Тут-то меня и осенила догадка.
Спустя несколько дней отряд Черного Сокола снова выследили воины Ордена и нанесли ему жестокое поражение. Лишь считанные разбойники вернулись в свое логово в пещере, горя желание выместить на мне злобу.
Вот тогда-то изгой Ги и стал на мою защиту. Один против всех. И крест честной! — надо было его видеть. Он был словно бог войны, словно сам демон и великий герой. Никогда не видел, чтобы человек так сражался. И как бы я не относился к нему, я был восхищен.
Он отбил меня, а вечером тайно вывез из пещеры, дав лошадь, воды и указав путь. Я спросил —что скажут его сотоварищи, обнаружив мое бегство, но в ответ он беспечно махнул рукой.
И тогда я назвал его по имени.
Ги вздрогнул и помрачнел.
— Не стоило вам показывать, что узнали меня.
В его голосе даже прозвучала угроза, но я его не боялся. Не погубит же он меня теперь, когда сам спас.
— То, что я узнал вас, останется только при мне, клянусь в том своим рыцарским званием. И отныне я буду молиться за вас, что бы вы порвали со своим теперешним положением и вновь стали гордостью христиан.
Он расхохотался.
— Напрасные усилия! Я так опорочен, что не все ли равно, как я встречу свой конец. Ибо везде среди собратьев по вере меня считают предателем. Я ведь вынужден был принять веру Магомета, а христиане подобного не прощают.
— Что бы вам ни пришлось пережить, сударь, вы не нарушили главной заповеди Иисуса Христа: «Возлюби ближнего, как самого себя». И спасая меня, доказали это.
Он долго смотрел на меня.
— Вы думаете у меня еще есть шанс?
— Отчего же нет? Вспомните притчу о заблудшей овце и слова Спасителя: «…На небесах более радости об одном раскаявшемся грешнике, чем о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии». Поэтому оставьте свое пагубное занятие, вернитесь в лоно Святой Матери Церкви и…
— Кто мне поверит? Здесь, в Святой Земле, я слишком известен и осквернен.
— Что с того? Мир велик. Есть места, где вас не знают, где вы сможете начать все сначала. И вновь стать достойным рыцарем.
— Аминь, — тихо сказал он и ушел в ночь.
Больше я его не видел. Но вскоре узнал, что банда Черного Сокола перестала быть ужасом караванных путей. Более того, как-то один из побывавших в Иерусалиме паломников, поведал, что некий Ги из Святой Земли побывал в Риме и сам Папа принял у него исповедь, дав отпущение грехов. Мне очень хотелось верить, что это и был мой спаситель.
Я умолк, глядя на Риган. Огонь в очаге почти угас, она сидела, кутаясь в шаль, и я не видел ее лица.
Я продолжил:
— Одного я не понимаю, как этот человек, с таким трудом получивший прощение, мог вновь стать вне закона, что сам Генрих Боклерк объявил его своим врагом.
И тут Риган всхлипнула, громко, с дрожью.
— Когда Гай родился… В тот день умерла наша мать, дав ему жизнь. Для отца это был удар. Он был словно не в себе. А в доме было несколько нищих, решивших, что если у хозяина родится сын, их щедро угостят. Отец это понимал и разозлился. Он выгнал их всех вон, хотя была зима и на улице завывала метель. И все они погибли. Все, кроме одной старухи. Она стояла за частоколом усадьбы и проклинала отца… и его сына. Как потом рассказывала моя нянька-валлийка, у Гая тогда на груди появилась отметина — опущенный углом вниз треугольник. А там, в Уэльсе, говорят, что это знак изгнанника. Вот мой брат и изгнанник… на всю жизнь.
Я сел рядом с ней.
— Клянусь тебе, Риган, что я не поступлю с ним подло. Я сделаю все, чтобы он понял, что я его друг… его родич. И сделаю все, чтобы он не попал в руки людей короля.
Она нашла в темноте мою руку и поднесла к губам.
— Да благословит тебя Господь, Эдгар.
— Да пребудет он и с тобой.
Глава 3.
ГИТА.
Декабрь 1131 года.
Я помню и более холодные зимы, но так, как в эту, я не мерзла никогда. Может оттого, что при жизни прежней настоятельницы матушки Марианны дела в монастыре Святой Хильды шли на лад и в запасе у нас всегда имелись дрова и торф.
Но теперь, когда матушка-настоятельница отошла в лучший мир — да прибудет с ней вечный покой —ее место заняла мать Бриджит, которая так запустила дела, что нам приходилось туго. Мать Бриджит хоть и является образцом благочестия, ничего не смыслила в хозяйстве, и все обитатели монастыря с наступлением холодов почувствовали это на себе.
