Но для порядку своих пришлют. Деньги дадут, да из своих рук не выпустят. Понял? А у кого деньги, тот и хозяин. Вот и начнут полегоньку лодку-то переворачивать, пока опять не станет на воду как след… Силой-то с большаками сладу нету. Понял? А тута против денег-то что они сробят? Ничего! Все кричат «буржуй» да «буржуй», — а буржуя господь хозяиновать учил не одну сотню лет. Дай малому ребёнку соху в управу — он те напахает куды почто! Понял? А коли большой его за руку поведёт, тут и малый с сохой управится. Только соха-то пойдёт туды, куды большому надо! — И Чувалков рассмеялся тихим, клокочущим смехом, ударив Кузнецова по плечу. — Понял?
Кузнецов усомнился.
— Сидишь тут в лавке, выдумываешь! — сказал он. — Чтобы кто-нибудь большевикам помог… вряд ли!
Чувалков вдруг сказал шёпотом:
— Не я, большие головы придумывали. Некий человек мне открыл… Увидал, что я душою поослаб, руку помощи протянул, утешил, свет открыл. Не ведаем ни дня и часа, когда посетит нас господь своей милостью, сказано в Библии. Недолго царство врага рода человеческого продлится, ещё не исполнился торжества своего, а мера его уже измерена и дни его сочтены. Велел ждать, готовыми быть, точить древо-то, ныне растущее!
— Кто велел-то? — тоже шёпотом спросил Кузнецов, оглядываясь по сторонам.
— Некий человек нездешний, издалека, — уклончиво сказал Чувалков.
— Русский?
— Перед богом все равны! — уклонился от ответа Чувалков.
Кузнецов понимающе кивнул головой.
— Ну, пора идти! — сказал он.
— Пока! — ответил Чувалков и добавил: — Ты ко мне часто-то не заходи. Коли что надо будет, я тебя сам найду. Богово дело втайне делать надо. Пусть правая рука не знает, что творит левая, сказано. Понял?
Кузнецов хотел сказать, что ни о каком боговом деле ничего не знает, но Чувалков проводил его и закрыл дверь.
3
Придя домой, Кузнецов захлопнул дверь и навесил крючок.
В раздумье он стал ходить большими шагами по комнате, непрестанно поглаживая свои рыжеватые усы. Чем больше он ходил, тем сильнее волновался, вспоминая беседу у Чувалкова. Зря говорить Чувалков не стал бы.
…Стало смеркаться. Кузнецов, как был в сапогах, лёг на кровать. Немигающим взглядом следил он за стрелкой часов-ходиков, однообразно тикавших в тишине над этажеркой с книгами, покрытыми пылью, пакетами, бумажками и коробками вперемежку с заржавленными ветеринарными инструментами.
В дверь постучали.
— Эй, Кузнецов! Дома? Спишь, что ли?..
Подавив вздох, Кузнецов намеренно громко зевнул, встал с кровати и, шаркая ногами, подошёл к двери. Он долго шарил по ней руками, словно не находя крючка, и бормотал вполголоса:
— Сейчас, сейчас… Эка… Сейчас… Одну минутку…
Пришедший сказал:
— Засвети-ка огонь! Дело есть.
Кузнецов зажёг лампу. Её свет озарил позднего гостя.
— Вот что, Иван Петрович, — заговорил Топорков. — Как с теми лошадьми, которые у тебя на излечении находятся?
— А что им сделается, лечатся, — ответил фельдшер.
— А ну, пойдём посмотрим, которых можно забрать… У нас сейчас каждая лошадь на счёту.
Фельдшер с готовностью надел шляпу и пошёл вперёд.
— Выступаете? — спросил он. — Далеко?
— Нет, недалеко…
В карантине, где стояли партизанские кони, было душно и темно. Тишину нарушало лишь тяжёлое сопение больных лошадей да хруст травы, которую они жевали.
