Лишь изредка пробежит какой-нибудь запоздалый театрал, да кой-когда свернешь с тротуара, уступая дорогу пьяному, который горланит что есть мочи и, шатаясь, бредет домой. Впрочем, и такие прохожие были редки, а вскоре даже их не стало. Пробило час ночи, а я все шагал и шагал по этой улице, всякий раз давая себе слово, что сейчас уйду, и тут же нарушая его под каким-нибудь новым предлогом.
Речи старика, да и сам он, не выходили у меня из головы, а то, что я видел и слышал у него в доме, с каждой минутой казалось мне все непонятнее. Ночные отлучки старого антиквара были в высшей степени подозрительны. Я узнал о них только благодаря простодушной откровенности девочки; старик слышал, что она сказала, заметил мое явное недоумение, но все же промолчал, не потрудившись объяснить мне свою тайну. И чем больше я раздумывал над этим, тем явственнее возникали передо мной его измученное лицо, рассеянность, блуждающий, неспокойный взгляд. Почему бы ему не совмещать в душе любовь к внучке с самым черным злодейством? Да разве любовь эта не противоречит сама себе, если он способен оставлять девочку одну на ночь? Но при всем моем недоверии к старику я ни на минуту не сомневался в искренности его чувства к ней. Я даже не мог допустить подобных сомнений, вспоминая наш разговор, вспоминая, с какой нежностью звучало ее имя в его устах.
«Останусь здесь, конечно! — ответила она на мой вопрос. — Как всегда». Что же влечет старика из дому ночь за ночью? Я перебирал в уме рассказы о чудовищных, загадочных преступлениях, которые совершаются в больших городах и долгие годы остаются нераскрытыми. Но как ни страшны были эти рассказы, ни один из них не мог послужить мне для разъяснения тайны, становившейся тем непонятнее, чем больше я думал над ее разгадкой. Погруженный в свои мысли, которые сводились все к одному и тому же, я бродил по улице взад и вперед еще два долгих часа. Наконец пошел сильный дождь; усталость все-таки одолела меня, хоть и не притупила интереса к этим людям, и, остановив первую попавшуюся карету, я поехал домой. В очаге у меня весело потрескивал огонь, лампа горела ярко, часы, как всегда, встретили своего хозяина радушным тиканьем. Тишина, тепло, уют — как радостно было ощущать это после того уныния и мрака, который только что окружал меня!
Я сел в кресло, откинулся на его мягкие подушки, и мне сразу представилось, как эта девочка — одна, всеми брошенная, никем не охраняемая (кроме ангелов) — мирно спит в своей постели. Такая нежная и хрупкая, словно фея, такая юная — и где, в каком месте проводит она томительные, долгие ночи! Я не мог примириться с этим.
Мы так подвержены воздействию внешнего мира, что многие наши мысли (коим надлежало бы носить чисто умозрительный характер), может статься, не пришли бы нам в голову без этой помощи со стороны. И я не уверен, овладела ли бы мною с такой силой тревога о маленькой Нелл, если бы этой тревоге не сопутствовало воспоминание о причудливых вещах, которыми была полна лавка антиквара. Одиночество девочки, окруженной всеми этими диковинами, стало для меня особенно ощутимым. Она стояла передо мной как живая, а вокруг нее теснилось все то, что было столь чуждо всей ее природе, чуждо ее полу и возрасту. Если бы моя фантазия не получила такого подспорья, если бы я увидел девочку в обычной комнате, в обычной обстановке, — весьма возможно, что ее одиночество не поразило бы меня так сильно. Теперь же она казалась мне образом из какой-то аллегории и так приковывала к себе мои мысли, что я, повторяю, при всем желании не мог думать ни о чем другом.
— Как же сложится ее жизнь? — проговорил я вслух, беспокойно шагая из угла в угол. — Неужто эти чудовища так и будут держать ее в плену и она так и останется единственным чистым, свежим, непорочным существом среди них? Что ожидает…
Но тут я прервал свои размышления, ибо они заводили меня слишком далеко, заводили в ту область, которой мне не хотелось касаться. И, оставив эти пустые домыслы, я решил лечь и забыться сном.
Но всю ту ночь, и во сне и наяву, ко мне возвращались все те же думы, и те же образы неотступно стояли у меня перед глазами. Я видел темные, сумрачные комнаты, рыцарские доспехи, костлявыми призраками безмолвно выступающие из углов, ухмылки и гримасы деревянных и каменных уродцев, пыль, ржавчину, источенное червем дерево… и посреди этого хлама, этой ветоши и запустения мирно спит пленительной красоты девочка — спит и улыбается своим легким, светлым снам.
