и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч»
— И имя тому мечу было Месть, — вслух произнесла Мирей.
— Меч? — спросил Наполеон. — Какой меч?
— Красный меч возмездия, — ответила она.
Когда за окном рассвело, перед своим мысленным взором девушка вновь увидела те буквы, которые каждый день в детстве видела на портале аббатства Монглан:
Проклят будь тот, кто сровняет стены с землей
Короля сдержит рука одного Господа
— Возможно, мы извлекли из стен аббатства Монглан не только древнее сокровище, — мягко сказала она.
Несмотря на ночную жару, Мирей почувствовала, как в сердце прокрался холод, словно кто-то коснулся его ледяными пальцами.
— Возможно, — проговорила она, — мы извлекли с ним и древнее проклятие.
Корсика, октябрь 1792 года
Остров Корсика, как и Крит, поэты воспевают как «драгоценный камень, покоящийся среди темных, как вино, морских вод». Даже сейчас, на пороге зимы, в тридцати километрах от его берегов чувствовался сильный аромат шалфея, ракитника, розмарина, фенхеля, лаванды и терна, которые в изобилии росли по всему острову.
С палубы крошечного суденышка, покачивающегося на низкой волне, Мирей видела густую дымку, окутывавшую высокие скалистые горы. По склонам гор вились ненадежные и опасные, продуваемые всеми ветрами дороги, тонкое кружево водопадов низвергалось с отвесных утесов и разбивалось о камни облаком брызг. Туман был таким густым и плотным, что трудно было разглядеть, где кончается море и начинается суша.
Кутаясь в плотный шерстяной плащ, Мирей вдыхала бодрящий морской воздух и смотрела на остров, вздымающийся впереди. Она была больна, серьезно больна, и вовсе не качка была причиной ее недомогания. Жестокая тошнота мучила ее с самого отъезда из Лиона.
Элиза стояла рядом с ней на палубе и держала за руку. Вокруг суетились матросы — капитан приказал убирать паруса. Наполеоне спустился вниз, чтобы собрать их скудные пожитки.
Возможно, все дело в лионской воде, думала Мирей, а может, сказывалось утомительное путешествие по долине Роны, где враждующие армии сходились в сражениях за Савойю, принадлежавшую королевству Сардиния. Недалеко от Живора Наполеоне продал лошадь Мирей пятому армейскому полку. В сражениях офицеры теряли больше лошадей, чем людей, и за коня удалось выручить сумму, которой с лихвой хватило на путешествие и кое-что еще осталось.
Но чем дальше они продвигались, тем больше терзал Мирей неведомый недуг. Малышка Элиза, на лице которой читалась тревога и сострадание, кормила «мадемуазель» супом и прикладывала ей к голове холодные компрессы. Но суп не задерживался в желудке Мирей надолго, и сама «мадемуазель» начала серьезно тревожиться задолго до того, как их корабль отплыл из Тулона, чтобы преодолеть бурные морские воды, направляясь к берегам Корсики. Когда она разглядывала свое отражение в выпуклом стекле, она видела бледную, болезненную девушку. И хотя искаженное отражение казалось округлым и пухленьким, Мирей знала, что похудела на пять килограммов. Она старалась как можно больше находиться на палубе, но даже холодный просоленный морской ветер не мог вернуть ей ощущение бурлящей жизненной силы, которое Мирей всегда принимала как само собой разумеющееся.
Теперь, когда они с Элизой стояли на палубе, крепко держась за руки, Мирей потрясла головой, пытаясь вернуть себе ясность мысли и подавить волну тошноты. Она не могла позволить себе быть слабой.
И, будто небеса услышали ее молитвы, густая дымка немного поднялась, солнечные лучи пробились сквозь облака и заиграли на волнах. Пятна света, словно золотые ступени, вели к порту Аяччо.
Едва суденышко приблизилось к каменному молу, Наполеоне уже был на палубе. Ни теряя ни минуты, он спрыгнул на берег и помог матросам пришвартовать корабль. В порту Аяччо кипела жизнь. За пределами бухты стояло на рейде множество военных судов. Под изумленными взглядами Мирей и Элизы французские матросы карабкались по вантам и суетились на палубах.
Французское правительство приказало корсиканцам атаковать соседний остров, Сардинию. Пока вещи путешественников выносили на берег, Мирей слышала, как французские военные и солдаты из корсиканской национальной гвардии рьяно спорили насчет того, насколько разумно это решение. Впрочем, нападения на Сардинию все равно было не избежать. Стоя на палубе, Мирей услышала крик на причале: Наполеоне, расталкивая толпу, ринулся к маленькой стройной женщине, державшей за руки двоих маленьких детишек. Буонапарте заключил женщину в объятия, и Мирей бросились в глаза блеск рыжевато-каштановых волос и белоснежные кисти рук, которые, словно пара голубей, взмыли в воздух и опустились на плечи Наполеоне. Детишки, оказавшись на свободе, принялись подпрыгивать вокруг матери и сына.
