Ожидание войны с Анжу придавало им особую остроту, каждый из них становился смотром сил, подготовкой к настоящим схваткам. Там, где происходили рыцарские игрища, собиралась самая изысканная знать, и я с любопытством следила за изменениями в модах и нравах, знакомилась с новыми людьми и веяниями.
Как раз в это время возникла и мгновенно распространилась позаимствованная на Востоке мода на гербы с изображением геральдических знаков — вставших на дыбы львов, оскалившихся драконов, орлов, рук, сжимающих мечи, солнечных дисков и всевозможных фруктов. И я, в свою очередь, украсила туники своей свиты гербом Армстронгов — головой коня, я носила одеяния малиновых и бордовых тонов — цвета дома Генриха Боклерка, а к своему гербу я присовокупила шествующих леопардов Нормандии — ведь я принадлежала к роду нормандских герцогов.
Я расточительно тратила деньги, требуя еще и еще и не получая отказа. Присланная Эдгаром самка кречета находилась в моем обозе, так как сезон охоты уже прошел и у ловчих птиц наступило время линьки.
Слух о начале процесса развода, к моему облегчению, не получил широкой огласки. Для всех я оставалась дочерью короля, которая не сочла возможным продолжать жить с грубым и жестоким мужем и сумела добиться от него свободы и денежного содержания. Вокруг меня возник ореол сильной и гордой женщины, я вновь стала популярна, и нормандки и француженки начали относиться ко мне едва ли не с благоговением.
Нередко меня приглашали погостить одинокие владелицы поместий, вдовы, жены отбывших в Иерусалим рыцарей, а также аббатисы и настоятельницы монастырей. Они внимали каждому моему слову, пытались перенять мои манеры и мнения. Даже внешне они старались походить на меня. Забавно было наблюдать, как иные модницы начали завивать волосы мелкими кольцами и носить такие же, как у меня, шапочки с плоским верхом и тончайшей вуалью, небрежно прикрывающей нижнюю часть лица. Я называла это арабской модой, но на самом деле просто пыталась скрыть шрам над губой.
Добавлю, что все это время я постоянно интриговала, чтобы помочь Роберту Глочестеру продвинуться на пути к трону. Мне также стало известно, что Теобальд Блуа, правитель графств Блуа, Шартр и Шампань, вовсе не горит желанием унаследовать огромную и неспокойную державу венценосного дядюшки. Появились приверженцы и у Стефана — из числа тех, чьи владения находились в Англии и кто считал, что неплохо разбирающийся в английских делах граф Мортэн мог бы с успехом править королевством. Но наиболее сильная партия была за Плантагенетов — Матильду и Жоффруа Анжуйских, которых, к тому же, поддерживал французский монарх Людовик Толстый.
Их странное прозвище — Плантагенеты — произошло от привычки Жоффруа украшать свой шлем веткой желтого дрока, который считается символом Ле Мана. Дрок по латыни — рlanta genista, отсюда и Плантагенеты, или Плантажене по-французски.
В середине лета я отправилась на большой турнир в Лондон, и была вынуждена с горечью отметить, что на континенте чувствую себя куда более комфортно. В Англии на каждом шагу меня ждали неприятные встречи — Стефан, Мод, Генри Винчестер, Найджел Илийский, и слава Всевышнему, обошлось без Эдгара.
Турнир в Лондоне был устроен с таким великолепием, какого прежде не знала Англия. Саксонские простолюдины неистово вопили, следя за бугурдами, и восхищенно замирали, распахнув рты, когда начались тьосты. Я превосходно разбиралась в турнирном кодексе, и многие из знатных зрителей и зрительниц почтительно прислушивались к моим пояснениям.
В последний день игрищ в Лондон прибыла королева Аделиза. Пригласив в свою ложу, она едва не до смерти замучила меня своей болтовней и глупейшей лестью. В конце концов я потеряла терпение:
— Мадам, ваше самодовольство просто переходит все границы. Между прочим, я совсем не удивлюсь, если вскоре окажется, что вы наконец-то решились подарить королю наследника. И если это не так — считайте, что вам повезло, потому что я не премину сообщить отцу, как вы веселились в Дэнло с достопочтенным лордом д'Обиньи.
Эта клуша так и застыла, побледнев, как шелк ее собственного покрывала.
— Королю Генриху, Бэртрада, и без вас доложили о моих встречах с лордом д'Обиньи. И король ничего не предпринял — так как совершенно убежден, что его честь не пострадала. Надеюсь, и вы являете образцы добродетели, столь долго проживая вдали от супруга?
Ого! Славно же я ее задела!
