Затем и он посмотрел на Давида. — Кажется, вас что-то тревожит? — спросил он, беря художника под руку.
— Это меня кое-что тревожит, — сказал Наполеон, осторожно подбирая слова. — Господа, давайте проводим наших дам в бальную залу и на несколько минут зайдем в кабинет. Я хочу докопаться до сути.
— Зачем, генерал Бонапарт? — спросил Талейран. — Вы что-нибудь знаете об этих женщинах?
— Разумеется, знаю. По крайней мере, о судьбе одной из них, — искренне ответил он. — Если это та женщина, про которую я думаю, то она должна была вот-вот родить, когда гостила в моем доме на Корсике!
— Она жива, и у нее ребенок, — произнес Талейран после того, как выслушал обе истории — Давида и Наполеона.
«Мой ребенок», — подумал он, меряя шагами кабинет, пока гости пили прекрасное вино с Мадейры, сидя на мягких, обитых золотым дамастом креслах перед пылающим камином.
— Где же она может находиться? Она побывала на Корсике, была в Магрибе, вернулась обратно во Францию, где совершила убийство, про которое вы мне рассказывали.
Он посмотрел на Давида — тот все еще с дрожью вспоминал события, о которых только что рассказал. Это был первый раз, когда он решился заговорить о них.
— Однако Робеспьер мертв. Теперь никто во Франции, кроме вас, не знает об этом, — сказал Талейран Давиду. — Где она может быть? Почему не возвращается?
— Может быть, вам стоит связаться с моей матушкой, — предложил Наполеон. — Как я уже говорил, она была знакома с аббатисой, которая начала эту игру. Кажется, настоятельницу Монглана звали мадам де Рок.
— Но… она в России! — воскликнул Талейран и замер, с ужасом осознав, что это означает. — Екатерина Великая умерла прошлой зимой, почти год прошел! Что же стало с аббатисой, когда на трон взошел Павел?
— И что случилось с фигурами, про которые знала только она? — добавил Наполеон.
— Я знаю, куда делись некоторые из них, — произнес Давид, в первый раз открыв рот с тех пор, как он закончил свою
Историю.
Он посмотрел Талейрану в глаза, отчего тому стало неуютно. Догадывается ли Давид, где провела Мирей последнюю ночь перед тем, как покинула Париж? Догадывается ли Наполеон, кому принадлежал великолепный конь, на котором ехала Мирей, когда познакомилась с ним и его сестрой у баррикады? Если так, они могли догадаться, как она распорядилась серебряными и золотыми фигурами шахмат Монглана, прежде чем отправиться в путь.
Талейран сумел не выдать своей тревоги. Никто не смог бы ничего прочитать по его лицу. Художник продолжил:
— Робеспьер рассказал мне, что Игра в разгаре и цель ее — собрать воедино фигуры. За всем этим стоит женщина — белая королева, которая была хозяйкой его и Марата. Именно она убила монахинь, которые приехали к Мирей, и захватила фигуры. Одному Богу известно, сколько их у нее и знает ли Мирей, какая опасность ей грозит. Однако вы должны знать, джентльмены. Хотя во время террора она и находилась в Лондоне, Робеспьер называл ее женщиной из Индии.
Буря
Ангел Альбиона стоял подле Камня Ночи, и видел он
Ужас, подобный комете, нет, красной планете,
Который вобрал в себя разом все страшные
бродячие кометы…
И призрак воссиял, расчерчивая храм кровавыми
и долгими мазками.
Тогда раздался голос. Ему внимая, содрогнулись
стены храма.
Уильям Блейк. Америка: пророчество
И я ходил по земле и всю жизнь проводил в странствиях, всегда одинокий и всем чужой. И тогда Ты взрастил во мне искусство Твое под порывами бури, бушующей в душе моей.
Парацельс
Известие, что Соларин — внук Минни Ренселаас, признаться, ошеломило меня. Однако у меня не было времени расспрашивать его о генеалогическом древе, пока мы пробирались в темноте вниз по Рыбацкой Лестнице. Буря приближалась. Море внизу отливало таинственным красноватым светом, а когда я оглянулась, то в неверном свете луны увидела темно-красные пальцы сирокко — тонны песка, взметнувшиеся в воздух. Обманчиво медленно они пробирались по ложбинам между холмами, тянулись к нам…
Мы бежали в дальний конец порта, к пристани, у которой швартовались частные суда. Их темные силуэты были едва различимы сквозь пелену песка и пыли, висевшую в воздухе. Мы с Лили вслепую поднялись на борт следом за Солариным и сразу поспешили на нижнюю палубу, чтобы устроить Кариоку и фигуры и скрыться от песчаной бури. У нас и без того уже горели кожа и легкие. Мельком заметив, что Соларин отшвартовывает судно, я закрыла за собой дверь маленькой каюты и стала спускаться по ступеням. Лили шла впереди.
