На Марину Филипп боялся даже дышать, боялся что-то сказать — любое слово неожиданно могло стать причиной ее депрессии. Элоиза была совсем другой — сильной, волевой, жизнелюбивой…
Опустившись на колени, Филипп поцеловал ее спину. Затем, движимый инстинктивным пониманием того, чего сейчас хочется Элоизе, провел языком по ее позвоночнику. Кожа Элоизы была сладкой и чуть солоноватой на вкус. Застонав от удовольствия, Элоиза оперлась руками о стену.
— Филипп! — блаженно и немного дразняще пробормотала она.
Он повернул ее к себе, оказавшись с ней лицом к лицу.
Поцеловав Элоизу в губы, Филипп помог ей перешагнуть через ее упавшее платье. Элоиза выбрала для свадьбы небесно-голубой наряд, эффектно оттенявший ее серые глаза.
Платье было великолепным. Но еще великолепнее Элоиза выглядела без него.
Под платьем у Элоизы ничего не было, кроме чулок и подвязок, и Филипп знал, что она специально так оделась — для него. Он снова прижал Элоизу к себе, и у нее перехватило дыхание, когда ее соски коснулись тонкой шелковой ткани его рубашки. Филипп нежно провел пальцем по ее груди, наслаждаясь тем, как реагирует тело Элоизы на его прикосновение. Не отрываясь от ее губ, Филипп легко, словно пушинку, поднял Элоизу на руки.
— Филипп! — проговорила она, с благоговением произнося его имя.
Филипп не мог больше ждать, но, стоя так близко к Элоизе, обнимая ее, он не видел ее целиком. А Филиппу хотелось видеть ее всю, каждый дюйм ее восхитительного тела. Прервав поцелуй, он прошептал:
— Я сейчас…
Отойдя от Элоизы на несколько шагов, Филипп посмотрел на нее. В комнате не было огней, но за окном еще не совсем стемнело, и проникающий сюда свет обволакивал ее фигуру. Груди Элоизы были больше, чем казалось Филиппу, когда их скрывала одежда. Филипп готов был ласкать эти груди до умопомрачения, но ему хотелось большего.
Дрожащими о волнения пальцами Филипп начал расстегивать свою одежду, не отводя взгляда от Элоизы, которая, в свою очередь, наблюдала за ним. Стянув с себя рубашку, Филипп на мгновение повернулся к Элоизе спиной.
Элоиза невольно вскрикнула. Филипп замер.
— Откуда у тебя эти шрамы? — прошептала Элоиза. Филипп не мог бы сказать, что так напугало его. Он знал, что этот момент неизбежен — Элоизе предстоит видеть его голым каждый день на протяжении долгих лет, и рано или поздно она заметила бы шрамы, а заметив, не могла не спросить, откуда они у него.
Сам Филипп давно уже забыл про шрамы — ведь человек, как правило, не видит собственной спины, разве что в зеркале. Элоизе же предстояло лицезреть его шрамы каждый день.
— От ударов кнутом, — произнес он, не поворачиваясь. Филипп мог бы повернуться к Элоизе лицом, чтобы лишний раз не шокировать ее видом шрамов, но, хочет того Элоиза или нет, ей придется привыкнуть к этому мало эстетичному зрелищу.
— Кто же тебя бил? — В голосе Элоизы звучало возмущение жестокостью человека, способного нанести такие раны, и тон ее ранил сердце Филиппа.
— Мой отец, — проговорил он.
День, когда это произошло, Филипп помнил так, словно все случилось вчера. Тогда ему было двенадцать… Филипп вернулся из школы, и отец заставил (именно заставил — возражений Томас Крейн не терпел) сына сопровождать его на охоте. Филипп уже тогда был неплохим наездником, но к прыжку, которого ожидал от него отец, был все-таки не готов. Тем не менее, попытку Филипп предпринял, иначе бы отец навсегда зачислил его в трусы.
Результат был плачевный — Филипп упал с коня, вернее, тот его сбросил. Слава Богу, падение не оставило на мальчике ни царапины, но отец был разъярен до крайней степени. Томас Крейн имел очень жесткие понятия о том, каким должен быть настоящий английский джентльмен, и падения с лошади здесь были абсолютно исключены. Сыновья Томаса Крейна должны были быть идеальны во всем — в стрельбе, в боксе, в езде на лошади, во взятии барьеров — и упаси их Бог совершить хотя бы малейшую промашку.
Джордж, разумеется, с прыжком справился. Он всегда и во всем был хотя бы чуть-чуть, но лучше Филиппа: в стрельбе, в скачках, в боксе. Впрочем, это не было удивительным — Джордж был на два года старше Филиппа, а значит, взрослее и сильнее. В тот раз Джордж пытался заступиться за брата, спасти его от порки, но в результате лишь был выпорот вместе с ним за преступную снисходительность к его слабости. По мнению отца, Филипп должен был пройти суровую школу жизни, и послаблений здесь быть не могло.