— Впрочем, графу Норфолку совершенно безразлично, как обстоят ваши дела, — продолжала королева. — И он наверняка счастлив, что вы наконец-то оставили его вдвоем с леди Гитой Вейк. В Дэнло это называется датским браком, верно? И как во всяком настоящем браке, миледи Гита из замка Гронвуд уже ждет ребенка.
Не знаю, что случилось с моим лицом, но королева внезапно отшатнулась и тут же бросилась просить прощения, за причиненную мне боль.
Я отвернулась. Какая разница? Так или иначе, мне все равно пришлось бы узнать об этом. Я чувствовала себя совершенно раздавленной.
Вокруг шумела толпа. Мой поклонник граф де Мандевиль подъехал к нашей ложе и склонил копье, предлагая мне венец королевы турнира.
И я все-таки нашла в себе силы улыбнуться ему, поднялась навстречу…
Больше я ничего не помню. Сознание покинуло меня.
* * *
Я снова плыла к берегам Нормандии. Море было спокойным, над кораблем кричали чайки, полоскался на ветру парус.
Но в этот раз даже дорога не могла развеять мою печаль. Я была уязвлена и беспомощна, и ни моя свобода, ни мое положение не могли защитить меня от собственных чувств. Эти двое — мой муж и его девка — отделались от меня, изгнали, и теперь чувствовали себя счастливыми.
Узнав о беременности Гиты, я беспрестанно перебирала в голове все известные способы мести. Я уже не могла не думать об этом. Словно на мне лежало неотвратимое заклятье.
Забыть обо всем меня уговаривали и Аделиза, и Мод, и даже Генри Винчестер. Но я молчала. Им не понять, что мое чувство к Эдгару — это мучительная смесь ненависти, любви и презрения, дьявольский недуг, от которого нет снадобий. Как бы я ни жила все это время, в глубине души я продолжала считать Эдгара своим мужем перед Богом и людьми и верить, что рано или поздно нам предстоит воссоединиться.
Тщетные надежды. Что бы я ни предприняла, все равно эти двое всегда будут против меня, будут вместе.
И я уехала, чтобы вдалеке зализывать свои раны и набираться сил для того, чтобы начать мстить. Ибо черную бездну в моей душе, которая постоянно грозила поглотить меня самое, могло насытить только одно — месть.
Унылая и подавленная, я вернулась в Руан. Часами просиживала в опустевших покоях дворца, перебирая струны, и хотя я не мастерица играть, неожиданно обнаружила, что из-под моих пальцев льется знакомая заунывная мелодия:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
Как раз в это время возникла и мгновенно распространилась позаимствованная на Востоке мода на гербы с изображением геральдических знаков — вставших на дыбы львов, оскалившихся драконов, орлов, рук, сжимающих мечи, солнечных дисков и всевозможных фруктов. И я, в свою очередь, украсила туники своей свиты гербом Армстронгов — головой коня, я носила одеяния малиновых и бордовых тонов — цвета дома Генриха Боклерка, а к своему гербу я присовокупила шествующих леопардов Нормандии — ведь я принадлежала к роду нормандских герцогов.
Я расточительно тратила деньги, требуя еще и еще и не получая отказа. Присланная Эдгаром самка кречета находилась в моем обозе, так как сезон охоты уже прошел и у ловчих птиц наступило время линьки.
Слух о начале процесса развода, к моему облегчению, не получил широкой огласки. Для всех я оставалась дочерью короля, которая не сочла возможным продолжать жить с грубым и жестоким мужем и сумела добиться от него свободы и денежного содержания. Вокруг меня возник ореол сильной и гордой женщины, я вновь стала популярна, и нормандки и француженки начали относиться ко мне едва ли не с благоговением.
Нередко меня приглашали погостить одинокие владелицы поместий, вдовы, жены отбывших в Иерусалим рыцарей, а также аббатисы и настоятельницы монастырей. Они внимали каждому моему слову, пытались перенять мои манеры и мнения. Даже внешне они старались походить на меня. Забавно было наблюдать, как иные модницы начали завивать волосы мелкими кольцами и носить такие же, как у меня, шапочки с плоским верхом и тончайшей вуалью, небрежно прикрывающей нижнюю часть лица. Я называла это арабской модой, но на самом деле просто пыталась скрыть шрам над губой.
Добавлю, что все это время я постоянно интриговала, чтобы помочь Роберту Глочестеру продвинуться на пути к трону. Мне также стало известно, что Теобальд Блуа, правитель графств Блуа, Шартр и Шампань, вовсе не горит желанием унаследовать огромную и неспокойную державу венценосного дядюшки. Появились приверженцы и у Стефана — из числа тех, чьи владения находились в Англии и кто считал, что неплохо разбирающийся в английских делах граф Мортэн мог бы с успехом править королевством. Но наиболее сильная партия была за Плантагенетов — Матильду и Жоффруа Анжуйских, которых, к тому же, поддерживал французский монарх Людовик Толстый.
