Затрещало топливо.
5
Колеблющийся свет костра озарил навес. Пляшущие тени заиграли на лице привязанного Бонивура. Он закрыл глаза, ослеплённый светом. Костёр погасил звезды, на которые он смотрел. Небо погрузилось во мрак. Казаки столпились возле костра, протягивая к огню руки, больше по привычке, чем по нужде: ночь была тихая и тёплая. Бонивур открыл глаза и посмотрел на врагов. Большинство были люди пожилые — лет сорока, сорока пяти. Только трое моложе других. Все они показались Бонивуру чем-то похожими друг на друга. Лица их были красны. Видно, выпили для храбрости. Бонивур сообразил по равнодушию, с которым они держались, что предстоящее им привычно, что эти люди — приближённые ротмистра.
Караев кивнул головой на Лебеду: отвязать! Бонивур с болью подумал, что не ушёл Лебеда от пытки и не лёгкой, тихой смертью умрёт он, а в муках. Крепок был партизан! Жизнь сидела в нем прочно, но лучше бы умереть ему от ран… Лебеда открыл глаза, увидел белых и стал искать Бонивура. Улыбнулся ему потихоньку, словно не было тут никого, кроме своих. Но, ободряя друга, сам он был устрашающе бледен, не Лебеда, а его тень. Он опустился на землю.
— Вставай, вставай! Нечего, — сказал рябой и толкнул его.
Лебеда ответил:
— Чего стоять… Настоялся уже.
— Отлежишься в могиле, — оборвал его рябой. — Встань перед господином ротмистром.
Лебеда с ног до головы осмотрел Караева. Тот молчал, только розовая кожа его лица медленно багровела. Тем же спокойным, тихим голосом партизан сказал:
— Не велик барин, чтобы стоять перед ним.
Караев подошёл к Лебеде:
— Коммунист?
— А то как же! — с гордостью ответил старик. — Все хорошие люди в коммунистах.
Караев криво улыбнулся.
— Ну, хороший человек, не скажешь ли ты: была у вашего отряда связь с Владивостоком? Кого из делегатов съезда знаешь?
— Как не быть! — сказал Лебеда. — У нас это дело хорошо поставлено. Как связи не быть? Вот как попрут вас из Владивостока, тогда узнаешь, какая у нас связь была… А насчёт съезда не слыхал ничего!
— Расскажи нам все, что ты знаешь о связи с Владивостоком — явки, людей.
— А что мне за это будет? — заинтересованно прищурился Лебеда.
Караев ответил:
— Отпустим под честное слово, что ты не вернёшься к красным.
— Ишь ты… — раздумчиво протянул Лебеда и обратился к Бонивуру, тревожно смотревшему на эту сцену. Всем существом своим Бонивур понял, что Лебеда сознательно принимает на себя первый удар, чтобы показать юноше, как надо держать себя с врагами. — Смотри, смотри, как он зубы-то оскалил, волк, одно слово, а притворяется человеком… Нет, ваше благородие, не выйдет! — прищурился он на Караева.
Палачи окружили старика. Ротмистр ударил Лебеду. Старик не удержался на ногах и отлетел на стоящих сзади. Там приняли его на кулаки и стали кидать по кругу, словно мяч. Ему не давали упасть. Руки его были связаны, он не мог защищаться. Удары сыпались на него со всех сторон. Он вертелся волчком. На каждый удар он отвечал словами: «Не выйдет!» И эти слова ещё пуще разъяряли белых. Они изощрялись в ударах, чтобы заставить Лебеду замолчать, отступить…
Суэцугу внимательно следил за происходящим.
Бонивур смотрел, мучительно содрогаясь от каждого удара. Холодная испарина выступила у него на лбу. Он закрыл глаза. Но глухие удары и затихающее «не выйдет», которое Лебеда все твердил, заставляли Бонивура смотреть. Ему хотелось кричать, но он сдерживал себя.
Лицо старика стало неузнаваемым. Один глаз запух, рассечённые губы раздулись. Старик взглянул на него, и Бонивур успел прочесть в этом взгляде непобедимое мужество. Лебеда попытался даже улыбнуться ему — или это только показалось?
Наконец Лебеда кулём свалился на землю.
Караев наклонился над ним:
— Будешь говорить?
Старый партизан с трудом открыл чёрные щёлки запухших глаз, взглянул на Караева, попытался плюнуть, но губы не повиновались ему. Он отрицательно покачал головой.
— Будешь! — со злобной уверенностью сказал Караев.
Голые старческие ноги лежали на холодной земле, и Лебеда зябко поводил пальцами. Суэцугу из своего уголка проговорил, поглядывая на голые ступни Лебеды:
— Папаша холодно есть… Надо немножко греть.
— Будешь! — твердил Караев.
Он наклонился над костром; тугая его шея побагровела, он бешено рванул воротник рукой и распахнул сразу, оборвав пуговицы. Схватил пылающую головню и обернулся к партизану.
— Будешь! — прошипел он. — Врёшь, старик, будешь!.. — Он приложил головню к пяткам пленника.
Лебеда охнул и дёрнулся.
