На Рождественском бульваре сидели трое парнишек с гитарой. Они пели забытую песню Окуджавы о синем троллейбусе. Они пели прекрасно, а главное, слова и музыка этой песни очень монтировались с сегодняшним вечером. Марина и Вадим стояли и слушали ребят. И те, увидев их, запели еще одну песню, о Моцарте, потом еще о старой елке.
Марина и Вадим шли по бульвару, а за их спиной затихали полные нежного волшебства слова:
Вдоль синей реки, моя радость,
Вдоль синей реки!
До красной горы, моя радость,
До красной горы!
Они остановились у большого желтого дома.
— Запишите мой телефон, — сказала Марина почему-то низко и звучно.
Вадим вынул блокнот и ручку.
— Домашний и рабочий, — она продиктовала номер. — Позвоните мне завтра.
— Когда?
— Когда захотите.
— Я захочу еще сегодня.
— Звоните.
— Но ведь поздно.
— Все равно звоните, я не усну. Буду ждать.
— Хорошо.
Марина шагнула к нему, обхватила его голову, пригнула, поцеловала в губы. Внезапно вспыхнувшие фары стоявшей у стены машины осветили их. Марина повернулась и побежала к подъезду. Вадим закурил и медленно зашагал к Кировской.
…И тут он увидел трамвай. С длинной выгнутой дугой, с белым кругом на переднем вагоне, в центре которого чернела буква Б. Это был трамвай его детства и молодости. Узколобый, с открытыми площадками, с прицепными вагонами, деревянными скамейками.
Сколько поездил он на этих трамваях, в которые так удобно было запрыгивать на ходу. Линии их лежали через всю Москву. Трамвай нырял в старенькие, заросшие зеленью московские переулки, пересекал площади, стучал колесами по мостам. Не было в Москве более удобного транспорта, забиравшегося в любые закоулки.
И вдруг он шел по бульвару сегодня, искря дугой, словно выехавший из его молодости. В окнах горел свет, у опущенных окон сидели люди. Вадим смотрел, не понимая, что делается, «букашка» здесь, в эту ночь, в этот август.
И только когда с ним поравнялся прицепной вагон, увидел прожектора и кинокамеры. Сна не было, все оказалось простым и ясным.
Его молодость снимали в кино.
Он бросил сигарету, нашарил в кармане две копейки и пошел к автомату. Марина вбежала в квартиру, и сразу же зазвонил телефон.
— Да.
— Это я, — голос Бориса был ледяно-спокойным, — почему ты не пришла к Луковниковым?
— Не хотела.
— Но я же сказал, чтобы ты пришла.
— Я не хотела.
— А целоваться у подъезда ты хотела? — закричал он в трубку.
— Хотела. Значит, это ты караулил в машине?
— Ты пожалеешь об этом.
— Нет. — И она повесила трубку.
Родители были на даче, в квартире стояла сумеречная тишина. Марина подошла к книжным полкам, сняла томик Цветаевой, раскрыла на середине.
Писала я на аспидной доске,
И на листочках вееров поблеклых,
И на речном и на морском песке,
Коньками по льду и кольцом на стеклах -
И на стволах, которым сотни зим…
И, наконец, чтобы было всем известно
Что ты любим! любим! любим! любим! -
Расписывалась радугой небесной.
Она опустила книгу, волшебство поэзии захватило ее и понесло в полумраке квартиры. Она повторяла последние строчки, словно пробуя их на вкус. И слова в памяти вновь складывались в рифмы, щемящие и прекрасные.
В прихожей зазвонил телефон. Но Марина еще не поняла смысл этого звука, находясь под цветаевским гипнозом. Второй звонок вернул ее к реальности, и она встала и вышла в прихожую.
— Да.
— Это я.
— Это ты, Орлов?
— Я.
— Поговори со мной.
Вадим пришел на работу в восемь утра. За час до начала. Но народ в управлении уже был. Такая у них служба, не влезающая в твердо регламентированные рамки. В кабинете было прохладно; хорошо, что уборщица, уходя, забыла закрыть окно. Он снял пиджак, повесил его на спинку стула. Сел. Немного ныл разбитый бок. Но терпимо. В общем, конечно, он отделался легким испугом. Вадим снял телефонную трубку, набрал номер больницы. Ему повезло, дежурный врач оказался в кабинете.
— Добрый день, доктор, это Орлов из МУРа беспокоит. Как там Фомин?
— Проникающее ранение живота, кризис прошел.
Очень удачно, что на месте оказался врач. Думаю, что пойдет на поправку.
— Спасибо.
— Пустое.
Вадим положил трубку и подумал о том, что как прекрасно, что там оказалась Марина. Стрельцов рассказал ему, как она достала в считанные минуты бинт и йод, как перевязала Фомина.
В дверь постучали.
— Войдите.
На пороге появился свежевыбритый Калугин. Стекла очков его победно блестели.
— Я знаю о вчерашнем и очень жалею, что не был с вами.