Томас уже не раз порол сына, но обычно он использовал свой ремень, и, поскольку удары были через рубашку, тот не оставлял на теле следов. Филипп сам не знал, что заставило отца на этот раз предпочесть кнут — должно быть, просто ослепленный гневом, Томас, не задумываясь, использовал первое, что оказалось у него под рукой.
При первом же ударе кнут располосовал рубашку Филиппа, показалась кровь, но это не остановило отца.
Это был первый и единственный раз, когда после побоев отца остался след, но день этот Филипп не забудет никогда.
Филипп повернулся к Элоизе. Та выразительно смотрела на него.
— Не надо меня жалеть, — произнес он.
— Я и не жалею.
Глаза Филиппа округлились от удивления. Не жалеет? Этого он от Элоизы ожидал меньше всего…
— Я просто возмущена поведением твоего отца.
Несмотря на то что момент, казалось бы, был для этого совсем неподходящим, Филипп не мог сдержаться, чтобы не рассмеяться — так трогательна была Элоиза в своем гневе. Казалось, она готова была прямо сейчас, как есть голая, отправиться в самый ад, чтобы отыскать там отца Филиппа и наказать его по заслугам.
Филипп подошел к Элоизе. Все еще не решаясь дотронуться до нее, он взял ее руку и крепко прижал к своему сердцу.
Филипп разжал пальцы на ее запястье, но Элоиза не спешила убирать руку. Пальцы ее ласкали его грудь, скользили по мускулистым плечам…
— Какой ты сильный! — проговорила она. — Это от работы в оранжерее? Признаться, я не думала, что это так тяжело!
От комплиментов Элоизы Филипп готов был зардеться, словно шестнадцатилетний юнец. Воспоминания об отце уже не столь сильно тревожили его, снова отступив в глубину подсознания.
— Я работаю не только в оранжерее, — сказал он. — В саду иногда тоже…
— Один или со слугами?
Филипп прищурился:
— Элоиза Бриджертон…
— Крейн, — поправила она.
— Крейн. — Филиппу нравилось, что Элоиза теперь носит его фамилию. — А почему ты вдруг спросила про слуг? Признайся — ты когда-нибудь спала со слугами в своих фантазиях? Я знаю, что иногда женщины…
— Нет, ни разу. Хотя…
— Что “хотя”? — Филиппу хотелось знать, что она имела в виду, раз уж они заговорили об этом.
— Хотя не могу не признать, что, когда смотришь на работающих людей, особенно в жаркий, солнечный день, на их голые, потные спины, мускулистые руки, в этом есть что-то… Что-то примитивное, что действует на тебя…
Филипп улыбнулся — как улыбается человек, чья мечта, наконец-то, сбылась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Опустившись на колени, Филипп поцеловал ее спину. Затем, движимый инстинктивным пониманием того, чего сейчас хочется Элоизе, провел языком по ее позвоночнику. Кожа Элоизы была сладкой и чуть солоноватой на вкус. Застонав от удовольствия, Элоиза оперлась руками о стену.
— Филипп! — блаженно и немного дразняще пробормотала она.
Он повернул ее к себе, оказавшись с ней лицом к лицу.
Поцеловав Элоизу в губы, Филипп помог ей перешагнуть через ее упавшее платье. Элоиза выбрала для свадьбы небесно-голубой наряд, эффектно оттенявший ее серые глаза.
Платье было великолепным. Но еще великолепнее Элоиза выглядела без него.
Под платьем у Элоизы ничего не было, кроме чулок и подвязок, и Филипп знал, что она специально так оделась — для него. Он снова прижал Элоизу к себе, и у нее перехватило дыхание, когда ее соски коснулись тонкой шелковой ткани его рубашки. Филипп нежно провел пальцем по ее груди, наслаждаясь тем, как реагирует тело Элоизы на его прикосновение. Не отрываясь от ее губ, Филипп легко, словно пушинку, поднял Элоизу на руки.
— Филипп! — проговорила она, с благоговением произнося его имя.
Филипп не мог больше ждать, но, стоя так близко к Элоизе, обнимая ее, он не видел ее целиком. А Филиппу хотелось видеть ее всю, каждый дюйм ее восхитительного тела. Прервав поцелуй, он прошептал:
— Я сейчас…
Отойдя от Элоизы на несколько шагов, Филипп посмотрел на нее. В комнате не было огней, но за окном еще не совсем стемнело, и проникающий сюда свет обволакивал ее фигуру. Груди Элоизы были больше, чем казалось Филиппу, когда их скрывала одежда. Филипп готов был ласкать эти груди до умопомрачения, но ему хотелось большего.
Дрожащими о волнения пальцами Филипп начал расстегивать свою одежду, не отводя взгляда от Элоизы, которая, в свою очередь, наблюдала за ним. Стянув с себя рубашку, Филипп на мгновение повернулся к Элоизе спиной.
Элоиза невольно вскрикнула. Филипп замер.
— Откуда у тебя эти шрамы? — прошептала Элоиза. Филипп не мог бы сказать, что так напугало его. Он знал, что этот момент неизбежен — Элоизе предстоит видеть его голым каждый день на протяжении долгих лет, и рано или поздно она заметила бы шрамы, а заметив, не могла не спросить, откуда они у него.