— Дедка, дедка! — зашептал Бонивур, и слезы заструились из его глаз.
Караев злорадно следил за гримасой боли, исказившей лицо Лебеды.
— Что, припекает?! Я же сказал, что ты будешь говорить! Будешь!
И вдруг Лебеда ясно сказал:
— Буду! Буду говорить, катюга!.. И не только я буду говорить… Многие будут говорить. Тыщи народов будут говорить! Всё припомнят вам… как зверей, будут вас истреблять… и духу вашего на земле не оставят…
— Ах ты! — изумлённо отступил в сторону ротмистр.
— И весь род ваш истребят по десятое колено! — кричал Лебеда. — Недолго уж вам издеваться над народом. И никто вам не поможет! И родины не будет у вас, и друзей не будет… В собственном дерьме утонете. Земля не примет вас! — крикнул он громко и замолк, словно этот крик унёс остатки сил.
Ротмистр вынул револьвер, взвёл курок, но Суэцугу предупредил:
— Старик надо отдыхать немножко.
Караев брезгливо вытер руки платком и отошёл от Лебеды, тяжело дыша. Он направился к Бонивуру. Окружив Виталия плотной, разгорячённой толпой, переговариваясь вполголоса, каратели задымили папиросами. Караев тоже закурил, резко щёлкнув крышкой серебряного портсигара. Он сел на стул, услужливо придвинутый рябым. Сосредоточенно выпустил изо рта несколько колец дыма, смахнул их рукой. Вынул из кармана гимнастёрки гребёнку, причесал растрепавшиеся волосы, положил гребёнку в карман и сказал Бонивуру, который исподлобья следил за всеми движениями ротмистра:
— Ну-с, молодой человек, надеюсь, что мы с вами сговоримся… Вы человек образованный, интеллигентный. Вы, надеюсь, поймёте, что не обязательно превращаться в котлету… Подумайте над этим. Я задам вам несколько вопросов, вы на них ответите, и затем мы расстаёмся. Вы меня поняли? Я спрашиваю — вы отвечаете, и затем расстаёмся. Мы незнакомы. И никто не узнает, что эти сведения сообщили вы… Есть у вас владивостокские явки? Я жду, — подчеркнул он.
— Я ничего не скажу! — ответил Бонивур. — И среди нас вы не найдёте предателей.
— Однако же этот фельдшер, как его… Кузнецов, кажется, выдал вас? — едко сказал ротмистр.
— Он случайный человек, — поднял Бонивур голову. — И он не избегнет справедливого суда.
— Чьего суда? — поднял брови Караев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
5
Колеблющийся свет костра озарил навес. Пляшущие тени заиграли на лице привязанного Бонивура. Он закрыл глаза, ослеплённый светом. Костёр погасил звезды, на которые он смотрел. Небо погрузилось во мрак. Казаки столпились возле костра, протягивая к огню руки, больше по привычке, чем по нужде: ночь была тихая и тёплая. Бонивур открыл глаза и посмотрел на врагов. Большинство были люди пожилые — лет сорока, сорока пяти. Только трое моложе других. Все они показались Бонивуру чем-то похожими друг на друга. Лица их были красны. Видно, выпили для храбрости. Бонивур сообразил по равнодушию, с которым они держались, что предстоящее им привычно, что эти люди — приближённые ротмистра.
Караев кивнул головой на Лебеду: отвязать! Бонивур с болью подумал, что не ушёл Лебеда от пытки и не лёгкой, тихой смертью умрёт он, а в муках. Крепок был партизан! Жизнь сидела в нем прочно, но лучше бы умереть ему от ран… Лебеда открыл глаза, увидел белых и стал искать Бонивура. Улыбнулся ему потихоньку, словно не было тут никого, кроме своих. Но, ободряя друга, сам он был устрашающе бледен, не Лебеда, а его тень. Он опустился на землю.
— Вставай, вставай! Нечего, — сказал рябой и толкнул его.
Лебеда ответил:
— Чего стоять… Настоялся уже.
— Отлежишься в могиле, — оборвал его рябой. — Встань перед господином ротмистром.
Лебеда с ног до головы осмотрел Караева. Тот молчал, только розовая кожа его лица медленно багровела. Тем же спокойным, тихим голосом партизан сказал:
— Не велик барин, чтобы стоять перед ним.
Караев подошёл к Лебеде:
— Коммунист?
— А то как же! — с гордостью ответил старик. — Все хорошие люди в коммунистах.
Караев криво улыбнулся.
— Ну, хороший человек, не скажешь ли ты: была у вашего отряда связь с Владивостоком? Кого из делегатов съезда знаешь?
— Как не быть! — сказал Лебеда. — У нас это дело хорошо поставлено. Как связи не быть? Вот как попрут вас из Владивостока, тогда узнаешь, какая у нас связь была… А насчёт съезда не слыхал ничего!
— Расскажи нам все, что ты знаешь о связи с Владивостоком — явки, людей.
— А что мне за это будет? — заинтересованно прищурился Лебеда.
Караев ответил:
— Отпустим под честное слово, что ты не вернёшься к красным.