Глава II
Желание снова посетить то место, откуда я ушел при описанных выше обстоятельствах, наконец одержало надо мной верх, промучив меня почти всю следующую неделю; однако на сей раз я решил побывать там засветло и отправился в ту часть города в первой половине дня.
Я миновал лавку и несколько раз прошелся от угла к углу, борясь с чувством нерешительности, знакомым каждому, кто боится, что его неожиданное посещение будет некстати. Дверь дома была затворена, и, следовательно, меня не могли увидеть оттуда, сколько бы ни продолжались мои прогулки взад и вперед по тротуару.
Наконец оставив колебания, я вошел в лавку торговца древностями.
Хозяин и еще какой-то человек стояли в глубине ее и, вероятно, вели не совсем приятный разговор, так как при моем появлении их громкие голоса сразу смолкли, а старик поспешил мне навстречу и взволнованно пробормотал, что очень рад меня видеть.
— Вы весьма кстати прервали наш спор, — сказал он, показывая на своего собеседника. — Этот человек когда-нибудь убьет меня. Он давно бы это сделал, да только не смеет.
— А, перестаньте! Будь на то ваша воля, вы бы сами давно отправили меня на виселицу, — огрызнулся незнакомец, предварительно бросив в мою сторону дерзкий взгляд из-под нахмуренных бровей. — Это всем известно.
— Да, пожалуй, ты прав! — в бессильной ярости воскликнул старик. — Я дам любую клятву, сотворю любую молитву, лишь бы отделаться от тебя! Твоя смерть была бы для меня избавлением!
— Знаю, все знаю, — сказал незнакомец. — О том я и толкую! Но ни ваши клятвы, ни ваши молитвы мне не повредят. Я жив и здоров и умирать не собираюсь.
— А мать его умерла! — Старик горестно стиснул руки и устремил глаза ввысь. — Где же она, справедливость!
Незнакомец стоял, поставив одну ногу на табуретку, и с презрительной усмешкой посматривал на старика. Это был молодой человек, примерно двадцати одного года, стройный и бесспорно красивый, хотя в выражении его лица, в манерах и даже одежде чувствовалось что-то отталкивающее, беспутное.
— Не знаю, как там насчет справедливости, — сказал он, — но я, как видите, здесь; и здесь и останусь до тех пор, пока сочту нужным или пока меня с чьей-нибудь помощью не выставят за дверь, чего вы, конечно, не сделаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173
Речи старика, да и сам он, не выходили у меня из головы, а то, что я видел и слышал у него в доме, с каждой минутой казалось мне все непонятнее. Ночные отлучки старого антиквара были в высшей степени подозрительны. Я узнал о них только благодаря простодушной откровенности девочки; старик слышал, что она сказала, заметил мое явное недоумение, но все же промолчал, не потрудившись объяснить мне свою тайну. И чем больше я раздумывал над этим, тем явственнее возникали передо мной его измученное лицо, рассеянность, блуждающий, неспокойный взгляд. Почему бы ему не совмещать в душе любовь к внучке с самым черным злодейством? Да разве любовь эта не противоречит сама себе, если он способен оставлять девочку одну на ночь? Но при всем моем недоверии к старику я ни на минуту не сомневался в искренности его чувства к ней. Я даже не мог допустить подобных сомнений, вспоминая наш разговор, вспоминая, с какой нежностью звучало ее имя в его устах.
«Останусь здесь, конечно! — ответила она на мой вопрос. — Как всегда». Что же влечет старика из дому ночь за ночью? Я перебирал в уме рассказы о чудовищных, загадочных преступлениях, которые совершаются в больших городах и долгие годы остаются нераскрытыми. Но как ни страшны были эти рассказы, ни один из них не мог послужить мне для разъяснения тайны, становившейся тем непонятнее, чем больше я думал над ее разгадкой. Погруженный в свои мысли, которые сводились все к одному и тому же, я бродил по улице взад и вперед еще два долгих часа. Наконец пошел сильный дождь; усталость все-таки одолела меня, хоть и не притупила интереса к этим людям, и, остановив первую попавшуюся карету, я поехал домой. В очаге у меня весело потрескивал огонь, лампа горела ярко, часы, как всегда, встретили своего хозяина радушным тиканьем. Тишина, тепло, уют — как радостно было ощущать это после того уныния и мрака, который только что окружал меня!
