И, когда уйдет в прошлое долгий период траура, не станет ли очевидным, что они просто использовали друг друга, пытаясь совместно преодолеть эту тягостную полосу их жизни?
– Знаешь, Ли, ты не одна такая ранимая. А я какой, по-твоему?
Она сидела не шелохнувшись, не убирая ног с его коленей, положив руку ему на грудь, чувствуя, как ровно бьется его сердце.
– Тебе не приходило в голову, что финал наших отношений может оказаться очень болезненным для нас обоих?
Он промолчал.
– Когда мы расстанемся, каждый потеряет своего лучшего друга. Не правда ли? – еле слышно спросила она.
Он словно окаменел.
– Ты, кажется, безнадежно уверена в том, что этому придет конец.
В голове ее пронеслись привычные уже сомнения: Его возраст. Ее возраст. Мама. Дженис. Да разве возможен любой другой финал? Конечно, в один прекрасный день все рухнет.
– Для тебя это просто временное отвлечение, Ли? – спросил он.
Настала ее очередь промолчать.
– Так? – настаивал он. И, не дождавшись ответа, продолжил: – Ты ждешь, когда пройдет это твое безрассудство, и надеешься избежать осложнений со своей семьей?
Она резко отстранилась, силясь в темноте рассмотреть его лицо.
– Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать.
Он поднял голову и посмотрел на нее.
– Знаешь, что я тебе скажу, Ли? Это первая ложь, которую я от тебя услышал.
Вспыхнув, она вскочила с дивана, но он схватил ее за руку и вернул на место.
– Забудь об этом, – сказал он. – Сейчас не время обсуждать это, после всего, что ты пережила сегодня. Я принес пирог. Хочешь съесть кусочек? Он с сыром и яблоками.
– У меня нет настроения.
Она встала, на этот раз не встретив сопротивления с его стороны, и вышла из комнаты. Он вздохнул и, неохотно сдвинувшись к краю дивана, облокотился на колени и какое-то время сидел задумавшись, прежде чем встать и последовать за ней на кухню.
Она уже убрала оставленные Джои макароны с сыром и стояла возле мойки, уставившись в темное окно.
– Ли, – с раскаянием в голосе произнес он, коснувшись ее затылка.
Ли напряглась.
– Что ты хочешь, чтобы я сделала? – спросила она.
– Не знаю.
– Вот и я не знаю. Как только о наших отношениях станет известно всем, все изменится, а я не хочу этого.
– Хорошо. – Он убрал руку. – Хорошо. Я просто подумал, что было бы легче сказать им правду. Тогда бы нам не пришлось больше прятаться.
Они стояли на кухне, избегая смотреть друг на друга, мучимые вопросом, чего же они оба на самом деле хотят. Завязать роман оказалось не самым сложным делом; его продолжение требовало гораздо больших сил. Если это было всего лишь увлечением и не более, тогда ни к чему ее детям и знать о нем. Если же все гораздо серьезнее, то говорить об этом все равно еще слишком рано.
– Хочешь, чтобы я ушел? – спросил он.
– Нет.
– Тогда чего ты хочешь?
– Я хочу… – Она обернулась, и он увидел выражение растерянности на ее лице. – Я хочу быть открытой и бесстрашной, но у меня не получается. Оказывается, мамин вопрос: что скажут люди? – мне тоже небезразличен.
Он пристально смотрел на нее, в глубине души понимая ее сомнения и в то же время протестуя против ее нежелания пренебречь чужим мнением ради их любви. Он был готов противостоять людской молве, почему же она так нерешительна? И все-таки понимал и это. Она уже потеряла мужа и сына. И не хотела терять теперь и дочь: ведь кто знает, что выкинет взбалмошная двадцатитрехлетняя девица, узнай она, что ее обскакала собственная сорокапятилетняя мать. Да и что скажут родители Ли, ее сестра?
У него не было ответов на эти вопросы, так что он предпочел заняться пирогом. Открыв дверцу шкафа, он достал две тарелки, отрезал два куска пирога, нашел вилки и отнес все это на стол. Усевшись спиной к ней, он с невозмутимым видом отправил в рот кусочек. Пирог отдавал горечью.
– Ты не собираешься попробовать? – спросил он.
Наконец и она подошла к столу, села, взяла свою вилку и подцепила кусок пирога, но опустила руки, так и не притронувшись к нему.
Он вглядывался в ее опущенное лицо, глаза, избегающие его взгляда, упрямый подбородок, рот, который опять подрагивал – и это после того, как она и так целый день проплакала. Черт возьми, он вовсе не собирался доводить ее до слез.
– Ли, – вымученно произнес он, – прости меня.
Когда она подняла на него взгляд, он увидел застывшие в ее глазах слезы.
– Я люблю тебя. Не стоит расстраиваться из-за сегодняшнего вечера. Я виноват.