Сам Филипп давно уже забыл про шрамы — ведь человек, как правило, не видит собственной спины, разве что в зеркале. Элоизе же предстояло лицезреть его шрамы каждый день.
— От ударов кнутом, — произнес он, не поворачиваясь. Филипп мог бы повернуться к Элоизе лицом, чтобы лишний раз не шокировать ее видом шрамов, но, хочет того Элоиза или нет, ей придется привыкнуть к этому мало эстетичному зрелищу.
— Кто же тебя бил? — В голосе Элоизы звучало возмущение жестокостью человека, способного нанести такие раны, и тон ее ранил сердце Филиппа.
— Мой отец, — проговорил он.
День, когда это произошло, Филипп помнил так, словно все случилось вчера. Тогда ему было двенадцать… Филипп вернулся из школы, и отец заставил (именно заставил — возражений Томас Крейн не терпел) сына сопровождать его на охоте. Филипп уже тогда был неплохим наездником, но к прыжку, которого ожидал от него отец, был все-таки не готов. Тем не менее, попытку Филипп предпринял, иначе бы отец навсегда зачислил его в трусы.
Результат был плачевный — Филипп упал с коня, вернее, тот его сбросил. Слава Богу, падение не оставило на мальчике ни царапины, но отец был разъярен до крайней степени. Томас Крейн имел очень жесткие понятия о том, каким должен быть настоящий английский джентльмен, и падения с лошади здесь были абсолютно исключены. Сыновья Томаса Крейна должны были быть идеальны во всем — в стрельбе, в боксе, в езде на лошади, во взятии барьеров — и упаси их Бог совершить хотя бы малейшую промашку.
Джордж, разумеется, с прыжком справился. Он всегда и во всем был хотя бы чуть-чуть, но лучше Филиппа: в стрельбе, в скачках, в боксе. Впрочем, это не было удивительным — Джордж был на два года старше Филиппа, а значит, взрослее и сильнее. В тот раз Джордж пытался заступиться за брата, спасти его от порки, но в результате лишь был выпорот вместе с ним за преступную снисходительность к его слабости. По мнению отца, Филипп должен был пройти суровую школу жизни, и послаблений здесь быть не могло.
Томас уже не раз порол сына, но обычно он использовал свой ремень, и, поскольку удары были через рубашку, тот не оставлял на теле следов. Филипп сам не знал, что заставило отца на этот раз предпочесть кнут — должно быть, просто ослепленный гневом, Томас, не задумываясь, использовал первое, что оказалось у него под рукой.
При первом же ударе кнут располосовал рубашку Филиппа, показалась кровь, но это не остановило отца.
Это был первый и единственный раз, когда после побоев отца остался след, но день этот Филипп не забудет никогда.
Филипп повернулся к Элоизе. Та выразительно смотрела на него.
— Не надо меня жалеть, — произнес он.
— Я и не жалею.
Глаза Филиппа округлились от удивления. Не жалеет? Этого он от Элоизы ожидал меньше всего…
— Я просто возмущена поведением твоего отца.
Несмотря на то что момент, казалось бы, был для этого совсем неподходящим, Филипп не мог сдержаться, чтобы не рассмеяться — так трогательна была Элоиза в своем гневе. Казалось, она готова была прямо сейчас, как есть голая, отправиться в самый ад, чтобы отыскать там отца Филиппа и наказать его по заслугам.
Филипп подошел к Элоизе. Все еще не решаясь дотронуться до нее, он взял ее руку и крепко прижал к своему сердцу.
Филипп разжал пальцы на ее запястье, но Элоиза не спешила убирать руку. Пальцы ее ласкали его грудь, скользили по мускулистым плечам…
— Какой ты сильный! — проговорила она. — Это от работы в оранжерее? Признаться, я не думала, что это так тяжело!
От комплиментов Элоизы Филипп готов был зардеться, словно шестнадцатилетний юнец. Воспоминания об отце уже не столь сильно тревожили его, снова отступив в глубину подсознания.
— Я работаю не только в оранжерее, — сказал он. — В саду иногда тоже…
— Один или со слугами?
Филипп прищурился:
— Элоиза Бриджертон…
— Крейн, — поправила она.
— Крейн. — Филиппу нравилось, что Элоиза теперь носит его фамилию. — А почему ты вдруг спросила про слуг? Признайся — ты когда-нибудь спала со слугами в своих фантазиях? Я знаю, что иногда женщины…
— Нет, ни разу. Хотя…
— Что “хотя”? — Филиппу хотелось знать, что она имела в виду, раз уж они заговорили об этом.
— Хотя не могу не признать, что, когда смотришь на работающих людей, особенно в жаркий, солнечный день, на их голые, потные спины, мускулистые руки, в этом есть что-то… Что-то примитивное, что действует на тебя…
Филипп улыбнулся — как улыбается человек, чья мечта, наконец-то, сбылась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81