Я сел в кресло, откинулся на его мягкие подушки, и мне сразу представилось, как эта девочка — одна, всеми брошенная, никем не охраняемая (кроме ангелов) — мирно спит в своей постели. Такая нежная и хрупкая, словно фея, такая юная — и где, в каком месте проводит она томительные, долгие ночи! Я не мог примириться с этим.
Мы так подвержены воздействию внешнего мира, что многие наши мысли (коим надлежало бы носить чисто умозрительный характер), может статься, не пришли бы нам в голову без этой помощи со стороны. И я не уверен, овладела ли бы мною с такой силой тревога о маленькой Нелл, если бы этой тревоге не сопутствовало воспоминание о причудливых вещах, которыми была полна лавка антиквара. Одиночество девочки, окруженной всеми этими диковинами, стало для меня особенно ощутимым. Она стояла передо мной как живая, а вокруг нее теснилось все то, что было столь чуждо всей ее природе, чуждо ее полу и возрасту. Если бы моя фантазия не получила такого подспорья, если бы я увидел девочку в обычной комнате, в обычной обстановке, — весьма возможно, что ее одиночество не поразило бы меня так сильно. Теперь же она казалась мне образом из какой-то аллегории и так приковывала к себе мои мысли, что я, повторяю, при всем желании не мог думать ни о чем другом.
— Как же сложится ее жизнь? — проговорил я вслух, беспокойно шагая из угла в угол. — Неужто эти чудовища так и будут держать ее в плену и она так и останется единственным чистым, свежим, непорочным существом среди них? Что ожидает…
Но тут я прервал свои размышления, ибо они заводили меня слишком далеко, заводили в ту область, которой мне не хотелось касаться. И, оставив эти пустые домыслы, я решил лечь и забыться сном.
Но всю ту ночь, и во сне и наяву, ко мне возвращались все те же думы, и те же образы неотступно стояли у меня перед глазами. Я видел темные, сумрачные комнаты, рыцарские доспехи, костлявыми призраками безмолвно выступающие из углов, ухмылки и гримасы деревянных и каменных уродцев, пыль, ржавчину, источенное червем дерево… и посреди этого хлама, этой ветоши и запустения мирно спит пленительной красоты девочка — спит и улыбается своим легким, светлым снам.
Глава II
Желание снова посетить то место, откуда я ушел при описанных выше обстоятельствах, наконец одержало надо мной верх, промучив меня почти всю следующую неделю; однако на сей раз я решил побывать там засветло и отправился в ту часть города в первой половине дня.
Я миновал лавку и несколько раз прошелся от угла к углу, борясь с чувством нерешительности, знакомым каждому, кто боится, что его неожиданное посещение будет некстати. Дверь дома была затворена, и, следовательно, меня не могли увидеть оттуда, сколько бы ни продолжались мои прогулки взад и вперед по тротуару.
Наконец оставив колебания, я вошел в лавку торговца древностями.
Хозяин и еще какой-то человек стояли в глубине ее и, вероятно, вели не совсем приятный разговор, так как при моем появлении их громкие голоса сразу смолкли, а старик поспешил мне навстречу и взволнованно пробормотал, что очень рад меня видеть.
— Вы весьма кстати прервали наш спор, — сказал он, показывая на своего собеседника. — Этот человек когда-нибудь убьет меня. Он давно бы это сделал, да только не смеет.
— А, перестаньте! Будь на то ваша воля, вы бы сами давно отправили меня на виселицу, — огрызнулся незнакомец, предварительно бросив в мою сторону дерзкий взгляд из-под нахмуренных бровей. — Это всем известно.
— Да, пожалуй, ты прав! — в бессильной ярости воскликнул старик. — Я дам любую клятву, сотворю любую молитву, лишь бы отделаться от тебя! Твоя смерть была бы для меня избавлением!
— Знаю, все знаю, — сказал незнакомец. — О том я и толкую! Но ни ваши клятвы, ни ваши молитвы мне не повредят. Я жив и здоров и умирать не собираюсь.
— А мать его умерла! — Старик горестно стиснул руки и устремил глаза ввысь. — Где же она, справедливость!
Незнакомец стоял, поставив одну ногу на табуретку, и с презрительной усмешкой посматривал на старика. Это был молодой человек, примерно двадцати одного года, стройный и бесспорно красивый, хотя в выражении его лица, в манерах и даже одежде чувствовалось что-то отталкивающее, беспутное.
— Не знаю, как там насчет справедливости, — сказал он, — но я, как видите, здесь; и здесь и останусь до тех пор, пока сочту нужным или пока меня с чьей-нибудь помощью не выставят за дверь, чего вы, конечно, не сделаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173