Они одновременно выронили вилки и бросились друг к другу в объятия. Сердца их разрывались от любви и страха, и еще от сознания того, что боль, которую они оба предвидели, уже давала о себе знать.
– Боже мой, – с отчаянием в голосе воскликнул он, – я же люблю тебя.
– Через полчаса вернется Джои, – сказала она. – Нам надо поторопиться.
Он подхватил ее ка руки и отнес в спальню. Ласки их были проникнуты особой нежностью, поскольку в них присутствовал новый оттенок: извинение. Им были окрашены их прикосновения, шепот, взгляды.
Кристофер каялся в том, что вместо облегчения принес ей в этот вечер новые слезы; Ли было стыдно за то, что он оказался прав в своих подозрениях: она и в самом деле иногда была склонна думать о том, что переболеет им до того, как обо всем узнают дети.
В последующие недели их примирила сама жизнь. Она щедро дарила им счастливые минуты близости, спасая от самих себя, потому что в такие моменты собственное «я» отступало на второй план. Конечно, о нем не забывали, но это проявлялось лишь в том, что они с радостью отдавали себя друг другу.
О той, первой размолвке очень скоро забыли.
Они выкраивали часы для свиданий.
Экономили обеденное время.
они научились заниматься любовью, укладываясь в десять минут и даже меньше. Правда, иногда секс уступал место доверительным беседам. И именно дружба, крепнувшая с каждым днем, наполняла их отношения особым смыслом.
«Секс, – говаривали они, – что ж, секс есть секс. Но, надо признать честно, в сексе любая пара может достичь совершенства. А вот остаться при этом еще и друзьями – это гораздо сложнее».
Возможно, они переоценивали значение дружбы, но первая ссора здорово напугала их обоих.
Однако чувства более глубокие, нежели дружба, не давали Кристоферу покоя, и однажды утром он решился на серьезный разговор.
Джои в тот день ночевал с Уитманами в мотеле, где они праздновали пятнадцатилетие Денни. Впервые Кристофер проснулся на рассвете в постели с Ли.
Он открыл глаза и увидел ее рядом – она лежала на животе, левую руку засунув под подушку, правой упираясь в деревянную спинку кровати. Рассвет был серым, и его тусклые блики, словно испанский бородатый мох, обволакивали ее обнаженные лопатки, руки и лицо. Лишь темные ресницы выделялись на фоне этого унылого бесцветия. Рот ее был приоткрыт, но она, казалось, не дышала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
– Знаешь, Ли, ты не одна такая ранимая. А я какой, по-твоему?
Она сидела не шелохнувшись, не убирая ног с его коленей, положив руку ему на грудь, чувствуя, как ровно бьется его сердце.
– Тебе не приходило в голову, что финал наших отношений может оказаться очень болезненным для нас обоих?
Он промолчал.
– Когда мы расстанемся, каждый потеряет своего лучшего друга. Не правда ли? – еле слышно спросила она.
Он словно окаменел.
– Ты, кажется, безнадежно уверена в том, что этому придет конец.
В голове ее пронеслись привычные уже сомнения: Его возраст. Ее возраст. Мама. Дженис. Да разве возможен любой другой финал? Конечно, в один прекрасный день все рухнет.
– Для тебя это просто временное отвлечение, Ли? – спросил он.
Настала ее очередь промолчать.
– Так? – настаивал он. И, не дождавшись ответа, продолжил: – Ты ждешь, когда пройдет это твое безрассудство, и надеешься избежать осложнений со своей семьей?
Она резко отстранилась, силясь в темноте рассмотреть его лицо.
– Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать.
Он поднял голову и посмотрел на нее.
– Знаешь, что я тебе скажу, Ли? Это первая ложь, которую я от тебя услышал.
Вспыхнув, она вскочила с дивана, но он схватил ее за руку и вернул на место.
– Забудь об этом, – сказал он. – Сейчас не время обсуждать это, после всего, что ты пережила сегодня. Я принес пирог. Хочешь съесть кусочек? Он с сыром и яблоками.
– У меня нет настроения.
Она встала, на этот раз не встретив сопротивления с его стороны, и вышла из комнаты. Он вздохнул и, неохотно сдвинувшись к краю дивана, облокотился на колени и какое-то время сидел задумавшись, прежде чем встать и последовать за ней на кухню.
Она уже убрала оставленные Джои макароны с сыром и стояла возле мойки, уставившись в темное окно.
– Ли, – с раскаянием в голосе произнес он, коснувшись ее затылка.
Ли напряглась.
– Что ты хочешь, чтобы я сделала? – спросила она.
– Не знаю.
– Вот и я не знаю. Как только о наших отношениях станет известно всем, все изменится, а я не хочу этого.
