Организованы были также и летучие агитационно-вербовочные отряды из жён офицеров — из трех-пяти дам в костюмах сестёр милосердия, с офицером во главе; их трехцветные перевязи через плечо виднелись издалека, что помогало горожанам вовремя перейти на другую сторону улицы, чтобы избежать не очень приятной беседы на тему о патриотизме. Подобные же группы были брошены на кружечный сбор в пользу Земской рати. Они наводнили город. Эти женщины настигали горожан всюду: в иллюзионах, театрах, магазинах, кафе, ресторанах, ночных кабаре и квартирах, призывая жертвовать на «великое дело».
Гремели оркестры в садах Завойко и Невельского, где расположились главные вербовочные пункты. Гулянья в пользу Земской рати следовали одно за другим. По вечерам разноцветные ракеты озаряли город призрачным светом, фантастические фейерверки с вензелями «ЗР» сжигались на водах залива.
Горожане охотно ходили на гулянья, глазели на фейерверки…
2
Таня жила в вагоне одна. Днём приходил Алёша, обедал, отдыхал, к вечеру же опять уходил спать к кому-нибудь из железнодорожников.
В задумчивости сидела Таня на лесенке, ведшей в вагон. Мысли её были прикованы к письму Виталия, полученному утром через связного. Виталий писал, что в отряде ему приходится многому учиться — владеть саблей, привыкать к таёжной жизни, время узнавать по звёздам, ориентироваться в лесной чаще; чувствует он себя совсем мальчишкой, который ничего в жизни не видал. Таня улыбнулась при воспоминании об этом месте письма: Виталий искренне признавался, что в тайге он беспомощен. Таня подумала: кто же ему стирает, кто чинит его изодравшееся бельё и одежду? Она сокрушённо качнула головой, и сердце её сжалось. Она стосковалась по Бонивуру. Тёплая, щемящая нежность к черноглазому юноше жила в ней. «Надо будет послать с обратным пару рубашек из Алешкиного белья, а то там, поди, не достанешь», — подумала Таня. В конце письма Виталий приписал несколько строчек ей: «Танюша! Очень скучаю по тебе! Как ты живёшь? Все воюешь, поди, с Алёшей? Ну, воюй! Мы тоже скоро перестанем небо коптить!.. Будь здорова, сестрёнка!»
Таня не умела долго раздумывать. Её симпатия к Виталию была действенной. Переворошив бельё Алёши, она отыскала рубахи, выстирала их, погладила и уселась на лесенке пришивать пуговицы. Работа приближалась к концу, когда внимание Тани привлекло какое-то движение в глубине тупика. Там шагала группа женщин в сестринских наколках, со щитками, на которых было нацеплено что-то пёстрое; женщины шли в сопровождении офицеров.
Красные первореченцы продолжали бастовать. Хотя во Владивостоке и было известно, что агитация за Земскую рать на Первой Речке не может иметь успеха, все же дамы-патронессы поехали и сюда. Они поравнялись с Таней. Остановились. Одна из них обратилась к девушке:
— Гражданка! Жертвуйте на Земскую рать, на великое дело!
Таня машинально вынула рублёвку. Одна из дам стала откалывать жетон. Таня прищурилась. Потом торопливо сказала:
— Одну минуту! Я сейчас. — Она помчалась в вагон, вернулась спустя несколько минут и, высыпая в протянутую руку дамы горсть мелочи японской чеканки, сказала. — Пожалуйста! Только русские-то деньги на это давать негоже. А японские сены — впору!
Дама вспыхнула. Прапорщик, сопровождавший патронесс, вырвал жетон из рук девушки.
— Люди кровь будут проливать за это, а вы издеваетесь! Как вам не стыдно! — срывающимся голосом сказал он.
Одна из дам взяла офицера за локоть.
— Жорж, идёмте отсюда! — Она что-то шёпотом добавила, оглядываясь на Таню.
В Семеновском огрызке дам-патронесс направили к полковнику-артельщику. Тот с вниманием выслушал возмущённый рассказ дам о столкновении на Рабочей улице и сожалительно пожал плечами:
— Да, знаете… На Первой Речке, боюсь, это предприятие не удастся. Здесь понятия иные.
— Надо же быть патриотом, черт возьми! — горячо сказал прапорщик.
Полковник посмотрел на него.
— К сожалению, на Первой Речке понятие патриотизма заключает в себе несколько иные элементы, чем в нашем представлении.
— Вы должны помочь нам, полковник! — обратилась к нему одна из дам.
— Рад служить.
— Как же нам быть? Неужели возвращаться в город с жетонами? Мы надеемся на вас.