— Ишь ты… — раздумчиво протянул Лебеда и обратился к Бонивуру, тревожно смотревшему на эту сцену. Всем существом своим Бонивур понял, что Лебеда сознательно принимает на себя первый удар, чтобы показать юноше, как надо держать себя с врагами. — Смотри, смотри, как он зубы-то оскалил, волк, одно слово, а притворяется человеком… Нет, ваше благородие, не выйдет! — прищурился он на Караева.
Палачи окружили старика. Ротмистр ударил Лебеду. Старик не удержался на ногах и отлетел на стоящих сзади. Там приняли его на кулаки и стали кидать по кругу, словно мяч. Ему не давали упасть. Руки его были связаны, он не мог защищаться. Удары сыпались на него со всех сторон. Он вертелся волчком. На каждый удар он отвечал словами: «Не выйдет!» И эти слова ещё пуще разъяряли белых. Они изощрялись в ударах, чтобы заставить Лебеду замолчать, отступить…
Суэцугу внимательно следил за происходящим.
Бонивур смотрел, мучительно содрогаясь от каждого удара. Холодная испарина выступила у него на лбу. Он закрыл глаза. Но глухие удары и затихающее «не выйдет», которое Лебеда все твердил, заставляли Бонивура смотреть. Ему хотелось кричать, но он сдерживал себя.
Лицо старика стало неузнаваемым. Один глаз запух, рассечённые губы раздулись. Старик взглянул на него, и Бонивур успел прочесть в этом взгляде непобедимое мужество. Лебеда попытался даже улыбнуться ему — или это только показалось?
Наконец Лебеда кулём свалился на землю.
Караев наклонился над ним:
— Будешь говорить?
Старый партизан с трудом открыл чёрные щёлки запухших глаз, взглянул на Караева, попытался плюнуть, но губы не повиновались ему. Он отрицательно покачал головой.
— Будешь! — со злобной уверенностью сказал Караев.
Голые старческие ноги лежали на холодной земле, и Лебеда зябко поводил пальцами. Суэцугу из своего уголка проговорил, поглядывая на голые ступни Лебеды:
— Папаша холодно есть… Надо немножко греть.
— Будешь! — твердил Караев.
Он наклонился над костром; тугая его шея побагровела, он бешено рванул воротник рукой и распахнул сразу, оборвав пуговицы. Схватил пылающую головню и обернулся к партизану.
— Будешь! — прошипел он. — Врёшь, старик, будешь!.. — Он приложил головню к пяткам пленника.
Лебеда охнул и дёрнулся.
— Дедка, дедка! — зашептал Бонивур, и слезы заструились из его глаз.
Караев злорадно следил за гримасой боли, исказившей лицо Лебеды.
— Что, припекает?! Я же сказал, что ты будешь говорить! Будешь!
И вдруг Лебеда ясно сказал:
— Буду! Буду говорить, катюга!.. И не только я буду говорить… Многие будут говорить. Тыщи народов будут говорить! Всё припомнят вам… как зверей, будут вас истреблять… и духу вашего на земле не оставят…
— Ах ты! — изумлённо отступил в сторону ротмистр.
— И весь род ваш истребят по десятое колено! — кричал Лебеда. — Недолго уж вам издеваться над народом. И никто вам не поможет! И родины не будет у вас, и друзей не будет… В собственном дерьме утонете. Земля не примет вас! — крикнул он громко и замолк, словно этот крик унёс остатки сил.
Ротмистр вынул револьвер, взвёл курок, но Суэцугу предупредил:
— Старик надо отдыхать немножко.
Караев брезгливо вытер руки платком и отошёл от Лебеды, тяжело дыша. Он направился к Бонивуру. Окружив Виталия плотной, разгорячённой толпой, переговариваясь вполголоса, каратели задымили папиросами. Караев тоже закурил, резко щёлкнув крышкой серебряного портсигара. Он сел на стул, услужливо придвинутый рябым. Сосредоточенно выпустил изо рта несколько колец дыма, смахнул их рукой. Вынул из кармана гимнастёрки гребёнку, причесал растрепавшиеся волосы, положил гребёнку в карман и сказал Бонивуру, который исподлобья следил за всеми движениями ротмистра:
— Ну-с, молодой человек, надеюсь, что мы с вами сговоримся… Вы человек образованный, интеллигентный. Вы, надеюсь, поймёте, что не обязательно превращаться в котлету… Подумайте над этим. Я задам вам несколько вопросов, вы на них ответите, и затем мы расстаёмся. Вы меня поняли? Я спрашиваю — вы отвечаете, и затем расстаёмся. Мы незнакомы. И никто не узнает, что эти сведения сообщили вы… Есть у вас владивостокские явки? Я жду, — подчеркнул он.
— Я ничего не скажу! — ответил Бонивур. — И среди нас вы не найдёте предателей.
— Однако же этот фельдшер, как его… Кузнецов, кажется, выдал вас? — едко сказал ротмистр.
— Он случайный человек, — поднял Бонивур голову. — И он не избегнет справедливого суда.
— Чьего суда? — поднял брови Караев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172