— Я думаю, что найдут, — сказал Забродин, — я видел людей, которые ищут Лимарева. Они производят на меня очень приятное впечатление.
— Милиционеры, производящие приятное впечатление, это что-то от сериала Лавровых и книг братьев Вайнеров.
— А вы сталкивались с ними?
— Спаси Бог, — Долгушин постучал костяшками пальцев по деревянной панели.
— Напрасно вы иронизируете. Мне пришлось столкнуться с интеллигентными и умными людьми.
— Что ж, — сказал Долгушин, — я рад, если это так.
Он помолчал, думая о своем, внимательно глядя на Забродина. Лицо его было спокойно-равнодушным, и только глаза на нем жили отдельно, самостоятельно. Они были настороженны и напряженны.
— Владимир Федорович, — нарушил молчание Юрий Петрович, — во мне как бы живут два человека, которые не состоялись полностью — ученый-искусствовед и литератор. Так вот, во мне проснулся именно литератор.
— Лимарева найдут. Я уверен в этом. Вы ведь знаете что-то о расследовании?
— Кое-что.
— Почему бы вам не рассказать об этом мне? Представьте себе, какую книгу можно написать! Лимарев — талантливая, я бы сказал, трагическая фигура, потом поиски его работ, ваш неоценимый, Владимир Федорович, вклад в искусствоведение…
— Вы уж скажете, — махнул рукой Забродин.
— Знаете, мы привыкли стесняться добрых дел. Считаем, что это в порядке вещей, жизненное кредо приличного человека. Но я считаю, что вы совершили научный подвиг. Итак, ваш вклад, неоценимый причем. Потом кража, расследование и новое обретение работ Лимарева для искусства.
— Новейший Рокамболь или нечто из сочинений Брешко-Брешковского. Да не обижайтесь, Юрий Петрович, задумка ваша хороша и интересна. Хотите я позвоню в МУР? Они помогут вам.
— Не хотелось бы, — быстро ответил Долгушин, — во-первых, до конца расследования они не ознакомят меня с материалами, во-вторых, мне важны ваше видение, ваши ассоциации.
— Весьма признателен вам за оценку, но мое видение и мои ассоциации ограничены специальным документом о неразглашении доверенных мне сведений.
— Это меняет дело, но обещайте мне, Владимир Федорович, что как только «оковы тяжкие падут», я буду первым, кому вы нарисуете эту леденящую душу картину.
— Обещаю, мои дорогой, обещаю.
Долгушин шутливо поклонился по-боярски, в пол.
Он вел машину через переулки, окружавшие парк Сокольники, одному ему известным маршрутом. Здесь старые деревянные дома доживали свои последние дни, стиснутые со всех сторон новыми многоэтажными башнями. Здесь доживали свое время старые дачные Сокольники, бывшая зеленая окраина Москвы. Юрий Петрович ювелирно протиснул машину между кучей строительного мусора и стеной деревянного дома и выехал в тупичок, который привел его к зеленым воротам, ведущим во двор магазина. Магазин был деревянный, неказистый с виду. И двор его оказался тесноватым, заставленным тарой, еле-еле въехала туда «Волга». Юрий Петрович вылез, огляделся. Грузчик в грязном халате, с лицом неопределенного цвета подошел, почтительно поздоровался.
— У себя? — спросил Долгушин.
— На месте.
— Позови.
— Момент.
Буквально через минуту перед Долгушиным возник маленький круглый человечек, похожий на подростка, надевшего заграничные тряпки. Он был в ярко-красной рубашке с сине-белым полосатым галстуком, двуцветных ботинках на огромной платформе от силы тридцать седьмого размера. Массивный золотой перстень практически закрывал всю фалангу пухленького пальца. Человек смотрел на Долгушина с почтительным ожиданием, готовый броситься по первому его слову с бегучей поспешностью.
— Ну, — тихо сказал Долгушин.
— Все приготовил.
— Как я велел?
— Все так, Юрий Петрович, разложил по сверткам и пронумеровал.
Из подсобки вышла женщина в белоснежном халате, прижимающая к груди аккуратно упакованные свертки. Она была хороша. Натуральная блондинка с яркими сочными губами, удлиненными серо-зелеными глазами. Высокая грудь распирала халат, открывавший выше колен длинные стройные ноги.
— Все хорошеешь?
— Вам бы шутить, Юрий Петрович. Куда сложить-то?
— Положи на заднее сиденье.
Человек-мальчик ревниво проследил за взглядом Долгушина и буркнул.
— Сложила и иди. Нам поговорить надо.
Нина подошла к дверям, твердо зная, что Долгушин смотрит ей вслед. Есть такая категория женщин, которые все знают про себя и мужчин. В дверях она повернулась, улыбнулась, сверкнув золотой коронкой.
— До свидания, Юрий Петрович, заезжайте почаще.
Долгушин помахал рукой, насмешливо посмотрел на человека-мальчика.
— Что, Семен, ревнуешь?
Лицо Семена сразу стало потным.
— Не бойся, не заберу. Продукты Григорию Викторовичу отвезли?
— Отвезли, только он сам вчера заезжал.
— Ну? — Голос Долгушина стал твердо-звучным.
— Взял четыре бутылки коньяка и три бутылки венгерского сухого.
— Так, — задумчиво произнес Долгушин. — как выглядел? Похмельный?
— Глубоко. А что, не надо было давать?
— Всегда давай, пусть он лучше у тебя берет, чем в другом месте. Теперь о деле.
Семен воровато оглянулся и протянул Долгушину небольшой, но толстый сверток.
— Ты не в обиде, Семен? — с иронией спросил Долгушин.
— Да что вы, Юрий Петрович, как можно.
— Теперь так, к тебе от меня приедет человек из издательства, поможешь ему организовать продовольственные заказы.
— Трудно, Юрий Петрович.
— Так надо, Семен. И чтобы заказы были как надо, без ненужных банок.
— Крупу-то хоть можно?
— Смотри сам.
— Сколько заказов?
— Штук сто.
— А поменьше если?
— Семен, сколько лет ты меня знаешь?
— Давно.
— Вопросы есть?
— Нет вопросов.
Долгушин повернулся и открыл дверцу машины.
Он ехал в издательство и думал о Грише. Вот же неблагодарная сволочь. Он обязан ему, Долгушину, целовать ноги, а вместо этого опять запил. Интересно, сколько на этот раз продлится гулянка. Четыре бутылки коньяка Грише на три дня. Потом сухое на опохмелку, потом он неделю будет пить валокордин и стонать. Сволочь. Свинья неблагодарная. Придется его поучить. А у Долгушина такие возможности есть. Ох, есть возможности, но хотелось бы без этого, без грубой силы, без «солдат удачи».
У дверей издательства он постоял немного и, придав лицу выражение снисходительной озабоченности, вошел в вестибюль.
Поздоровавшись с вахтером за руку и бросив что-то дежурное о погоде, он поднялся на третий этаж. У дверей комнаты с табличкой «Колмыкова Л.И.» он остановился и, тихо постучав, вошел.
В небольшом кабинете было много цветов и керамики, на стенах висели милые яркие пейзажики, и от всего этого комната казалась веселой и доброй. И человек, сидящий в этой комнате, не мог быть иным, иначе не подобрал бы он с таким вкусом и изяществом акварели на стенках, не росли бы в его кабинете такие прекрасные цветы, которые, если верить старикам, любят добрых людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67