Полковник задумчиво посмотрел на даму.
— M-м… Сколько у вас жетонов?
— На щите две сотни и в сумке три сотни.
— Сколько же они стоят?
— Это зависит от воли жертвователя… Всякое даяние благо! — вставила одна из дам.
Полковник, что-то прикинув, сказал:
— Те, что на щите, я, пожалуй, для моей артели возьму… А больше мне не удастся распространить. По полтиннику за жетон, я думаю, каждый заплатит.
— Офицеры-то? По полтиннику? — изумился прапорщик.
Полковник, не глядя на него, ответил:
— Да-с, офицеры… Они уже полтора года грузчиками работают, молодой человек!
В том, что он назвал прапорщика не по чину, а молодым человеком, было что-то очень оскорбительное, от чего прапорщик вспыхнул. Он уставился на артельщика.
— Я не понимаю вас, господин полковник!
Тот тяжело обернулся к нему:
— Могу объяснить, господин юный офицер. Этот проект генерала Дитерихса крайне непопулярен среди безработных офицеров… Здравого смысла в нем не много. С точки зрения военной этот поход — полный абсурд. Даже если Земской рати удастся добиться какого-то временного тактического успеха, все это игрушки! Прошу прощения, милостивые государыни, я не имею в виду ваши благородные чувства! Мои офицеры принесли в жертву родине все — честь, здоровье, семью. Теперь у многих нет и полтинника, чтобы субсидировать начинания свитского генерала, который о войне имеет весьма приблизительное представление.
— Вот как! — проронил униженный прапорщик.
Полковник, не обратив внимания на его возглас, поклонился даме, державшей щит.
— С вашего разрешения, мадам! Вот деньги!
3
Через две недели с начала записи волонтёров в Земскую рать Дитерихс запросил сведения о ходе вербовки и результатах кружечного сбора.
Генерал не мог поверить своим глазам, когда не без трепета ему сообщили об этих результатах: они были так ничтожны, что Дитерихс мог прийти в бешенство!
Однако, увлечённый разработкой «великих планов», правитель отнёсся к неуспеху поднятой им кампании, как к досадному эпизоду. Эта неудача не образумила его и ничему не научила. Два дня он был мрачен, а затем обрушился на организаторов вербовки, виня их в недостатке усердия. Он не мог допустить мысли, что идея Земской рати никого не увлекла. В горячечных мечтах ему рисовалось совсем иное…
— Священного огня у вас нет, оттого и дело идёт медленно! — сказал он укоризненно коменданту города. Тот, отворачивая взор от генерала, промямлил что-то невразумительное. Дитерихс отпустил его, наказав:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
Гремели оркестры в садах Завойко и Невельского, где расположились главные вербовочные пункты. Гулянья в пользу Земской рати следовали одно за другим. По вечерам разноцветные ракеты озаряли город призрачным светом, фантастические фейерверки с вензелями «ЗР» сжигались на водах залива.
Горожане охотно ходили на гулянья, глазели на фейерверки…
2
Таня жила в вагоне одна. Днём приходил Алёша, обедал, отдыхал, к вечеру же опять уходил спать к кому-нибудь из железнодорожников.
В задумчивости сидела Таня на лесенке, ведшей в вагон. Мысли её были прикованы к письму Виталия, полученному утром через связного. Виталий писал, что в отряде ему приходится многому учиться — владеть саблей, привыкать к таёжной жизни, время узнавать по звёздам, ориентироваться в лесной чаще; чувствует он себя совсем мальчишкой, который ничего в жизни не видал. Таня улыбнулась при воспоминании об этом месте письма: Виталий искренне признавался, что в тайге он беспомощен. Таня подумала: кто же ему стирает, кто чинит его изодравшееся бельё и одежду? Она сокрушённо качнула головой, и сердце её сжалось. Она стосковалась по Бонивуру. Тёплая, щемящая нежность к черноглазому юноше жила в ней. «Надо будет послать с обратным пару рубашек из Алешкиного белья, а то там, поди, не достанешь», — подумала Таня. В конце письма Виталий приписал несколько строчек ей: «Танюша! Очень скучаю по тебе! Как ты живёшь? Все воюешь, поди, с Алёшей? Ну, воюй! Мы тоже скоро перестанем небо коптить!.. Будь здорова, сестрёнка!»
Таня не умела долго раздумывать. Её симпатия к Виталию была действенной. Переворошив бельё Алёши, она отыскала рубахи, выстирала их, погладила и уселась на лесенке пришивать пуговицы. Работа приближалась к концу, когда внимание Тани привлекло какое-то движение в глубине тупика. Там шагала группа женщин в сестринских наколках, со щитками, на которых было нацеплено что-то пёстрое; женщины шли в сопровождении офицеров.
