.. Чертовский край!
А зелёный свет все лился и лился.
— Знамение! — шепнул кто-то в толпе крестьян.
Но зелёный свет перемежился яркими жёлтыми полосами, ослабел и погас, мгновенно исчезнув. Отодвинулись сопки. Сосны встали на своё место. Синевой окутался горизонт. Мертвенные лица карателей опять стали коричневыми, словно дублёными.
Невесть откуда взявшиеся облака закудрявились на небе. Пышные края их золотились на солнце. Притихший было ветер вдруг пробежал по селу и пошевелил казачьи чубы. Оцепенение прошло. Караев резко крикнул:
— Смирно!.. Экзекуцию начи-и-най!
Вмиг все зашевелилось. Переступили с ноги на ногу крестьяне, осматриваясь пугливо то на карателей, то на девушек под навесом. Урядник грубо сказал девушкам:
— Ну, пошли.
Девушки тронулись с места.
Белоказаки косили глаза на арестованных.
Когда девушек вместе с крестьянами поставили у брёвен, Суэцугу поспешно вышел из штаба. Он высоко задрал голову и оглядел из-под широкого козырька фуражки толпу.
— Росскэ куресити-ане! Смею приказывать вам выслушивать меня. Вы нарушили заповедь ваши предки, вы подняли руки на священную особу императора. Вас наказывать за это надо. Вы неразумные дети есть. Вы борсевикам помогали. Это хорошо нет!.. Борсевика бога нет. Это плохо! Великая Ниппон желает установити настоящий порядок в России. Кто сопротивление думает оказывать, тот надо вы-пороть! Как маленьки ребёнок делает отец… Мы ваш отец духовный есть… брат по вере. Хуристосо с вами!
Чтобы крестьяне могли убедиться, что они имеют дело с единоверцем, он с деревянной методичностью перекрестился три раза, твёрдо кладя щепоть правой руки на лоб, живот, правое и левое плечо.
— О господи… батя косоглазый выискался. Чего это на белом свете деется! Пороть — так порите, а что же кометь-то ломать! — сказал Верхотуров. — На вас господь мой позор перенесёт!
Суэцугу приписал слова старика действию своей речи. Он довольно осклабился и хлопнул по плечу Верхотурова.
— Хуристосо терпел и вам велел.
Верхотуров обернулся:
— Потерпим, макака… потерпим! А потом разом сочтёмся — дай срок!.. — И добавил слово, которое Суэцугу не стал искать в словарике.
Он попятился от старика и махнул рукой Караеву. Тот кивнул головой. Молодой казак бесстыдно сказал Верхотурову:
— Сымай штаны, дед… Драть тебя будем!
Верхотуров посмотрел на него строго, но смолчал. Корявыми, негнущимися пальцами задрал подол рубахи на спину. Старухи заохали. Верхотуров поклонился толпе.
— Простите, крестьяне… Не сам срамлюсь, другие срамят!
И лёг на бревна, положив голову набок и закрыв плотно глаза. Вытянули деду руки вдоль брёвен и прижали. Один каратель сел на ноги старику. Двое по сторонам взяли лозы в руки.
3
Взглянув на мать Настеньки, на прозрачное её лицо, тощее тело, седые волосы, выбившиеся из-под платка, на измученные её глаза, Грудзинский коротко поговорил с Караевым и сказал старухе:
— А ты благодари ротмистра. Он отменяет наказание, которое ты заслуживаешь. Надеюсь, что больше не будешь якшаться с большевиками.
— Где моя дочь? — спросила мать Настеньки, не видя её среди девушек.
Старшина не ответил. Старуха снова спросила его:
— Где моя дочь? — Она стояла, неотрывно глядя на старшину.
Досадливо поморщившись, старшина кивнул. Подскочил рябой, подхватил Наседкину под локти и через строй вывел прочь.
Сухими, воспалёнными глазами посмотрела мать на него.
— Где моя дочь?
Рябой отступил на шаг в сторону. Этот немигающий взгляд обеспокоил его. Он оправил оружие и повернулся, чтобы уйти. Старуха тронула его за рукав.
— Где моя дочь, казак?
И, чтобы отвязаться, не глядя на неё, рябой сказал:
— Ищи — найдёшь… Почём я знаю, где твоя дочь.
Услышав свистящий звук лозы, хлёстко лёгший на тело Верхотурова, и испуганный вздох толпы, охнувшей разом, он нетерпеливо метнулся туда. Но взор старухи держал его. Тогда, обернувшись, он грубо крикнул ей, пригрозив нагайкой:
— Иди, иди отсюда! Сказано тебе: ищи — найдёшь!
Он сплюнул через зубы и ушёл. Наседкина проводила его тёмным взглядом. Оттого, как сказал рябой «ищи — найдёшь», холодок пополз по телу матери. Недоброе было в этих словах. Она повернулась и побрела вдоль улицы. Останавливалась у каждого дома. Стучала. Долго вглядывалась в немые окна. Обошла всю улицу. Побывала и на соседних. Настеньки не было нигде. Тогда она подумала, что, может быть, в её отсутствие дочь вернулась домой и ожидает там. Она повернула в сторону своей хаты. Сначала шла тихо, потом, охваченная нетерпеньем, побежала, схватившись за грудь руками, чтобы сдержать удары сердца. С трудом поднялась на крылечко, перевела дыхание и тихо окрикнула:
— Доню!