— Ничего, Игорь, такое, как вчера, может случиться в любую минуту.
— Те оба насмерть?
— Да, к сожалению.
— Что с Фоминым?
— Идет на поправку. Что у вас? Судя по некоторому блеску в глазах есть новости.
— Да. Патрушев вчера все-таки рассказал; Каин — это душеприказчик и наследник Хомутова.
— Вор?
— В том-то и дело, что нет. Его не знает никто.
— Такого не бывает.
— Пока не нашли знающих его людей.
— Это точнее.
— Ленинградцы передали. Вот.
Калугин положил на стол бланк спецтелеграммы.
«Сообщаем, что уголовник, назвавший Козлову кличку „Каин“, Чеботаренко Петр Гаврилович, 1927 года рождения, место рождения г. Харьков, в настоящее время проживает в Ленинграде по адресу: Измайловский проспект, дом 6, квартира 12, работает на угольном складе. Сообщил, что работал с Хомутовым и тот угрожал им человеком по кличке „Каин“. По нашим учетам такая кличка не проходит».
— Значит, по их учетам не проходит, — повторил Вадим, — а по нашим?
— В 1937 году расстрелян Брозуль Виктор Николаевич, опасный бандит. У него была такая кличка.
— Значит, что же, Игорь, будем ждать, когда появится новый Авель?
— Ну зачем же, Вадим Николаевич, кое-что есть. Я плотно занялся окружением Хомутова.
На столе зазвонил телефон прямой связи с начальником управления, носящий в простонародье кличку «Черный ворон».
— Я слушаю, товарищ генерал.
— Как здоровье?
— В норме.
— Какие решил предпринять шаги?
— Поеду к матери Суханова.
— Возьми с собой кого-нибудь из группы. И пусть все ходят с оружием. Не в бирюльки играем.
— Есть.
— Приедешь — доложишь.
Генерал положил трубку.
— Ну что? — спросил Калугин.
— Оружие приказано носить и на встречи ездить парами.
Долгушин подъехал к кафе «Ритм» на 2-й Миусской ровно к двенадцати часам. Здесь он договорился встретиться с Алимовым. Юрий Петрович любил это кафе. Днем здесь было пусто, бармен, Виктор, готовил прекрасный кофе. Крепкий и ароматный.
Машину он оставил, не доезжая, метров за двести и пошел пешком. День распогодился. Было солнечно, но не жарко. Ветер тащил по тротуару первые осенние листья, и Долгушину казалось, что даже воздух наполнен их горьковатым вкусом.
За забором института физики жгли целый ворох этих листьев, и дым, низко стелясь, добирался до противоположного тротуара и пах дачей, самоваром и подмосковной тишиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Марина и Вадим шли по бульвару, а за их спиной затихали полные нежного волшебства слова:
Вдоль синей реки, моя радость,
Вдоль синей реки!
До красной горы, моя радость,
До красной горы!
Они остановились у большого желтого дома.
— Запишите мой телефон, — сказала Марина почему-то низко и звучно.
Вадим вынул блокнот и ручку.
— Домашний и рабочий, — она продиктовала номер. — Позвоните мне завтра.
— Когда?
— Когда захотите.
— Я захочу еще сегодня.
— Звоните.
— Но ведь поздно.
— Все равно звоните, я не усну. Буду ждать.
— Хорошо.
Марина шагнула к нему, обхватила его голову, пригнула, поцеловала в губы. Внезапно вспыхнувшие фары стоявшей у стены машины осветили их. Марина повернулась и побежала к подъезду. Вадим закурил и медленно зашагал к Кировской.
…И тут он увидел трамвай. С длинной выгнутой дугой, с белым кругом на переднем вагоне, в центре которого чернела буква Б. Это был трамвай его детства и молодости. Узколобый, с открытыми площадками, с прицепными вагонами, деревянными скамейками.
Сколько поездил он на этих трамваях, в которые так удобно было запрыгивать на ходу. Линии их лежали через всю Москву. Трамвай нырял в старенькие, заросшие зеленью московские переулки, пересекал площади, стучал колесами по мостам. Не было в Москве более удобного транспорта, забиравшегося в любые закоулки.
И вдруг он шел по бульвару сегодня, искря дугой, словно выехавший из его молодости. В окнах горел свет, у опущенных окон сидели люди. Вадим смотрел, не понимая, что делается, «букашка» здесь, в эту ночь, в этот август.
И только когда с ним поравнялся прицепной вагон, увидел прожектора и кинокамеры. Сна не было, все оказалось простым и ясным.
Его молодость снимали в кино.
Он бросил сигарету, нашарил в кармане две копейки и пошел к автомату. Марина вбежала в квартиру, и сразу же зазвонил телефон.
— Да.
— Это я, — голос Бориса был ледяно-спокойным, — почему ты не пришла к Луковниковым?
— Не хотела.
— Но я же сказал, чтобы ты пришла.
— Я не хотела.
— А целоваться у подъезда ты хотела? — закричал он в трубку.