Мотор завелся и мягко забормотал, и я почувствовала, что судно начало двигаться. Я стала наугад шарить вокруг, пока не наткнулась на керосиновую лампу. Я зажгла ее, и мы смогли рассмотреть убранство небольшой, но роскошно обставленной каюты. Повсюду в ней было черное дерево, толстые ковры, крутящиеся стулья, обитые кожей. У стены стояла двухъярусная койка, в углу висел гамак, набитый спасательными жилетами. Напротив койки был маленький камбуз с раковиной и плитой. Однако, обследовав шкафы, еды я не нашла, зато обнаружился великолепный бар. Я открыла коньяк, позаимствовала пару стаканов и плеснула нам выпить.
— Надеюсь, Соларин знает, как управляться с парусами этой шлюпки, — произнесла Лили, делая порядочный глоток.
— Не говори глупостей! — сказала я, осознав после первого глотка бренди, что ела я очень давно. — Разве ты не слышишь шума мотора? А у парусников нет моторов.
— Но если это моторная лодка, — сказала Лили, — то зачем на ней все эти мачты? Для украшения?
Теперь, когда она заговорила об этом, я припомнила, что тоже видела их. Конечно же, мы не могли выйти в открытое море на парусной шлюпке перед самым штормом. Даже Соларин не мог быть настолько самоуверенным. Но я все же решила пойти и удостовериться.
Вскарабкавшись по узкому трапу, я оказалась на маленьком капитанском мостике. Мы уже вышли из порта и немного опережали стену красного песка, надвигающуюся на Алжир. Ветер был сильным, луну не заслоняли тучи, и в ее холодном свете я впервые смогла как следует разглядеть наше судно.
Оно оказалось несколько больше, чем показалось мне с первого взгляда. Красивые палубы из тикового дерева были тщательно выскоблены, латунные поручни начищены до блеска, а мостик, где я находилась, нашпигован самыми современными приборами. Не одна, а целых две мачты возвышались над палубой, царапая темное небо. Соларин одной рукой держал штурвал, а другой доставал большие тюки материи из люка в палубе.
— Парусная шлюпка? — спросила я, наблюдая, как он работает.
— Кеч, — пробормотал он, все еще доставая парусину. — Извини, не было времени выбирать, что угонять. Но это хороший корабль — тридцать семь футов.
И это значило, что…
— Великолепно! Краденая шлюпка, — сказала я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188
— Это меня кое-что тревожит, — сказал Наполеон, осторожно подбирая слова. — Господа, давайте проводим наших дам в бальную залу и на несколько минут зайдем в кабинет. Я хочу докопаться до сути.
— Зачем, генерал Бонапарт? — спросил Талейран. — Вы что-нибудь знаете об этих женщинах?
— Разумеется, знаю. По крайней мере, о судьбе одной из них, — искренне ответил он. — Если это та женщина, про которую я думаю, то она должна была вот-вот родить, когда гостила в моем доме на Корсике!
— Она жива, и у нее ребенок, — произнес Талейран после того, как выслушал обе истории — Давида и Наполеона.
«Мой ребенок», — подумал он, меряя шагами кабинет, пока гости пили прекрасное вино с Мадейры, сидя на мягких, обитых золотым дамастом креслах перед пылающим камином.
— Где же она может находиться? Она побывала на Корсике, была в Магрибе, вернулась обратно во Францию, где совершила убийство, про которое вы мне рассказывали.
Он посмотрел на Давида — тот все еще с дрожью вспоминал события, о которых только что рассказал. Это был первый раз, когда он решился заговорить о них.
— Однако Робеспьер мертв. Теперь никто во Франции, кроме вас, не знает об этом, — сказал Талейран Давиду. — Где она может быть? Почему не возвращается?
— Может быть, вам стоит связаться с моей матушкой, — предложил Наполеон. — Как я уже говорил, она была знакома с аббатисой, которая начала эту игру. Кажется, настоятельницу Монглана звали мадам де Рок.
— Но… она в России! — воскликнул Талейран и замер, с ужасом осознав, что это означает. — Екатерина Великая умерла прошлой зимой, почти год прошел! Что же стало с аббатисой, когда на трон взошел Павел?
— И что случилось с фигурами, про которые знала только она? — добавил Наполеон.
— Я знаю, куда делись некоторые из них, — произнес Давид, в первый раз открыв рот с тех пор, как он закончил свою
Историю.
Он посмотрел Талейрану в глаза, отчего тому стало неуютно. Догадывается ли Давид, где провела Мирей последнюю ночь перед тем, как покинула Париж? Догадывается ли Наполеон, кому принадлежал великолепный конь, на котором ехала Мирей, когда познакомилась с ним и его сестрой у баррикады? Если так, они могли догадаться, как она распорядилась серебряными и золотыми фигурами шахмат Монглана, прежде чем отправиться в путь.
