множество людей, а посредине, в глубинном мерцании за цветущими деревьями, водами и людьми – огромный черный, поглощающий все это мерцание крест.
Широко раскрыв глаза, он встрепенулся, хотел заговорить, хотел спросить: «Так это ты? Ты?» – но уста его застыли. Ему хотелось схватить юношу в объятия, поцеловать его, но руки бессильно повисли в воздухе. И тут, увидев его раскрытые объятия, взлохмаченные рыжне волосы и широко раскрытые глаза, юноша закричал, ибо из глубин его сознания вырвалось страшное ночное сновидение: ватага людишек, орудия распинания, глас «Хватай его, ребята!» и рыжебородый предводитель ватаги. Теперь юноша узнал кузнеца, с хохотом устремляющегося вперед, – это был он, Иуда. Губы рыжебородого дрогнули.
– А, может быть, это ты? Ты? – прошептал он.
– Я?! Кто?!
Рыжебородый не ответил. Он жевал усы и смотрел на юношу. Одна половина его образины снова была исполнена света, а другая – покрыта мраком. Он перебирал в уме чудесные приметы и знамения, сопутствовавшие этому юноше с самого дня его рождения и даже еще более ранние. Посох Иосифа, единственный из множества посватавшихся женихов, расцвел, и раввин отдал Иосифу в жены прекрасную Марию, которая была посвящена Богу. Затем молния, ударившая в день свадьбы и парализовавшая жениха, прежде чем тот прикоснулся к супруге. А затем, говорят, невеста вдохнула благоухание белоснежной лилии, и утроба ее зачала сына… И сон, якобы приснившийся ей в ночь родов. Она видела, как разверзаются небеса и оттуда нисходят ангелы: одни из них спускаются, подобно птицам, под скромный кров ее жилища, вьют гнезда и щебечут, другие – охраняют порог, третьи – входят внутрь дома, разводят огонь и несут воду для новорожденного, четвертые – готовят отвар для роженицы…
Медленно и нерешительно рыжебородый приблизился к юноше, склонился над ним. Теперь его голос был исполнен трепета, мольбы, страха.
– Может быть, это ты? Ты? – снова спросил он, не решаясь закончить вопрос. Юноша испуганно вздрогнул.
– Я? Я? – произнес он и едко засмеялся. – Да разве ты не видишь, кто я? Я недостоин вступать с кем-либо в разговор, у меня не хватает смелости войти в синагогу, я бегу прочь, едва завидев людей, без зазрения совести нарушаю заповеди Божьи: работаю по субботам, не люблю ни отца, ни матери и целые дни напролет прелюбодействую взглядом.
Он поднял крест, снова установил его у схватил молоток.
– А теперь… Вот теперь я изготовляю кресты и распинаю! – сказал юноша, пытаясь засмеяться снова.
Рыжебородый молчал. Ему было тяжело. Он распахнул дверь. Новое многогласое скопление людей показалось в конце улицы: старухи с растрепанными волосами, немощные старики, калеки, слепцы, прокаженные – все отребье Назарета, тяжело дыша, поднималось теперь вверх, тащилось на холм, где должно было происходить распятие. Установленный час приближался.
«Уже нужно идти, – подумал рыжебородый. – Нужно быть среди народа, чтобы броситься всем вместе, вырвать Зилота, и тогда станет ясно, Избавитель он или нет».
Но что-то сдерживало рыжебородого. Внезапно каким-то холодом повеяло над ним. Нет, тот, кто будет распят сегодня, все еще не Тот, кого вот уже столько веков ждет народ еврейский! Завтра! Завтра! Завтра! Сколько уже лет ты мучаешь нас, Боже Авраама! Завтра! Завтра! Завтра! Когда же, в конце концов?! Мы ведь люди и уже выбились из сил!!!
Его охватила ярость. Он злобно взглянул искоса на юношу, который, припав грудью к кресту, вколачивал в него гвозди.
«Неужто это и есть Он? – подумал с содроганием рыжебородый. – Неужто это Он? Распинатель… Извилисты, покрыты мраком пути Божьи… Неужто это – Он?»
За старухами и калеками молча шагали безучастные римские стражники. Со щитами, с копьями, в стальных шлемах. Они понукали человеческое стадо и презрительно, свысока взирали на скопление евреев.
Рыжебородый смотрел на них ненавидящим взглядом, кровь бурлила в его жилах. Он повернулся к юноше – так, словно тот был виновен в происходящем. Рыжебородый был уже не в силах видеть его. Он сжал кулаки и крикнул:
– Я ухожу. Поступай как знаешь, распинатель! Ты – трус, негодяй и предатель, как и твой брат глашатай! Но Бог обрушит на тебя свой огонь, как обрушил его некогда на твоего отца. Он испепелит тебя, это я говорю, запомни!
Глава 3
Юноша остался один. Он прислонился к кресту, вытер пот со лба. Ему не хватало воздуха, он задыхался. На какое-то мгновение мир стремительно завертелся вокруг, но затем снова остановился. Было слышно, как мать разводит огонь и торопится приготовить спозаранку еду, чтобы успеть пойти глянуть, как будет происходить распятие. Все соседки уже отправились туда. Отец все так же стонал, тщетно пытаясь пошевелить языком, и только гортань его, издававшая, неясные звуки, еще сохраняла признаки жизни. Улица снова опустела.
Юноша стоял, прислонившись к кресту, закрыв глаза и ни о чем не помышляя. Он слышал только биение собственного сердца.
Вдруг юноша встрепенулся от боли. Он снова почувствовал, как невидимый пернатый хищник глубоко вонзил когти ему в затылок.
«Снова… Он явился снова…» – прошептал юноша и задрожал.
Он чувствовал, как когти впиваются все глубже, дробят череп и касаются мозга. Он стиснул зубы, чтобы не закричать, чтобы не испугать снова мать, которая в таких случаях поднимала крик. Зажал голову между ладонями и крепко держал ее, словно боясь, как бы она не покинула его.
«Снова… Он явился снова…» – прошептал с дрожью юноша.
Впервые это случилось с ним, когда ему было всего двенадцать лет. Он сидел вместе со стариками в синагоге, слушая, как те, стеная и обливаясь потом, толкуют слово Божье, и вдруг почувствовал в верхней части головы легкий, тягучий зуд, очень нежный, как ласка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141