После ужина Кристофер был предельно учтив, помог Ли надеть пальто, поддерживал за локоть, пока они шли к машине, открыл перед ней дверцу, проследил, чтобы ей было удобно сидеть. Всю дорогу он внимательно следил за скоростью, вел машину аккуратно, мягко тормозил у светофоров, так что она даже не замечала остановок. Он настроил радио, включил обогреватель у ее ног, не забывал давать сигналы поворота.
Ли чувствовала себя так, словно в груди у нее надувался воздушный шар, черпая все больше и больше воздуха из ее легких, так что ей самой дышать становилось все труднее.
Сердце ныло.
Жгло глаза.
В горле стоял ком, и она почему-то подумала о том закупоренном садовом шланге.
Если бы только он взвился от ярости, вел машину, как обезумевший маньяк… Но вместо этого – безупречная выдержка и хладнокровие.
Подъехав к ее дому, он, не выключая двигателя, вышел из машины, чтобы открыть ей дверь, подал ей руку, помогая спуститься с высокого сиденья, и, поддерживая под локоть, проводил по скользкой аллейке до двери.
У порога она остановилась, в отчаянии от того, что делает, чувствуя, как уже заполняет душу пустота, которая станет еще более ощутимой и болезненной, как только он уедет. В прихожей горел свет, отбрасывая блики на их лица, ночной ветер кружил поземку у их щиколоток. Снег потемнел от времени и лежал во дворе тяжелым серым одеялом. Воздух был пропитан сыростью, которая, казалось, проникала через одежду, впитываясь в поры кожи, подкрадываясь к самому сердцу.
Он взял ее руки в свои, и они молча стояли в нескольких дюймах друг от друга, уставившись на темный асфальт под ногами.
Она подняла взгляд.
Он поднял взгляд.
И в ту же секунду, как встретились их взгляды, в нем словно оборвалась пружина, сдерживавшая до сих пор бушующие эмоции. Он крепко прижал ее к себе, неистово, в агонии вынужденного прощания, стал осыпать поцелуями. В них спрессовалось все: любовь и страсть, обида и боль, и она уже не сомневалась в том, что и ему уготованы страдания в разлуке.
Так же внезапно он и отпустил ее, сказав:
– Я не буду звонить тебе. Если захочешь меня видеть – ты знаешь, где меня найти.
Он резко развернулся и, перешагнув сразу через две ступеньки, направился к машине.
Ей уже случалось плакать так горько. Трижды. Так что она знала, что выстоит и на этот раз. Ее сотрясали жестокие рыдания – громкие, с надрывом, – так она оплакивала когда-то малышку Гранта… потом Билла… Грега. Разница была в том, что сейчас этими слезами она была обязана своему собственному выбору.
Но разве могла она поступить иначе?
Она была не из тех, кто привык к безнадежности, так что вопрос этот то и дело всплывал в сознании этой ночью. И ему вторил другой: «Как могли самые близкие ей люди подвергнуть ее такому адскому испытанию ?»
Вновь и вновь в памяти оживали прощальные поцелуи Кристофера, его торопливый уход. Она слышала, как яростно хлопнула дверца его автомобиля, как взвизгнули тормоза, когда он, резко вырулив на проезжую часть улицы, не вписался в поворот и угодил в сугроб. Он включил радио так громко, что рев его разносился по всей округе. В конце квартала он, не снижая скорости, промчался мимо сигнала «стоп».
И это полицейский.
Блюститель порядка.
Человек, чье сердце она разбила.
Она и сама страдала не меньше. Рухнув на кровать, она громко рыдала, разбудив своим плачем Джои, который, боязливо приоткрыв дверь в ее спальню, прошептал:
– Мам?.. Мам?.. Что случилось, мам?
Она не могла ответить, да и не хотела, и все продолжала плакать и стонать, терзая душу сына.
Это были слезы безнадежной любви. Она плакала и от горькой жалости к самой себе, не представляя, как переживет свое одиночество. Кто теперь позвонит и спросит, как прошел день? Кто позвонит в дверь с пирогом в руке, кто предложит ей прогуляться, съездить за рождественской елкой? Кто утешит, когда ей это будет необходимо, и поймет, что иногда ей нужно поплакать, кто будет смеяться вместе с ней в счастливые мгновения жизни?
Она лежала на боку – инертная, безучастная ко всему, не в силах двинуться, чтобы достать свежую пачку носовых платков, раздеться, снять украшения, залезть под одеяло.
В висках стучало. Глаза горели. В носу хлюпало. Она даже не могла вздохнуть, чтобы не содрогнуться при этом.
Я больше не хочу плакать. Пожалуйста, не разрешай мне больше плакать.
Вспомнив эту обращенную к Крису просьбу, она разрыдалась с новой силой.