Талейран сумел не выдать своей тревоги. Никто не смог бы ничего прочитать по его лицу. Художник продолжил:
— Робеспьер рассказал мне, что Игра в разгаре и цель ее — собрать воедино фигуры. За всем этим стоит женщина — белая королева, которая была хозяйкой его и Марата. Именно она убила монахинь, которые приехали к Мирей, и захватила фигуры. Одному Богу известно, сколько их у нее и знает ли Мирей, какая опасность ей грозит. Однако вы должны знать, джентльмены. Хотя во время террора она и находилась в Лондоне, Робеспьер называл ее женщиной из Индии.
Буря
Ангел Альбиона стоял подле Камня Ночи, и видел он
Ужас, подобный комете, нет, красной планете,
Который вобрал в себя разом все страшные
бродячие кометы…
И призрак воссиял, расчерчивая храм кровавыми
и долгими мазками.
Тогда раздался голос. Ему внимая, содрогнулись
стены храма.
Уильям Блейк. Америка: пророчество
И я ходил по земле и всю жизнь проводил в странствиях, всегда одинокий и всем чужой. И тогда Ты взрастил во мне искусство Твое под порывами бури, бушующей в душе моей.
Парацельс
Известие, что Соларин — внук Минни Ренселаас, признаться, ошеломило меня. Однако у меня не было времени расспрашивать его о генеалогическом древе, пока мы пробирались в темноте вниз по Рыбацкой Лестнице. Буря приближалась. Море внизу отливало таинственным красноватым светом, а когда я оглянулась, то в неверном свете луны увидела темно-красные пальцы сирокко — тонны песка, взметнувшиеся в воздух. Обманчиво медленно они пробирались по ложбинам между холмами, тянулись к нам…
Мы бежали в дальний конец порта, к пристани, у которой швартовались частные суда. Их темные силуэты были едва различимы сквозь пелену песка и пыли, висевшую в воздухе. Мы с Лили вслепую поднялись на борт следом за Солариным и сразу поспешили на нижнюю палубу, чтобы устроить Кариоку и фигуры и скрыться от песчаной бури. У нас и без того уже горели кожа и легкие. Мельком заметив, что Соларин отшвартовывает судно, я закрыла за собой дверь маленькой каюты и стала спускаться по ступеням. Лили шла впереди.
Мотор завелся и мягко забормотал, и я почувствовала, что судно начало двигаться. Я стала наугад шарить вокруг, пока не наткнулась на керосиновую лампу. Я зажгла ее, и мы смогли рассмотреть убранство небольшой, но роскошно обставленной каюты. Повсюду в ней было черное дерево, толстые ковры, крутящиеся стулья, обитые кожей. У стены стояла двухъярусная койка, в углу висел гамак, набитый спасательными жилетами. Напротив койки был маленький камбуз с раковиной и плитой. Однако, обследовав шкафы, еды я не нашла, зато обнаружился великолепный бар. Я открыла коньяк, позаимствовала пару стаканов и плеснула нам выпить.
— Надеюсь, Соларин знает, как управляться с парусами этой шлюпки, — произнесла Лили, делая порядочный глоток.
— Не говори глупостей! — сказала я, осознав после первого глотка бренди, что ела я очень давно. — Разве ты не слышишь шума мотора? А у парусников нет моторов.
— Но если это моторная лодка, — сказала Лили, — то зачем на ней все эти мачты? Для украшения?
Теперь, когда она заговорила об этом, я припомнила, что тоже видела их. Конечно же, мы не могли выйти в открытое море на парусной шлюпке перед самым штормом. Даже Соларин не мог быть настолько самоуверенным. Но я все же решила пойти и удостовериться.
Вскарабкавшись по узкому трапу, я оказалась на маленьком капитанском мостике. Мы уже вышли из порта и немного опережали стену красного песка, надвигающуюся на Алжир. Ветер был сильным, луну не заслоняли тучи, и в ее холодном свете я впервые смогла как следует разглядеть наше судно.
Оно оказалось несколько больше, чем показалось мне с первого взгляда. Красивые палубы из тикового дерева были тщательно выскоблены, латунные поручни начищены до блеска, а мостик, где я находилась, нашпигован самыми современными приборами. Не одна, а целых две мачты возвышались над палубой, царапая темное небо. Соларин одной рукой держал штурвал, а другой доставал большие тюки материи из люка в палубе.
— Парусная шлюпка? — спросила я, наблюдая, как он работает.
— Кеч, — пробормотал он, все еще доставая парусину. — Извини, не было времени выбирать, что угонять. Но это хороший корабль — тридцать семь футов.
И это значило, что…
— Великолепно! Краденая шлюпка, — сказала я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188