Какое-то движение на другом конце площади привлекло его внимание. Он бросил взгляд туда.
Двое ребят стояли у завалинки дома Жилиных. Виталий узнал Вовку Верхотурова. Второго он не мог разглядеть. Ребята, заметившие, как конные провели кого-то к штабу, старались увидеть, кто этот пленник. Переминавшиеся лошади загораживали Виталия от взоров ребят.
«Эх-х, узнают огольцы — не сумеют сдержаться!» — с досадой подумал комсомолец. Он встал с крыльца, чтобы скрыться за крупами лошадей. Но лошади неожиданно расступились, отмахиваясь от мух, и открыли Бонивура. На одну минуту взгляды Виталия и Вовки встретились. Ужас исказил лицо мальчугана. Смертельно побледнев, он поспешно отвернулся.
Конвойный заметил ребят. Направил коня в ту сторону.
— Эй, чижики, чего надо?
Ребята обернулись к нему.
— Знакомого, что ли, признали? — спросил станичник, кивая головой в сторону Бонивура.
— Какого знакомого ещё?! — Вовка подошёл к изгороди.
— А ну, давай сюда, может, признаешь…
— А ну тебя! — со слезами крикнул Вовка.
Ребята перемахнули через изгородь и скрылись за лесом.
— Куда? Назад! — крикнул конвойный, потешаясь.
Лишь топот босых ног прозвучал ему в ответ.
Виталий, почувствовав слабость, опять присел и сунул в рот погасшую цигарку. В ту же минуту его подняли. Из штаба вышел Караев. Он взглянул на Бонивура. Документы его он держал за спиной.
— Кто такой? — спросил Караев.
Виталий повторил выдуманную им историю. Караев стал рассматривать документы. Виталий вздрогнул, увидев свой мандат и комсомольский билет в руках ротмистра. Земля зашаталась под ним. Почувствовав, что бледность проступила на щеках, он пятернёй стал причёсывать разлохматившиеся волосы и скрыл от Караева лицо. Ротмистр пристально, очень пристально глядел на Бонивура, словно что-то вспоминая.
— Документы твои?
— Какие документы? — открыл глаза Виталий и выдержал взгляд.
— А вот эти, — Караев показал ему мандат и билет. — Не ты выбросил?
— Не знаю, господин офицер, кто бросал, — сказал Виталий. — Может, кто из партизан. Кажись, от села они отступили.
— Так тебе незнакомо это? — опять спросил Караев, дал ему комсомольский билет в руки и стал внимательно следить за тем, какое это произведёт действие.
Виталий взял билет и открыл его. Руки его дрогнули. Он почувствовал вдруг, что играть становится слишком тяжело, и, чтобы на чем-нибудь сосредоточиться, стал читать, кому выдан билет. Он шевелил губами, точно читая по складам, и короткое его имя показалось ему очень длинным в эту минуту.
— «Вит-а-лий… Бо-ни-вур…»
Он прочёл его вслух, и точно кто-то подал ему руку. Это было имя человека, которого уважали и считали храбрым. Неужели поддаться мертвящей слабости?
«Твой час пришёл, Бонивур, — сказал он себе. — Собери же всю свою твёрдость, все своё мужество!»
Отдавая билет, он был почти равнодушен.
— У нас таких не бывало… — Но глаза его тянулись к драгоценной книжечке, к словам, напечатанным на её обложке.
«Российский…»
За этим словом увидел Виталий далёкую Москву, съезд комсомола, улицы красной столицы, первый дым заводов, оживающих после войны, горячие, взволнованные речи, от которых кружилась голова, и трудности казались легко преодолимыми… А вот Красная площадь, и по ней шагает, заложив глубоко руки в карманы, человек, своими прищуренными глазами видящий многое: и то, что было, и то, что есть, и то, что должно быть, чьи слова одинаково слышны и в Москве, и во Владивостоке, подымая людей на борьбу. И опять зазвучал в ушах Виталия незабываемый голос, чуть картавый, живой голос, от которого яснеет жизнь. Это он сказал, что надо «…из воли миллионов и сотен миллионов разрозненных, раздроблённых, разбросанных на протяжении громадной страны создать единую волю, ибо без этой единой воли мы будем разбиты неминуемо».
«Коммунистический…»
Видит за этим словом Виталий множество людей, состоящих в великом братстве, освящённом гигантской борьбой. Братстве, в котором не знакомые друг другу люди ближе кровной родни. Людей, которые объявили войну всему, что угнетало человека; людей, вооружённых самым сильным оружием, не боящимся ржавчины и нетленным: ленинским словом, источающим искры, зажигающим сердца, побеждающим и непобедимым, вечным и прекрасным силою юности возрождённого человечества…
И вновь пламенеют в памяти Виталия, как огненный символ веры, слова:
«…быть коммунистом, это значит организовывать и объединять все подрастающее поколение, давать пример воспитания и дисциплины в этой борьбе».
«Союз молодёжи…»
Видит Бонивур за этими словами многих, чья жизнь только началась, девушек, чьи руки ещё не ласкали милого, но знают уже холод винтовочного приклада. Юношей, к чьим щекам ещё не прикоснулась бритва, но которым уже знаком и зной среднеазиатских степей и морозы Якутии, усталых, но сильных, юных, но умудрённых опытом, готовых и к жизни и к смерти во имя жизни. И опять родной голос, исполненный бесконечно притягательной силы, ожил в памяти юноши:
«Коммунистический союз молодёжи только тогда оправдает своё звание… если он каждый шаг… связывает с участием в общей борьбе всех трудящихся против эксплуататоров».
Дыхание захватило у Виталия. Он собрал все силы.
— У нас таких не бывало! — ответил он на вопрос Караева, и сердце его сжалось тоской.
Ему захотелось положить билет туда, где он лежал до сих пор, — в нагрудный карман гимнастёрки. Но белые не должны торжествовать. Не все ещё потеряно! И Виталий взглянул на Караева. Так спокоен был его взгляд, что ротмистр не мог с уверенностью сказать, принадлежат ли документы этому вихрастому пареньку, называвшему себя учеником сапожника и чьё лицо вызывало у Караева какое-то беспокойное, но неясное воспоминание…
Караев вертел документы в руках, не зная, как поступить. Бонивур смотрел на него. Конвоиры переминались с ноги на ногу, ожидая приказания, что делать с задержанным: «пустить в расход» или освободить? Наступившую тишину нарушил Грудзинский. Он наклонился к ротмистру:
— Вадим, что ты будешь делать с девкой?
Караев о Настеньке не думал, его занимало сейчас другое: притворяется стоящий перед ним простоволосый парень, умело изображая простодушного подмастерья, или на самом деле он таков? Он ответил:
— Делай, что хочешь.
— Я думаю, надо дать урок другим.
— Делай, что хочешь… Действуй, — повторил Караев.
Тогда войсковой старшина приказал вывести Настеньку из чулана.
…Увидев любимую между двумя белоказаками, Виталий похолодел. Щеки его побелели. Настенька же, выйдя из темноты на свет, зажмурилась, ступила два шага и широко открыла глаза. Виталий стоял прямо перед ней, у крыльца. Он поднёс руку к губам, словно предупреждая о чем-то. Горе и отчаяние пронизали Настеньку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172