— Рамон, — ответил полковник Делакорт, — моя жизнь, как и ваша, в руках Иисуса. Я надеюсь, что сегодня Он отнесется к нам обоим благосклонно.
Мы последовали за Рамоном в осадное сооружение гуськом, один за другим, затем поднялись наверх по веревочной лестнице, соединявшей этажи. Подъем был трудным из-за тяжести наших доспехов и оружия: каждый из нас нес на себе около шестидесяти фунтов. По мере продвижения наверх темнота сгущалась — единственным источником света был вход, от которого мы удалялись. Мы ободрали кожу рук о шершавый канат, и, поднимаясь, я чувствовал, как на моих ладонях выступают теплые капли крови. Когда мы достигли верхнего этажа, Рамон взял меня за руку и направил в передний левый угол помещения. Там я и стоял, ничего не видя и крепко сжимая в руках щит и меч.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем остальные рыцари заняли нижние этажи башни: мы слышали скрип сапог на деревянном полу. Перекрикивая гам, Рамон заговорил:
— Как только вы окажетесь на стенах замка, друзья, вам придется отведать много мусульманских угощений. Будьте по-рыцарски вежливы и попробуйте каждое блюдо. Не будем обижать наших хозяев, отказываясь от их лучших деликатесов.
Среди собравшихся прокатился нервный смех, закончившийся длинным, неестественным вздохом, — всех мучили потаенные страхи. Большинство из нас, наверное, погибнут при штурме. Когда опустят трап, рыцари ордена Калатравы первыми из христианских воинов ступят на стены замка. Наши потери будут очень велики, как всегда при первом штурме — обычно около пятидесяти процентов, а иногда и все сто.
— Я получил сведения от нашего шпиона, — продолжал Рамон, — о том, что в замке есть гарем. Он говорит, там содержатся самые красивые женщины Аравии. Возможно, мне удастся добиться особой милости от епископа Акры: позволения рыцарям-победителям насладиться прелестями местных красоток. Говорят, епископ очень понимающий человек и знает толк в таких вещах. А может, мне следует испросить благословения Папы? Что скажешь, Франциско?
На этот раз смех был более громким и продолжительным, искренним — даже самые набожные забылись и радостно присоединились к братству Рамона.
— Скажу спасибо, дядюшка Рамон, — отвечал я. — Если мне удастся выжить, я обязательно посещу этот гарем. Если удастся.
— Франциско, — сказал Рамон, — ты добрый малый. Но ты слишком много размышляешь. Твой подход к жизни слишком мрачен. Думаю, посещение этого гарема — как раз то, что тебе нужно. Я просто уверен в этом. Бернард…
— Да, дядюшка, — отозвался тот.
— Напомни мне, когда мы овладеем этой крепостью, что Франциско должен первым из рыцарей войти в гарем.
Рамон продолжал говорить, подшучивая над разными рыцарями, высмеивая изысканный гардероб барона Берньера:
— Странно, что он не надел свои золотые эполеты, готовясь к битве. В трапезной в Акре они были ему весьма к лицу. Ты согласен, Андре?
Он говорил о чем угодно, только не о предстоящем сражении. Слова Рамона, конечно, не прогнали страх. Ужас продолжал сковывать мое сердце, стоило мне подумать о том, что придется бежать вниз по трапу на крепостные валы. Однако жуткие минуты ожидания уже не казались такими долгими благодаря славной доблести Рамона, небрежному, бесстрашному тону его голоса.
Некоторые рыцари-ветераны, возможно, были столь же храбры, как Рамон, но они ревностно охраняли источник своей отваги, словно раскрыв его и поделившись с остальными, потеряли бы силу. Рамон же щедро предлагал свою храбрость, словно глубокую чашу, из которой все могли напиться.
Когда осадное сооружение заполнилось, пешие госпитальеры покатили башню вперед под все усиливавшимся огнем сарацинских защитников замка. Боковые деревянные щиты, утром приколоченные к сторонам осадного сооружения, трепетали словно крылья. Они защищали тех, кто был на земле, однако сарацинам время от времени удавалось подстрелить кативших нас воинов. Мы слышали стоны, вырывавшиеся из-за колоссального напряжения, слышали скорбные крики раненых и отчаянные призывы о подкреплении, по мере того как потери росли. Шум битвы иногда заглушал голос Рамона, но магистр продолжал говорить.
Башня двигалась мучительно медленно. Иногда она вовсе останавливалась. Я потерял счет времени и не знал, сколько мы провели в темном помещении — мгновения или дни? Я не имел ни малейшего представления, далеко ли еще до замка, насколько далеко мы продвинулись вглубь сражения. Мы то и дело слышали, как стрелы ударяют в башню, расщепляя дерево; иногда видели наконечник стрелы, высовывающийся из стены. Из-за горящих стрел внутри башни стало почти невыносимо жарко. Мы задыхались, жгучий пот стекал мне в глаза, но шлем сидел очень плотно, и я не осмеливался снять его, чтобы избавиться от болезненного жжения. В горле у меня пересохло.
Если бы конструкция загорелась, мы оказались бы в ловушке, и башня стала бы внушительным погребальным костром для рыцарей ордена Калатравы. Я размышлял, как сообщили бы в таком случае о нашей смерти в Испании. Не могли же там сказать, что мы погибли, так и не вступив в бой, — после всех тренировок, после того, как король Хайме лично потребовал нашего присутствия в Леванте… И после всего этого ни один неверный не погиб от меча рыцаря Калатравы? Нет, для нас бы выдумали более славный конец.
А как мои родители отнеслись бы к такому сообщению? Мою мать известие о моей смерти наверняка бы убило. Один сын погиб в воде, другой — в огне. Два мученика в семье. Мой отец отправился бы в еще более длительные и далекие странствия, переезжая с одного рыцарского турнира на другой. Но ему все равно не удалось бы убежать от страшной правды, что семя его уничтожено.
К счастью, огонь не проник внутрь башни. Вымоченные в уксусе шкуры, покрывавшие ее стены, и впрямь оказались эффективной защитой от горящих стрел. Однако сомневаюсь, что в аду было жарче, чем в нашем убежище.
Тихие слова одного из товарищей привлекли мое внимание. Я узнал голос — Энрике Санчес, юный любовник Эсмеральды, затянул погребальную молитву:
— Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться.
Энрике не дошел еще и до второго стиха, как большинство из стоявших поблизости рыцарей присоединились к нему. Хотя я не пел вместе с остальными, мне стало немного легче при звуке знакомых слов, которые звучали так размеренно и спокойно:
— Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…
Иногда под тихими водами скрывается целая буря. Я вспомнил о том, как Изабель барахталась подо льдом, вспомнил ее серые глаза, гладкую кожу рук, ее серебристые слезы. Ее шелковый платок лежал у меня на груди, пропитанный моим потом. А скоро, возможно, он пропитается и моей кровью. Интересно, что она сейчас делает?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94