Прислушалась. Тихо. Никто не отзывается. Тогда шум своей старой крови в ушах она приняла за дыхание спящего человека и с твёрдой уверенностью, что дочь уснула, не дождавшись её, вошла в хату. Кровать была пуста. Дочери в хате не было. Мать подошла к постели, потрогала её руками. Крикнула громко:
— Доню!
Постояла, оглядывая пустую хату. Холодно. Тоскливо. В деревне Настеньки не было. Тяжесть выросла в душе матери, заполнила все её существо, и то недоброе, что бросил ей рябой, вдруг стало ясным. Настеньки нет в живых!
Мать медленно вышла, спустилась с крыльца, обогнула хату. За плетнём начиналось жнивьё. За жнивьём с одной стороны — чащоба орешника, с другой — сосновая роща. Мать направилась в поле. С площади донёсся гул голосов. Она даже не повернула голову. Пошла по стерне. Ветер закружил её, дохнул в лицо холодом и завихрился на дороге винтом. Золотые венчики на облаках погасли. Облака потемнели. Ветер вернулся и бросил в старуху горсть пыли. Далеко, куда достигал глаз, щетинилась стерня. Ни одной живой души не было вокруг. Ветер ярился; он метался, подбрасывая в воздух высохшие зёрна, оставшиеся на поле, мел по земле сухую траву, шумел в стерне. Кустарник поклонился Наседкиной в ноги, и в его зарослях ничего не увидала старуха. Она постояла, прикрыв глаза от ветра ладонью и придерживая платок на груди. Повернулась. Ветер трепал на старухе юбки, обкручивая их вокруг ног, надувал пузырём. Тащил за концы платка, выбивал из-под него волосы и растрепал их, застя взор и мешая смотреть. Наседкина пошла в другую сторону. В два раза быстрее прошла она обратный путь и направилась к соснам.
Что-то темнело вблизи сосен. Мать побежала туда, издалека узнав полушалок дочери. Ветер утих, лишь сосны шептали что-то, потом замолкли и они.
Настенька лежала со сложенными руками и закрытыми глазами. Она вытянулась и казалась выше ростом. Смерть ещё не наложила на неё своего отпечатка. Губы, ещё розоватые, были полуоткрыты. Распущенные волосы пролились жидким золотом на траву и блестели в лучах заходящего солнца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
А зелёный свет все лился и лился.
— Знамение! — шепнул кто-то в толпе крестьян.
Но зелёный свет перемежился яркими жёлтыми полосами, ослабел и погас, мгновенно исчезнув. Отодвинулись сопки. Сосны встали на своё место. Синевой окутался горизонт. Мертвенные лица карателей опять стали коричневыми, словно дублёными.
Невесть откуда взявшиеся облака закудрявились на небе. Пышные края их золотились на солнце. Притихший было ветер вдруг пробежал по селу и пошевелил казачьи чубы. Оцепенение прошло. Караев резко крикнул:
— Смирно!.. Экзекуцию начи-и-най!
Вмиг все зашевелилось. Переступили с ноги на ногу крестьяне, осматриваясь пугливо то на карателей, то на девушек под навесом. Урядник грубо сказал девушкам:
— Ну, пошли.
Девушки тронулись с места.
Белоказаки косили глаза на арестованных.
Когда девушек вместе с крестьянами поставили у брёвен, Суэцугу поспешно вышел из штаба. Он высоко задрал голову и оглядел из-под широкого козырька фуражки толпу.
— Росскэ куресити-ане! Смею приказывать вам выслушивать меня. Вы нарушили заповедь ваши предки, вы подняли руки на священную особу императора. Вас наказывать за это надо. Вы неразумные дети есть. Вы борсевикам помогали. Это хорошо нет!.. Борсевика бога нет. Это плохо! Великая Ниппон желает установити настоящий порядок в России. Кто сопротивление думает оказывать, тот надо вы-пороть! Как маленьки ребёнок делает отец… Мы ваш отец духовный есть… брат по вере. Хуристосо с вами!
Чтобы крестьяне могли убедиться, что они имеют дело с единоверцем, он с деревянной методичностью перекрестился три раза, твёрдо кладя щепоть правой руки на лоб, живот, правое и левое плечо.
— О господи… батя косоглазый выискался. Чего это на белом свете деется! Пороть — так порите, а что же кометь-то ломать! — сказал Верхотуров. — На вас господь мой позор перенесёт!
Суэцугу приписал слова старика действию своей речи. Он довольно осклабился и хлопнул по плечу Верхотурова.
— Хуристосо терпел и вам велел.
Верхотуров обернулся:
— Потерпим, макака… потерпим! А потом разом сочтёмся — дай срок!.. — И добавил слово, которое Суэцугу не стал искать в словарике.
Он попятился от старика и махнул рукой Караеву. Тот кивнул головой. Молодой казак бесстыдно сказал Верхотурову:
— Сымай штаны, дед… Драть тебя будем!