Красные первореченцы продолжали бастовать. Хотя во Владивостоке и было известно, что агитация за Земскую рать на Первой Речке не может иметь успеха, все же дамы-патронессы поехали и сюда. Они поравнялись с Таней. Остановились. Одна из них обратилась к девушке:
— Гражданка! Жертвуйте на Земскую рать, на великое дело!
Таня машинально вынула рублёвку. Одна из дам стала откалывать жетон. Таня прищурилась. Потом торопливо сказала:
— Одну минуту! Я сейчас. — Она помчалась в вагон, вернулась спустя несколько минут и, высыпая в протянутую руку дамы горсть мелочи японской чеканки, сказала. — Пожалуйста! Только русские-то деньги на это давать негоже. А японские сены — впору!
Дама вспыхнула. Прапорщик, сопровождавший патронесс, вырвал жетон из рук девушки.
— Люди кровь будут проливать за это, а вы издеваетесь! Как вам не стыдно! — срывающимся голосом сказал он.
Одна из дам взяла офицера за локоть.
— Жорж, идёмте отсюда! — Она что-то шёпотом добавила, оглядываясь на Таню.
В Семеновском огрызке дам-патронесс направили к полковнику-артельщику. Тот с вниманием выслушал возмущённый рассказ дам о столкновении на Рабочей улице и сожалительно пожал плечами:
— Да, знаете… На Первой Речке, боюсь, это предприятие не удастся. Здесь понятия иные.
— Надо же быть патриотом, черт возьми! — горячо сказал прапорщик.
Полковник посмотрел на него.
— К сожалению, на Первой Речке понятие патриотизма заключает в себе несколько иные элементы, чем в нашем представлении.
— Вы должны помочь нам, полковник! — обратилась к нему одна из дам.
— Рад служить.
— Как же нам быть? Неужели возвращаться в город с жетонами? Мы надеемся на вас.
Полковник задумчиво посмотрел на даму.
— M-м… Сколько у вас жетонов?
— На щите две сотни и в сумке три сотни.
— Сколько же они стоят?
— Это зависит от воли жертвователя… Всякое даяние благо! — вставила одна из дам.
Полковник, что-то прикинув, сказал:
— Те, что на щите, я, пожалуй, для моей артели возьму… А больше мне не удастся распространить. По полтиннику за жетон, я думаю, каждый заплатит.
— Офицеры-то? По полтиннику? — изумился прапорщик.
Полковник, не глядя на него, ответил:
— Да-с, офицеры… Они уже полтора года грузчиками работают, молодой человек!
В том, что он назвал прапорщика не по чину, а молодым человеком, было что-то очень оскорбительное, от чего прапорщик вспыхнул. Он уставился на артельщика.
— Я не понимаю вас, господин полковник!
Тот тяжело обернулся к нему:
— Могу объяснить, господин юный офицер. Этот проект генерала Дитерихса крайне непопулярен среди безработных офицеров… Здравого смысла в нем не много. С точки зрения военной этот поход — полный абсурд. Даже если Земской рати удастся добиться какого-то временного тактического успеха, все это игрушки! Прошу прощения, милостивые государыни, я не имею в виду ваши благородные чувства! Мои офицеры принесли в жертву родине все — честь, здоровье, семью. Теперь у многих нет и полтинника, чтобы субсидировать начинания свитского генерала, который о войне имеет весьма приблизительное представление.
— Вот как! — проронил униженный прапорщик.
Полковник, не обратив внимания на его возглас, поклонился даме, державшей щит.
— С вашего разрешения, мадам! Вот деньги!
3
Через две недели с начала записи волонтёров в Земскую рать Дитерихс запросил сведения о ходе вербовки и результатах кружечного сбора.
Генерал не мог поверить своим глазам, когда не без трепета ему сообщили об этих результатах: они были так ничтожны, что Дитерихс мог прийти в бешенство!
Однако, увлечённый разработкой «великих планов», правитель отнёсся к неуспеху поднятой им кампании, как к досадному эпизоду. Эта неудача не образумила его и ничему не научила. Два дня он был мрачен, а затем обрушился на организаторов вербовки, виня их в недостатке усердия. Он не мог допустить мысли, что идея Земской рати никого не увлекла. В горячечных мечтах ему рисовалось совсем иное…
— Священного огня у вас нет, оттого и дело идёт медленно! — сказал он укоризненно коменданту города. Тот, отворачивая взор от генерала, промямлил что-то невразумительное. Дитерихс отпустил его, наказав:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172