— Хотела. Значит, это ты караулил в машине?
— Ты пожалеешь об этом.
— Нет. — И она повесила трубку.
Родители были на даче, в квартире стояла сумеречная тишина. Марина подошла к книжным полкам, сняла томик Цветаевой, раскрыла на середине.
Писала я на аспидной доске,
И на листочках вееров поблеклых,
И на речном и на морском песке,
Коньками по льду и кольцом на стеклах -
И на стволах, которым сотни зим…
И, наконец, чтобы было всем известно
Что ты любим! любим! любим! любим! -
Расписывалась радугой небесной.
Она опустила книгу, волшебство поэзии захватило ее и понесло в полумраке квартиры. Она повторяла последние строчки, словно пробуя их на вкус. И слова в памяти вновь складывались в рифмы, щемящие и прекрасные.
В прихожей зазвонил телефон. Но Марина еще не поняла смысл этого звука, находясь под цветаевским гипнозом. Второй звонок вернул ее к реальности, и она встала и вышла в прихожую.
— Да.
— Это я.
— Это ты, Орлов?
— Я.
— Поговори со мной.
Вадим пришел на работу в восемь утра. За час до начала. Но народ в управлении уже был. Такая у них служба, не влезающая в твердо регламентированные рамки. В кабинете было прохладно; хорошо, что уборщица, уходя, забыла закрыть окно. Он снял пиджак, повесил его на спинку стула. Сел. Немного ныл разбитый бок. Но терпимо. В общем, конечно, он отделался легким испугом. Вадим снял телефонную трубку, набрал номер больницы. Ему повезло, дежурный врач оказался в кабинете.
— Добрый день, доктор, это Орлов из МУРа беспокоит. Как там Фомин?
— Проникающее ранение живота, кризис прошел.
Очень удачно, что на месте оказался врач. Думаю, что пойдет на поправку.
— Спасибо.
— Пустое.
Вадим положил трубку и подумал о том, что как прекрасно, что там оказалась Марина. Стрельцов рассказал ему, как она достала в считанные минуты бинт и йод, как перевязала Фомина.
В дверь постучали.
— Войдите.
На пороге появился свежевыбритый Калугин. Стекла очков его победно блестели.
— Я знаю о вчерашнем и очень жалею, что не был с вами.
— Ничего, Игорь, такое, как вчера, может случиться в любую минуту.
— Те оба насмерть?
— Да, к сожалению.
— Что с Фоминым?
— Идет на поправку. Что у вас? Судя по некоторому блеску в глазах есть новости.
— Да. Патрушев вчера все-таки рассказал; Каин — это душеприказчик и наследник Хомутова.
— Вор?
— В том-то и дело, что нет. Его не знает никто.
— Такого не бывает.
— Пока не нашли знающих его людей.
— Это точнее.
— Ленинградцы передали. Вот.
Калугин положил на стол бланк спецтелеграммы.
«Сообщаем, что уголовник, назвавший Козлову кличку „Каин“, Чеботаренко Петр Гаврилович, 1927 года рождения, место рождения г. Харьков, в настоящее время проживает в Ленинграде по адресу: Измайловский проспект, дом 6, квартира 12, работает на угольном складе. Сообщил, что работал с Хомутовым и тот угрожал им человеком по кличке „Каин“. По нашим учетам такая кличка не проходит».
— Значит, по их учетам не проходит, — повторил Вадим, — а по нашим?
— В 1937 году расстрелян Брозуль Виктор Николаевич, опасный бандит. У него была такая кличка.
— Значит, что же, Игорь, будем ждать, когда появится новый Авель?
— Ну зачем же, Вадим Николаевич, кое-что есть. Я плотно занялся окружением Хомутова.
На столе зазвонил телефон прямой связи с начальником управления, носящий в простонародье кличку «Черный ворон».
— Я слушаю, товарищ генерал.
— Как здоровье?
— В норме.
— Какие решил предпринять шаги?
— Поеду к матери Суханова.
— Возьми с собой кого-нибудь из группы. И пусть все ходят с оружием. Не в бирюльки играем.
— Есть.
— Приедешь — доложишь.
Генерал положил трубку.
— Ну что? — спросил Калугин.
— Оружие приказано носить и на встречи ездить парами.
Долгушин подъехал к кафе «Ритм» на 2-й Миусской ровно к двенадцати часам. Здесь он договорился встретиться с Алимовым. Юрий Петрович любил это кафе. Днем здесь было пусто, бармен, Виктор, готовил прекрасный кофе. Крепкий и ароматный.
Машину он оставил, не доезжая, метров за двести и пошел пешком. День распогодился. Было солнечно, но не жарко. Ветер тащил по тротуару первые осенние листья, и Долгушину казалось, что даже воздух наполнен их горьковатым вкусом.
За забором института физики жгли целый ворох этих листьев, и дым, низко стелясь, добирался до противоположного тротуара и пах дачей, самоваром и подмосковной тишиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67