Их странное прозвище — Плантагенеты — произошло от привычки Жоффруа украшать свой шлем веткой желтого дрока, который считается символом Ле Мана. Дрок по латыни — рlanta genista, отсюда и Плантагенеты, или Плантажене по-французски.
В середине лета я отправилась на большой турнир в Лондон, и была вынуждена с горечью отметить, что на континенте чувствую себя куда более комфортно. В Англии на каждом шагу меня ждали неприятные встречи — Стефан, Мод, Генри Винчестер, Найджел Илийский, и слава Всевышнему, обошлось без Эдгара.
Турнир в Лондоне был устроен с таким великолепием, какого прежде не знала Англия. Саксонские простолюдины неистово вопили, следя за бугурдами, и восхищенно замирали, распахнув рты, когда начались тьосты. Я превосходно разбиралась в турнирном кодексе, и многие из знатных зрителей и зрительниц почтительно прислушивались к моим пояснениям.
В последний день игрищ в Лондон прибыла королева Аделиза. Пригласив в свою ложу, она едва не до смерти замучила меня своей болтовней и глупейшей лестью. В конце концов я потеряла терпение:
— Мадам, ваше самодовольство просто переходит все границы. Между прочим, я совсем не удивлюсь, если вскоре окажется, что вы наконец-то решились подарить королю наследника. И если это не так — считайте, что вам повезло, потому что я не премину сообщить отцу, как вы веселились в Дэнло с достопочтенным лордом д'Обиньи.
Эта клуша так и застыла, побледнев, как шелк ее собственного покрывала.
— Королю Генриху, Бэртрада, и без вас доложили о моих встречах с лордом д'Обиньи. И король ничего не предпринял — так как совершенно убежден, что его честь не пострадала. Надеюсь, и вы являете образцы добродетели, столь долго проживая вдали от супруга?
Ого! Славно же я ее задела!
— Впрочем, графу Норфолку совершенно безразлично, как обстоят ваши дела, — продолжала королева. — И он наверняка счастлив, что вы наконец-то оставили его вдвоем с леди Гитой Вейк. В Дэнло это называется датским браком, верно? И как во всяком настоящем браке, миледи Гита из замка Гронвуд уже ждет ребенка.
Не знаю, что случилось с моим лицом, но королева внезапно отшатнулась и тут же бросилась просить прощения, за причиненную мне боль.
Я отвернулась. Какая разница? Так или иначе, мне все равно пришлось бы узнать об этом. Я чувствовала себя совершенно раздавленной.
Вокруг шумела толпа. Мой поклонник граф де Мандевиль подъехал к нашей ложе и склонил копье, предлагая мне венец королевы турнира.
И я все-таки нашла в себе силы улыбнуться ему, поднялась навстречу…
Больше я ничего не помню. Сознание покинуло меня.
* * *
Я снова плыла к берегам Нормандии. Море было спокойным, над кораблем кричали чайки, полоскался на ветру парус.
Но в этот раз даже дорога не могла развеять мою печаль. Я была уязвлена и беспомощна, и ни моя свобода, ни мое положение не могли защитить меня от собственных чувств. Эти двое — мой муж и его девка — отделались от меня, изгнали, и теперь чувствовали себя счастливыми.
Узнав о беременности Гиты, я беспрестанно перебирала в голове все известные способы мести. Я уже не могла не думать об этом. Словно на мне лежало неотвратимое заклятье.
Забыть обо всем меня уговаривали и Аделиза, и Мод, и даже Генри Винчестер. Но я молчала. Им не понять, что мое чувство к Эдгару — это мучительная смесь ненависти, любви и презрения, дьявольский недуг, от которого нет снадобий. Как бы я ни жила все это время, в глубине души я продолжала считать Эдгара своим мужем перед Богом и людьми и верить, что рано или поздно нам предстоит воссоединиться.
Тщетные надежды. Что бы я ни предприняла, все равно эти двое всегда будут против меня, будут вместе.
И я уехала, чтобы вдалеке зализывать свои раны и набираться сил для того, чтобы начать мстить. Ибо черную бездну в моей душе, которая постоянно грозила поглотить меня самое, могло насытить только одно — месть.
Унылая и подавленная, я вернулась в Руан. Часами просиживала в опустевших покоях дворца, перебирая струны, и хотя я не мастерица играть, неожиданно обнаружила, что из-под моих пальцев льется знакомая заунывная мелодия:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178