— Наша матушка, Летиция, — прошептала Элиза, с улыбкой глядя на Мирей. — А рядом — моя сестричка Мария Каролина, которой десять лет, и Гийом. Он был совсем крохой, когда я уехала в Сен-Сир. Но любимчиком нашей матушки всегда был Наполеоне. Пойдем, я представлю вас.
Девушки начали спускаться по трапу вниз, туда, где толпился народ.
Летиция Ромалино Буонапарте была миниатюрной женщиной, стройной как тростинка. Однако при всем этом в ней чувствовалась внутренняя сила и основательность. Летиция заметила Мирей и Элизу издалека. Ее светлые глаза были прозрачны, как голубые льдинки, лицо — безмятежно, как гладь лесного озера. Она была сама невозмутимость и спокойствие. Ощущение властности, исходящее от нее, было так сильно, что даже безумствующая портовая толпа, казалось, присмирела. Мирей почудилось, что они с этой женщиной уже встречались.
— Дорогая матушка, — сказала Элиза, обнимая мать. — Позволь представить тебе нашу новую знакомую. Она от мадам де Рок, аббатисы Монглана.
Летиция долго и пристально разглядывала Мирей, не говоря ни слова. Затем она протянула девушке руку.
— Да, — сказала она тихим голосом, — я вас ожидала.
— Ожидали меня? — удивилась Мирей.
— Вы привезли мне сообщение, ведь верно? Послание огромной важности…
— Да, дорогая матушка, мы привезли тебе послание! — вмешалась Элиза, дергая мать за рукав.
Летиция недовольно покосилась на дочь — та в свои пятнадцать лет уже переросла ее.
— Матушка, это я говорила с аббатисой в Сен-Сире, и она велела передать вам это…
И Элиза склонилась к уху матери.
Слова, которые она прошептала Летиции, совершили с этой невозмутимой женщиной удивительную метаморфозу. Лицо ее стало чернее тучи, губы задрожали, выдавая наплыв чувств, она шагнула назад и оперлась на плечо Наполеоне — похоже, ноги ее едва не подкосились.
— Матушка, что случилось? — воскликнул он, схватив ее за руку и с тревогой глядя ей в глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188
— И имя тому мечу было Месть, — вслух произнесла Мирей.
— Меч? — спросил Наполеон. — Какой меч?
— Красный меч возмездия, — ответила она.
Когда за окном рассвело, перед своим мысленным взором девушка вновь увидела те буквы, которые каждый день в детстве видела на портале аббатства Монглан:
Проклят будь тот, кто сровняет стены с землей
Короля сдержит рука одного Господа
— Возможно, мы извлекли из стен аббатства Монглан не только древнее сокровище, — мягко сказала она.
Несмотря на ночную жару, Мирей почувствовала, как в сердце прокрался холод, словно кто-то коснулся его ледяными пальцами.
— Возможно, — проговорила она, — мы извлекли с ним и древнее проклятие.
Корсика, октябрь 1792 года
Остров Корсика, как и Крит, поэты воспевают как «драгоценный камень, покоящийся среди темных, как вино, морских вод». Даже сейчас, на пороге зимы, в тридцати километрах от его берегов чувствовался сильный аромат шалфея, ракитника, розмарина, фенхеля, лаванды и терна, которые в изобилии росли по всему острову.
С палубы крошечного суденышка, покачивающегося на низкой волне, Мирей видела густую дымку, окутывавшую высокие скалистые горы. По склонам гор вились ненадежные и опасные, продуваемые всеми ветрами дороги, тонкое кружево водопадов низвергалось с отвесных утесов и разбивалось о камни облаком брызг. Туман был таким густым и плотным, что трудно было разглядеть, где кончается море и начинается суша.
Кутаясь в плотный шерстяной плащ, Мирей вдыхала бодрящий морской воздух и смотрела на остров, вздымающийся впереди. Она была больна, серьезно больна, и вовсе не качка была причиной ее недомогания. Жестокая тошнота мучила ее с самого отъезда из Лиона.
Элиза стояла рядом с ней на палубе и держала за руку. Вокруг суетились матросы — капитан приказал убирать паруса. Наполеоне спустился вниз, чтобы собрать их скудные пожитки.
Возможно, все дело в лионской воде, думала Мирей, а может, сказывалось утомительное путешествие по долине Роны, где враждующие армии сходились в сражениях за Савойю, принадлежавшую королевству Сардиния. Недалеко от Живора Наполеоне продал лошадь Мирей пятому армейскому полку. В сражениях офицеры теряли больше лошадей, чем людей, и за коня удалось выручить сумму, которой с лихвой хватило на путешествие и кое-что еще осталось.