В последний раз, когда она взглянула на часы, было четыре тридцать четыре утра.
Она проснулась в десять тринадцать и резко вскочила в постели, увидев, который час. Она уже давно должна была быть на работе! С трудом выбравшись из постели, она тут же свалилась обратно, зажав руками опухшую от боли голову. Покрывало на кровати было смято так, что напоминало топографическую карту, испещренную линиями горных хребтов и водоразделов. Наволочка явно нуждалась в стирке. В ногах валялись мокрые носовые платки.
О, Боже.
О, Боже.
О, Боже.
Дай мне силы пережить хотя бы этот день, потом станет легче.
Когда она, все-таки заставив себя встать, бесцельно расхаживала по спальне, кто-то постучал в дверь. Удивленная, она обернулась на стук, и в этот момент в дверях возник Джои и с сомнением в голосе спросил:
– Мам, с тобой все в порядке?
– Джои, что ты делаешь дома? Разве сегодня нет занятий в школе?
– Я не пошел.
Она все еще была во вчерашнем наряде, теперь уже мятом и бесформенном. До нее вдруг дошло, что она, должно быть, напугала сына.
Она закрыла глаза и приложила руку к виску, словно пытаясь остановить пульсацию.
– Мам, что случилось?
Ей казалось, что он стоит за добрую четверть мили от нее. Она потянулась к нему и ватными руками обняла его за талию.
– Вчера вечером мы с Кристофером расстались.
– Почему? – с искренним недоумением спросил он.
Этот наивный вопрос вызвал новый поток слез. Их соленые ручьи разъедали и без того воспаленные, набухшие веки.
– Да потому что все как сговорились обгадить меня, вот почему! – с вызовом воскликнула она. – А это так несправедливо, и я… я… – Рыдания вновь сокрушили ее. Она повисла на сыне, демонстрируя ему, как ведут себя девушки, покинутые своими возлюбленными, – завывая, словно ветер, залетевший в дупло, сгорая от стыда, но не в силах остановиться. Боже, да что же она себе позволяет? Мальчик еще насмотрится таких сцен, когда ему стукнет семнадцать и начнутся выяснения отношений с женским полом.
Он неловко обнял ее.
– Все в порядке, мам. Не плачь. Я с тобой.
– О, Джои, прости… прости. Я не хотела пуг… пугать тебя.
– Господи, я подумал, случилось что-то ужасное – ты заболела раком или что-нибудь в этом роде. Но если все дело только в Кристофере! Позвони ему и помирись! Он ведь действительно любит тебя, мам, я уверен в этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Ли чувствовала себя так, словно в груди у нее надувался воздушный шар, черпая все больше и больше воздуха из ее легких, так что ей самой дышать становилось все труднее.
Сердце ныло.
Жгло глаза.
В горле стоял ком, и она почему-то подумала о том закупоренном садовом шланге.
Если бы только он взвился от ярости, вел машину, как обезумевший маньяк… Но вместо этого – безупречная выдержка и хладнокровие.
Подъехав к ее дому, он, не выключая двигателя, вышел из машины, чтобы открыть ей дверь, подал ей руку, помогая спуститься с высокого сиденья, и, поддерживая под локоть, проводил по скользкой аллейке до двери.
У порога она остановилась, в отчаянии от того, что делает, чувствуя, как уже заполняет душу пустота, которая станет еще более ощутимой и болезненной, как только он уедет. В прихожей горел свет, отбрасывая блики на их лица, ночной ветер кружил поземку у их щиколоток. Снег потемнел от времени и лежал во дворе тяжелым серым одеялом. Воздух был пропитан сыростью, которая, казалось, проникала через одежду, впитываясь в поры кожи, подкрадываясь к самому сердцу.
Он взял ее руки в свои, и они молча стояли в нескольких дюймах друг от друга, уставившись на темный асфальт под ногами.
Она подняла взгляд.
Он поднял взгляд.
И в ту же секунду, как встретились их взгляды, в нем словно оборвалась пружина, сдерживавшая до сих пор бушующие эмоции. Он крепко прижал ее к себе, неистово, в агонии вынужденного прощания, стал осыпать поцелуями. В них спрессовалось все: любовь и страсть, обида и боль, и она уже не сомневалась в том, что и ему уготованы страдания в разлуке.
Так же внезапно он и отпустил ее, сказав:
– Я не буду звонить тебе. Если захочешь меня видеть – ты знаешь, где меня найти.
Он резко развернулся и, перешагнув сразу через две ступеньки, направился к машине.
Ей уже случалось плакать так горько. Трижды. Так что она знала, что выстоит и на этот раз. Ее сотрясали жестокие рыдания – громкие, с надрывом, – так она оплакивала когда-то малышку Гранта… потом Билла… Грега. Разница была в том, что сейчас этими слезами она была обязана своему собственному выбору.