Верхотуров посмотрел на него строго, но смолчал. Корявыми, негнущимися пальцами задрал подол рубахи на спину. Старухи заохали. Верхотуров поклонился толпе.
— Простите, крестьяне… Не сам срамлюсь, другие срамят!
И лёг на бревна, положив голову набок и закрыв плотно глаза. Вытянули деду руки вдоль брёвен и прижали. Один каратель сел на ноги старику. Двое по сторонам взяли лозы в руки.
3
Взглянув на мать Настеньки, на прозрачное её лицо, тощее тело, седые волосы, выбившиеся из-под платка, на измученные её глаза, Грудзинский коротко поговорил с Караевым и сказал старухе:
— А ты благодари ротмистра. Он отменяет наказание, которое ты заслуживаешь. Надеюсь, что больше не будешь якшаться с большевиками.
— Где моя дочь? — спросила мать Настеньки, не видя её среди девушек.
Старшина не ответил. Старуха снова спросила его:
— Где моя дочь? — Она стояла, неотрывно глядя на старшину.
Досадливо поморщившись, старшина кивнул. Подскочил рябой, подхватил Наседкину под локти и через строй вывел прочь.
Сухими, воспалёнными глазами посмотрела мать на него.
— Где моя дочь?
Рябой отступил на шаг в сторону. Этот немигающий взгляд обеспокоил его. Он оправил оружие и повернулся, чтобы уйти. Старуха тронула его за рукав.
— Где моя дочь, казак?
И, чтобы отвязаться, не глядя на неё, рябой сказал:
— Ищи — найдёшь… Почём я знаю, где твоя дочь.
Услышав свистящий звук лозы, хлёстко лёгший на тело Верхотурова, и испуганный вздох толпы, охнувшей разом, он нетерпеливо метнулся туда. Но взор старухи держал его. Тогда, обернувшись, он грубо крикнул ей, пригрозив нагайкой:
— Иди, иди отсюда! Сказано тебе: ищи — найдёшь!
Он сплюнул через зубы и ушёл. Наседкина проводила его тёмным взглядом. Оттого, как сказал рябой «ищи — найдёшь», холодок пополз по телу матери. Недоброе было в этих словах. Она повернулась и побрела вдоль улицы. Останавливалась у каждого дома. Стучала. Долго вглядывалась в немые окна. Обошла всю улицу. Побывала и на соседних. Настеньки не было нигде. Тогда она подумала, что, может быть, в её отсутствие дочь вернулась домой и ожидает там. Она повернула в сторону своей хаты. Сначала шла тихо, потом, охваченная нетерпеньем, побежала, схватившись за грудь руками, чтобы сдержать удары сердца. С трудом поднялась на крылечко, перевела дыхание и тихо окрикнула:
— Доню!
Прислушалась. Тихо. Никто не отзывается. Тогда шум своей старой крови в ушах она приняла за дыхание спящего человека и с твёрдой уверенностью, что дочь уснула, не дождавшись её, вошла в хату. Кровать была пуста. Дочери в хате не было. Мать подошла к постели, потрогала её руками. Крикнула громко:
— Доню!
Постояла, оглядывая пустую хату. Холодно. Тоскливо. В деревне Настеньки не было. Тяжесть выросла в душе матери, заполнила все её существо, и то недоброе, что бросил ей рябой, вдруг стало ясным. Настеньки нет в живых!
Мать медленно вышла, спустилась с крыльца, обогнула хату. За плетнём начиналось жнивьё. За жнивьём с одной стороны — чащоба орешника, с другой — сосновая роща. Мать направилась в поле. С площади донёсся гул голосов. Она даже не повернула голову. Пошла по стерне. Ветер закружил её, дохнул в лицо холодом и завихрился на дороге винтом. Золотые венчики на облаках погасли. Облака потемнели. Ветер вернулся и бросил в старуху горсть пыли. Далеко, куда достигал глаз, щетинилась стерня. Ни одной живой души не было вокруг. Ветер ярился; он метался, подбрасывая в воздух высохшие зёрна, оставшиеся на поле, мел по земле сухую траву, шумел в стерне. Кустарник поклонился Наседкиной в ноги, и в его зарослях ничего не увидала старуха. Она постояла, прикрыв глаза от ветра ладонью и придерживая платок на груди. Повернулась. Ветер трепал на старухе юбки, обкручивая их вокруг ног, надувал пузырём. Тащил за концы платка, выбивал из-под него волосы и растрепал их, застя взор и мешая смотреть. Наседкина пошла в другую сторону. В два раза быстрее прошла она обратный путь и направилась к соснам.
Что-то темнело вблизи сосен. Мать побежала туда, издалека узнав полушалок дочери. Ветер утих, лишь сосны шептали что-то, потом замолкли и они.
Настенька лежала со сложенными руками и закрытыми глазами. Она вытянулась и казалась выше ростом. Смерть ещё не наложила на неё своего отпечатка. Губы, ещё розоватые, были полуоткрыты. Распущенные волосы пролились жидким золотом на траву и блестели в лучах заходящего солнца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172