Но чем дальше они продвигались, тем больше терзал Мирей неведомый недуг. Малышка Элиза, на лице которой читалась тревога и сострадание, кормила «мадемуазель» супом и прикладывала ей к голове холодные компрессы. Но суп не задерживался в желудке Мирей надолго, и сама «мадемуазель» начала серьезно тревожиться задолго до того, как их корабль отплыл из Тулона, чтобы преодолеть бурные морские воды, направляясь к берегам Корсики. Когда она разглядывала свое отражение в выпуклом стекле, она видела бледную, болезненную девушку. И хотя искаженное отражение казалось округлым и пухленьким, Мирей знала, что похудела на пять килограммов. Она старалась как можно больше находиться на палубе, но даже холодный просоленный морской ветер не мог вернуть ей ощущение бурлящей жизненной силы, которое Мирей всегда принимала как само собой разумеющееся.
Теперь, когда они с Элизой стояли на палубе, крепко держась за руки, Мирей потрясла головой, пытаясь вернуть себе ясность мысли и подавить волну тошноты. Она не могла позволить себе быть слабой.
И, будто небеса услышали ее молитвы, густая дымка немного поднялась, солнечные лучи пробились сквозь облака и заиграли на волнах. Пятна света, словно золотые ступени, вели к порту Аяччо.
Едва суденышко приблизилось к каменному молу, Наполеоне уже был на палубе. Ни теряя ни минуты, он спрыгнул на берег и помог матросам пришвартовать корабль. В порту Аяччо кипела жизнь. За пределами бухты стояло на рейде множество военных судов. Под изумленными взглядами Мирей и Элизы французские матросы карабкались по вантам и суетились на палубах.
Французское правительство приказало корсиканцам атаковать соседний остров, Сардинию. Пока вещи путешественников выносили на берег, Мирей слышала, как французские военные и солдаты из корсиканской национальной гвардии рьяно спорили насчет того, насколько разумно это решение. Впрочем, нападения на Сардинию все равно было не избежать. Стоя на палубе, Мирей услышала крик на причале: Наполеоне, расталкивая толпу, ринулся к маленькой стройной женщине, державшей за руки двоих маленьких детишек. Буонапарте заключил женщину в объятия, и Мирей бросились в глаза блеск рыжевато-каштановых волос и белоснежные кисти рук, которые, словно пара голубей, взмыли в воздух и опустились на плечи Наполеоне. Детишки, оказавшись на свободе, принялись подпрыгивать вокруг матери и сына.
— Наша матушка, Летиция, — прошептала Элиза, с улыбкой глядя на Мирей. — А рядом — моя сестричка Мария Каролина, которой десять лет, и Гийом. Он был совсем крохой, когда я уехала в Сен-Сир. Но любимчиком нашей матушки всегда был Наполеоне. Пойдем, я представлю вас.
Девушки начали спускаться по трапу вниз, туда, где толпился народ.
Летиция Ромалино Буонапарте была миниатюрной женщиной, стройной как тростинка. Однако при всем этом в ней чувствовалась внутренняя сила и основательность. Летиция заметила Мирей и Элизу издалека. Ее светлые глаза были прозрачны, как голубые льдинки, лицо — безмятежно, как гладь лесного озера. Она была сама невозмутимость и спокойствие. Ощущение властности, исходящее от нее, было так сильно, что даже безумствующая портовая толпа, казалось, присмирела. Мирей почудилось, что они с этой женщиной уже встречались.
— Дорогая матушка, — сказала Элиза, обнимая мать. — Позволь представить тебе нашу новую знакомую. Она от мадам де Рок, аббатисы Монглана.
Летиция долго и пристально разглядывала Мирей, не говоря ни слова. Затем она протянула девушке руку.
— Да, — сказала она тихим голосом, — я вас ожидала.
— Ожидали меня? — удивилась Мирей.
— Вы привезли мне сообщение, ведь верно? Послание огромной важности…
— Да, дорогая матушка, мы привезли тебе послание! — вмешалась Элиза, дергая мать за рукав.
Летиция недовольно покосилась на дочь — та в свои пятнадцать лет уже переросла ее.
— Матушка, это я говорила с аббатисой в Сен-Сире, и она велела передать вам это…
И Элиза склонилась к уху матери.
Слова, которые она прошептала Летиции, совершили с этой невозмутимой женщиной удивительную метаморфозу. Лицо ее стало чернее тучи, губы задрожали, выдавая наплыв чувств, она шагнула назад и оперлась на плечо Наполеоне — похоже, ноги ее едва не подкосились.
— Матушка, что случилось? — воскликнул он, схватив ее за руку и с тревогой глядя ей в глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188