Но разве могла она поступить иначе?
Она была не из тех, кто привык к безнадежности, так что вопрос этот то и дело всплывал в сознании этой ночью. И ему вторил другой: «Как могли самые близкие ей люди подвергнуть ее такому адскому испытанию ?»
Вновь и вновь в памяти оживали прощальные поцелуи Кристофера, его торопливый уход. Она слышала, как яростно хлопнула дверца его автомобиля, как взвизгнули тормоза, когда он, резко вырулив на проезжую часть улицы, не вписался в поворот и угодил в сугроб. Он включил радио так громко, что рев его разносился по всей округе. В конце квартала он, не снижая скорости, промчался мимо сигнала «стоп».
И это полицейский.
Блюститель порядка.
Человек, чье сердце она разбила.
Она и сама страдала не меньше. Рухнув на кровать, она громко рыдала, разбудив своим плачем Джои, который, боязливо приоткрыв дверь в ее спальню, прошептал:
– Мам?.. Мам?.. Что случилось, мам?
Она не могла ответить, да и не хотела, и все продолжала плакать и стонать, терзая душу сына.
Это были слезы безнадежной любви. Она плакала и от горькой жалости к самой себе, не представляя, как переживет свое одиночество. Кто теперь позвонит и спросит, как прошел день? Кто позвонит в дверь с пирогом в руке, кто предложит ей прогуляться, съездить за рождественской елкой? Кто утешит, когда ей это будет необходимо, и поймет, что иногда ей нужно поплакать, кто будет смеяться вместе с ней в счастливые мгновения жизни?
Она лежала на боку – инертная, безучастная ко всему, не в силах двинуться, чтобы достать свежую пачку носовых платков, раздеться, снять украшения, залезть под одеяло.
В висках стучало. Глаза горели. В носу хлюпало. Она даже не могла вздохнуть, чтобы не содрогнуться при этом.
Я больше не хочу плакать. Пожалуйста, не разрешай мне больше плакать.
Вспомнив эту обращенную к Крису просьбу, она разрыдалась с новой силой.
В последний раз, когда она взглянула на часы, было четыре тридцать четыре утра.
Она проснулась в десять тринадцать и резко вскочила в постели, увидев, который час. Она уже давно должна была быть на работе! С трудом выбравшись из постели, она тут же свалилась обратно, зажав руками опухшую от боли голову. Покрывало на кровати было смято так, что напоминало топографическую карту, испещренную линиями горных хребтов и водоразделов. Наволочка явно нуждалась в стирке. В ногах валялись мокрые носовые платки.
О, Боже.
О, Боже.
О, Боже.
Дай мне силы пережить хотя бы этот день, потом станет легче.
Когда она, все-таки заставив себя встать, бесцельно расхаживала по спальне, кто-то постучал в дверь. Удивленная, она обернулась на стук, и в этот момент в дверях возник Джои и с сомнением в голосе спросил:
– Мам, с тобой все в порядке?
– Джои, что ты делаешь дома? Разве сегодня нет занятий в школе?
– Я не пошел.
Она все еще была во вчерашнем наряде, теперь уже мятом и бесформенном. До нее вдруг дошло, что она, должно быть, напугала сына.
Она закрыла глаза и приложила руку к виску, словно пытаясь остановить пульсацию.
– Мам, что случилось?
Ей казалось, что он стоит за добрую четверть мили от нее. Она потянулась к нему и ватными руками обняла его за талию.
– Вчера вечером мы с Кристофером расстались.
– Почему? – с искренним недоумением спросил он.
Этот наивный вопрос вызвал новый поток слез. Их соленые ручьи разъедали и без того воспаленные, набухшие веки.
– Да потому что все как сговорились обгадить меня, вот почему! – с вызовом воскликнула она. – А это так несправедливо, и я… я… – Рыдания вновь сокрушили ее. Она повисла на сыне, демонстрируя ему, как ведут себя девушки, покинутые своими возлюбленными, – завывая, словно ветер, залетевший в дупло, сгорая от стыда, но не в силах остановиться. Боже, да что же она себе позволяет? Мальчик еще насмотрится таких сцен, когда ему стукнет семнадцать и начнутся выяснения отношений с женским полом.
Он неловко обнял ее.
– Все в порядке, мам. Не плачь. Я с тобой.
– О, Джои, прости… прости. Я не хотела пуг… пугать тебя.
– Господи, я подумал, случилось что-то ужасное – ты заболела раком или что-нибудь в этом роде. Но если все дело только в Кристофере! Позвони ему и помирись! Он ведь действительно любит тебя, мам, я уверен в этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109