– Хорошо. – Он убрал руку. – Хорошо. Я просто подумал, что было бы легче сказать им правду. Тогда бы нам не пришлось больше прятаться.
Они стояли на кухне, избегая смотреть друг на друга, мучимые вопросом, чего же они оба на самом деле хотят. Завязать роман оказалось не самым сложным делом; его продолжение требовало гораздо больших сил. Если это было всего лишь увлечением и не более, тогда ни к чему ее детям и знать о нем. Если же все гораздо серьезнее, то говорить об этом все равно еще слишком рано.
– Хочешь, чтобы я ушел? – спросил он.
– Нет.
– Тогда чего ты хочешь?
– Я хочу… – Она обернулась, и он увидел выражение растерянности на ее лице. – Я хочу быть открытой и бесстрашной, но у меня не получается. Оказывается, мамин вопрос: что скажут люди? – мне тоже небезразличен.
Он пристально смотрел на нее, в глубине души понимая ее сомнения и в то же время протестуя против ее нежелания пренебречь чужим мнением ради их любви. Он был готов противостоять людской молве, почему же она так нерешительна? И все-таки понимал и это. Она уже потеряла мужа и сына. И не хотела терять теперь и дочь: ведь кто знает, что выкинет взбалмошная двадцатитрехлетняя девица, узнай она, что ее обскакала собственная сорокапятилетняя мать. Да и что скажут родители Ли, ее сестра?
У него не было ответов на эти вопросы, так что он предпочел заняться пирогом. Открыв дверцу шкафа, он достал две тарелки, отрезал два куска пирога, нашел вилки и отнес все это на стол. Усевшись спиной к ней, он с невозмутимым видом отправил в рот кусочек. Пирог отдавал горечью.
– Ты не собираешься попробовать? – спросил он.
Наконец и она подошла к столу, села, взяла свою вилку и подцепила кусок пирога, но опустила руки, так и не притронувшись к нему.
Он вглядывался в ее опущенное лицо, глаза, избегающие его взгляда, упрямый подбородок, рот, который опять подрагивал – и это после того, как она и так целый день проплакала. Черт возьми, он вовсе не собирался доводить ее до слез.
– Ли, – вымученно произнес он, – прости меня.
Когда она подняла на него взгляд, он увидел застывшие в ее глазах слезы.
– Я люблю тебя. Не стоит расстраиваться из-за сегодняшнего вечера. Я виноват.
Они одновременно выронили вилки и бросились друг к другу в объятия. Сердца их разрывались от любви и страха, и еще от сознания того, что боль, которую они оба предвидели, уже давала о себе знать.
– Боже мой, – с отчаянием в голосе воскликнул он, – я же люблю тебя.
– Через полчаса вернется Джои, – сказала она. – Нам надо поторопиться.
Он подхватил ее ка руки и отнес в спальню. Ласки их были проникнуты особой нежностью, поскольку в них присутствовал новый оттенок: извинение. Им были окрашены их прикосновения, шепот, взгляды.
Кристофер каялся в том, что вместо облегчения принес ей в этот вечер новые слезы; Ли было стыдно за то, что он оказался прав в своих подозрениях: она и в самом деле иногда была склонна думать о том, что переболеет им до того, как обо всем узнают дети.
В последующие недели их примирила сама жизнь. Она щедро дарила им счастливые минуты близости, спасая от самих себя, потому что в такие моменты собственное «я» отступало на второй план. Конечно, о нем не забывали, но это проявлялось лишь в том, что они с радостью отдавали себя друг другу.
О той, первой размолвке очень скоро забыли.
Они выкраивали часы для свиданий.
Экономили обеденное время.
они научились заниматься любовью, укладываясь в десять минут и даже меньше. Правда, иногда секс уступал место доверительным беседам. И именно дружба, крепнувшая с каждым днем, наполняла их отношения особым смыслом.
«Секс, – говаривали они, – что ж, секс есть секс. Но, надо признать честно, в сексе любая пара может достичь совершенства. А вот остаться при этом еще и друзьями – это гораздо сложнее».
Возможно, они переоценивали значение дружбы, но первая ссора здорово напугала их обоих.
Однако чувства более глубокие, нежели дружба, не давали Кристоферу покоя, и однажды утром он решился на серьезный разговор.
Джои в тот день ночевал с Уитманами в мотеле, где они праздновали пятнадцатилетие Денни. Впервые Кристофер проснулся на рассвете в постели с Ли.
Он открыл глаза и увидел ее рядом – она лежала на животе, левую руку засунув под подушку, правой упираясь в деревянную спинку кровати. Рассвет был серым, и его тусклые блики, словно испанский бородатый мох, обволакивали ее обнаженные лопатки, руки и лицо. Лишь темные ресницы выделялись на фоне этого унылого бесцветия. Рот ее был приоткрыт, но она, казалось, не дышала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109