По наказу настоятельницы, я проверяла ее счета, сверяла списки доходов и расходов. И несмотря на все уважение к аббатисе Бриджит, мне порой даже хотелось затопать ногами, закричать, а при встречах с ней, так и подмывало спросить, как же она намеревается провести доверенных ее попечению сестер Христовых через все ненастья и голод зимних месяцев?
— О, Святая Хильда, как же я замерзла!
Не выдержав, я сложила ладони над пламенем свечи, надеясь хоть немного отогреть, ибо они так озябли, что едва держали перо.
Мы находились в скриптории монастыря — я и Отилия. И хотя на улице была зима, а к вечеру сырость окончательно проникла в это маленькое помещение, никто не позаботился чтобы нам дали торфа для печи, и мы сидели в холоде еще с обеда.
Отилия подняла на меня свои близорукие голубые глаза. В серой одежде послушницы и плотно облегающей шапочке, из под которой на ее плечи спадали русые тонкие косички, она казалось особенно хрупкой и трогательной. Отилия ласково улыбнулась мне.
— Не думай о холоде, Гита. Тогда и не будешь так его ощущать.
— Как же — не думай? Тебе хорошо, ты святая. Я же… Знаешь что, давай разведем костер из обрывков пергамента и погреемся немного. А то недолго и слечь, как бедняжка сестра Стэфания.
Но Отилия только отрицательно покачала головой и вновь заскрипела пером.
Переписыванием рукописей в скриптории монастыря мы обычно занимались втроем — сестра Стефания, Отилия и я. Это занятие, само по себе интересное, еще и давало монастырю неплохой доход, так как книги всегда дорого стоили. Женщины-каллиграфы — редкость, и то, что обитель Святой Хильды обучала и готовила таковых — несомненная заслуга покойно настоятельницы Марианны. А для меня несомненное удовольствие и возможность проявить себя. Ведь я считалась лучшим каллиграфом в монастыре.
В монастырь я попала, когда мне и семи не было. И здесь я, круглая сирота, нашла себе тихое пристанище. Сначала воспитанница, потом послушница, скоро я приму постриг и монастырь навсегда защитит меня от всех бед и волнений мира. Я привыкла здесь жить и понимала, что нигде больше не могла бы проводить столько времени за книгами. И все же… Большой мир, тревожный, яркий и страшный врывался в мое тихое существование, пугал, но еще больше интересовал. И хотя еще год назад, когда мне исполнилось шестнадцать лет, я должна была принять пострижение, я отказалась. При этом я сослалась, что готова еще год прожить в послушницах, чтобы затем подстричься вместе с Отилией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
Спустя несколько дней отряд Черного Сокола снова выследили воины Ордена и нанесли ему жестокое поражение. Лишь считанные разбойники вернулись в свое логово в пещере, горя желание выместить на мне злобу.
Вот тогда-то изгой Ги и стал на мою защиту. Один против всех. И крест честной! — надо было его видеть. Он был словно бог войны, словно сам демон и великий герой. Никогда не видел, чтобы человек так сражался. И как бы я не относился к нему, я был восхищен.
Он отбил меня, а вечером тайно вывез из пещеры, дав лошадь, воды и указав путь. Я спросил —что скажут его сотоварищи, обнаружив мое бегство, но в ответ он беспечно махнул рукой.
И тогда я назвал его по имени.
Ги вздрогнул и помрачнел.
— Не стоило вам показывать, что узнали меня.
В его голосе даже прозвучала угроза, но я его не боялся. Не погубит же он меня теперь, когда сам спас.
— То, что я узнал вас, останется только при мне, клянусь в том своим рыцарским званием. И отныне я буду молиться за вас, что бы вы порвали со своим теперешним положением и вновь стали гордостью христиан.
Он расхохотался.
— Напрасные усилия! Я так опорочен, что не все ли равно, как я встречу свой конец. Ибо везде среди собратьев по вере меня считают предателем. Я ведь вынужден был принять веру Магомета, а христиане подобного не прощают.
— Что бы вам ни пришлось пережить, сударь, вы не нарушили главной заповеди Иисуса Христа: «Возлюби ближнего, как самого себя». И спасая меня, доказали это.
Он долго смотрел на меня.
— Вы думаете у меня еще есть шанс?
— Отчего же нет? Вспомните притчу о заблудшей овце и слова Спасителя: «…На небесах более радости об одном раскаявшемся грешнике, чем о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии». Поэтому оставьте свое пагубное занятие, вернитесь в лоно Святой Матери Церкви и…
— Кто мне поверит? Здесь, в Святой Земле, я слишком известен и осквернен.
— Что с того? Мир велик. Есть места, где вас не знают, где вы сможете начать все сначала. И вновь стать достойным рыцарем.
— Аминь, — тихо сказал он и ушел в ночь.
Больше я его не видел. Но вскоре узнал, что банда Черного Сокола перестала быть ужасом караванных путей. Более того, как-то один из побывавших в Иерусалиме паломников, поведал, что некий Ги из Святой Земли побывал в Риме и сам Папа принял у него исповедь, дав отпущение грехов. Мне очень хотелось верить, что это и был мой спаситель.