Командир заметил:
— Чего же ты без света коней держишь? Покалечатся в темноте.
— Никак не покалечатся. Научно доказано, что темнота действует на животных успокаивающе, — сказал Кузнецов.
Он чиркнул спичкой, зажёг лампу. Кони повернули головы на свет. Командир по-хозяйски потрепал одного по шее.
У нескольких лошадей на холках зияли раны. Нечего было и думать о том, чтобы их использовать. Командир досадливо поморщился.
— Чего-то долго не заживает у них. Чем ты их лечишь?
— Слезами лечу-с… — неожиданно зло проговорил Кузнецов. — Йоду нет. Марганца нет. Аргентум нет… Поверьте, сердце кровью обливается, а лечить нечем. Вот слезами и лечу. Только карболка ещё есть… Выйдет — не знаю, что дальше делать буду…
Осмотр продолжался. У одного коня на ноге вздулся огромный нарыв. Левая задняя нога распухла. Кожа на ней растянулась и потрескалась. Сухой жар палил ногу. Когда люди стали её рассматривать, конь запрядал ушами, начал часто вздрагивать, прижался в угол стойла и косился оттуда налитыми кровью глазами. Топорков резко сказал:
— Чего же ты не разрежешь нарыв?
Фельдшер широко развёл руками.
— Наука не рекомендует производить вскрытие абсцесса прежде его полного созревания.
Командир посмотрел на него.
— Наука, наука!.. Созреет, так его и резать незачем, сам прорвётся. А я бы, знаешь, с мужицкой практикой, без науки, три дня тому назад выпустил бы ему гной из нарыва, а сегодня он мог бы в строй пойти! — сказал он.
Остальные лошади были здоровы, но раскованы. Командир задумался. Потом осмотрел копыта, привычной рукой поднимая к свету ноги лошадей.
— Что с этими?
— А усталость роговой оболочки была-с… Трещины на копытах… Я распорядился расковать их.
— Не вижу никаких трещин. По-моему, они годны в строй. Нам сейчас каждая лошадь дорога… Пришлю коваля, пусть заберёт их и подкуёт… А впрочем, для ускорения… — Командир отвязал раскованных лошадей, взял под уздцы четырех и отправился к кузнецу.
Через двадцать минут у станка закопошился старик Жилин. Коней одного за другим вводили в станок. Кони брыкались, но коваль ловко привязывал их к колену станка, и они утихали. Командир помогал ему. Коваль покрикивал:
— Н-но!.. Стоять! Тихо!..
Лошади всхрапывали, косились на весёлого коваля, а он похлопывал их по крупу и по животу горячей ладонью, загонял шипы, подколачивал их, счищал терпугом заусеницы, подмигивал командиру.
— Эка бог помощничка послал… Ты, однако, знаткой человек. Поступай ко мне подмастерьем, а? Не хочешь? Твоё дело… Ты чего раньше-то делал? Коваликом был?
— Нет, коваликом не приходилось быть. Я шахтёр, сучанский.
— А пошто ты здесь-то оказался?
— Значит, так надо! А к коням-то в походах, в сопках привык… Наука нехитрая.
Подошли партизаны и увели коней. Командир сказал Кузнецову, который молча наблюдал за ковкой и не принимал участия в разговоре:
— Ну, пока!
Топорков пошёл к штабу. Село уже погрузилось в темноту, но на улицах его было заметно движение. Квартировавшие у крестьян партизаны выводили коней, седлали их и в поводу вели к школе.
Вся площадь перед штабом заполнилась конными. В сумраке слышалось звяканье уздечек, стремян, фырканье лошадей, тихие окрики всадников. Кони волновались, обнюхивали друг друга, часто двигали ушами, лягались.
Прищурившись, Топорков вглядывался в темноту. Подозвал к себе Виталия.
— Пойдём, Виталя, пора, — сказал командир.
Он взошёл на высокое крыльцо школы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172