Я умолк, глядя на Риган. Огонь в очаге почти угас, она сидела, кутаясь в шаль, и я не видел ее лица.
Я продолжил:
— Одного я не понимаю, как этот человек, с таким трудом получивший прощение, мог вновь стать вне закона, что сам Генрих Боклерк объявил его своим врагом.
И тут Риган всхлипнула, громко, с дрожью.
— Когда Гай родился… В тот день умерла наша мать, дав ему жизнь. Для отца это был удар. Он был словно не в себе. А в доме было несколько нищих, решивших, что если у хозяина родится сын, их щедро угостят. Отец это понимал и разозлился. Он выгнал их всех вон, хотя была зима и на улице завывала метель. И все они погибли. Все, кроме одной старухи. Она стояла за частоколом усадьбы и проклинала отца… и его сына. Как потом рассказывала моя нянька-валлийка, у Гая тогда на груди появилась отметина — опущенный углом вниз треугольник. А там, в Уэльсе, говорят, что это знак изгнанника. Вот мой брат и изгнанник… на всю жизнь.
Я сел рядом с ней.
— Клянусь тебе, Риган, что я не поступлю с ним подло. Я сделаю все, чтобы он понял, что я его друг… его родич. И сделаю все, чтобы он не попал в руки людей короля.
Она нашла в темноте мою руку и поднесла к губам.
— Да благословит тебя Господь, Эдгар.
— Да пребудет он и с тобой.
Глава 3.
ГИТА.
Декабрь 1131 года.
Я помню и более холодные зимы, но так, как в эту, я не мерзла никогда. Может оттого, что при жизни прежней настоятельницы матушки Марианны дела в монастыре Святой Хильды шли на лад и в запасе у нас всегда имелись дрова и торф.
Но теперь, когда матушка-настоятельница отошла в лучший мир — да прибудет с ней вечный покой —ее место заняла мать Бриджит, которая так запустила дела, что нам приходилось туго. Мать Бриджит хоть и является образцом благочестия, ничего не смыслила в хозяйстве, и все обитатели монастыря с наступлением холодов почувствовали это на себе.
По наказу настоятельницы, я проверяла ее счета, сверяла списки доходов и расходов. И несмотря на все уважение к аббатисе Бриджит, мне порой даже хотелось затопать ногами, закричать, а при встречах с ней, так и подмывало спросить, как же она намеревается провести доверенных ее попечению сестер Христовых через все ненастья и голод зимних месяцев?
— О, Святая Хильда, как же я замерзла!
Не выдержав, я сложила ладони над пламенем свечи, надеясь хоть немного отогреть, ибо они так озябли, что едва держали перо.
Мы находились в скриптории монастыря — я и Отилия. И хотя на улице была зима, а к вечеру сырость окончательно проникла в это маленькое помещение, никто не позаботился чтобы нам дали торфа для печи, и мы сидели в холоде еще с обеда.
Отилия подняла на меня свои близорукие голубые глаза. В серой одежде послушницы и плотно облегающей шапочке, из под которой на ее плечи спадали русые тонкие косички, она казалось особенно хрупкой и трогательной. Отилия ласково улыбнулась мне.
— Не думай о холоде, Гита. Тогда и не будешь так его ощущать.
— Как же — не думай? Тебе хорошо, ты святая. Я же… Знаешь что, давай разведем костер из обрывков пергамента и погреемся немного. А то недолго и слечь, как бедняжка сестра Стэфания.
Но Отилия только отрицательно покачала головой и вновь заскрипела пером.
Переписыванием рукописей в скриптории монастыря мы обычно занимались втроем — сестра Стефания, Отилия и я. Это занятие, само по себе интересное, еще и давало монастырю неплохой доход, так как книги всегда дорого стоили. Женщины-каллиграфы — редкость, и то, что обитель Святой Хильды обучала и готовила таковых — несомненная заслуга покойно настоятельницы Марианны. А для меня несомненное удовольствие и возможность проявить себя. Ведь я считалась лучшим каллиграфом в монастыре.
В монастырь я попала, когда мне и семи не было. И здесь я, круглая сирота, нашла себе тихое пристанище. Сначала воспитанница, потом послушница, скоро я приму постриг и монастырь навсегда защитит меня от всех бед и волнений мира. Я привыкла здесь жить и понимала, что нигде больше не могла бы проводить столько времени за книгами. И все же… Большой мир, тревожный, яркий и страшный врывался в мое тихое существование, пугал, но еще больше интересовал. И хотя еще год назад, когда мне исполнилось шестнадцать лет, я должна была принять пострижение, я отказалась. При этом я сослалась, что готова еще год прожить в послушницах, чтобы затем подстричься вместе с Отилией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178