Это явилось бы поступком и назидательным уроком для халдеев! Можно было представить себе, вот где она могла бы выказать твердость духа… замечательная была бы девчонка! Тогда бы я восхищался ею! Ох, как это было бы здорово!.. Тогда все уладилось бы. Конечно, я крепко любил ее, моего нежного, обожаемого идола, может быть, даже еще крепче, еще нежнее, чем до того злосчастного вечера, но я не смел более приближаться к ней, уделять ей внимание, хотя бы немного. Я боялся ее. Во время трапез, особенно за ужином, я глядел вверх, по сторонам, под стол, в окно… куда угодно, лишь бы не смотреть на ее дорогое личико… Я пускался на всевозможные притворства, следил за разговором с таким усиленным вниманием, таким безумным увлечением, что рот забывал закрыть, помирал от любопытства, восторгался самыми отъявленными глупостями Состена, восторженно внимал всем его разглагольствованиям об Индии, даже хлопал ему. Полковник бросал на меня от времени до времени недобрый взгляд, но за дверь не выставлял… и это было главное!.. Тотчас после десерта я приносил извинения за крошки и, сославшись на крайнюю усталость, убирался в спальню. Никаких объяснений! Я опасался, как бы меня не вовлекли в разговор, в доверительные беседы по окончании ужина… Не приведи Господи, малышке вздумается что-то сказать мне! Ну, уж нет! Тому не бывать! Исключить полностью!.. Положительно, она приносила мне несчастье! Снова ее дядюшка разозлится… Подозрительный субъект… Ей это и в голову не приходило, слишком доверчива, слишком простодушна была… Мне предстояло остерегаться за двоих… за нас двоих. Никаких неосмотрительных поступков! Я держался настороже и днем и ночью. Я нырял в постель – спать, притворяться спящим… Мучительный был сон – без преувеличений! – из-за свиста в ушах, из-за кошмаров… Шумы… крушения… какие-то люки… я спотыкался, проваливался в них… встрепенувшись, пробуждался… Все объято пламенем, как в доме ван Клабена… Вокруг меня что-то смыкалось, куда-то волокло… Такой у меня был кошмар… Я цеплялся, орал не своим голосом… Пожалуйте на гильотину!.. Снова засыпал, и снова какая-то жуть… На сей раз лягушки, огненные лягушки, и пожирающий их дракон… Эдакой драконище, весь в слизи, зеленый, с ревом извергающий пламя… Похожий на того, что выткан на Состеновом платье… только настоящий, огромный, впавший в буйство! Он глотал огненных лягушек на лету… И вдруг – бросок в мою сторону, он кидался на меня и разом – хрук! – вонзал в меня свои клыки, прямо в искалеченную руку! Я взвывал… Состен ярился:
– Ты спать будешь, придурок?
Как бы мне хотелось! Как только он меня не обзывал! По десять раз подряд мне виделся все тот же кошмар, пока наконец ужас не оставлял меня и я не засыпал, да и то ненадолго, на час или два, не больше… Со мной, действительно, было нелегко, не спорю. Хорош напарник со всеми его вскакиваниями, кошмарами, дикими воплями… Конечно, Состен был не в восторге!.. А малышка добивала меня, сокрушала мне сердце своей жалкой рожицей… В простоте своей, но и в силу эгоизма она не понимала, что происходит. Ребенок – он и есть ребенок. Мои заботы были непонятны ей, из-за нее все усложнялось. Лучше всего ей было бы уйти, уйти по своей воле, бежать отсюда… Тогда все уладилось бы, я уверен. Я размышлял об этом, лежа без сна. Когда у вас бессонница, вы становитесь жестоки, даже мстительны. Так можно дойти до безжалостности. Человек, страдающий без сна, превращается в чудовище, все его желания сводятся к одному: горячее лоно, младенческое блаженство, мир, сомкнувшийся в утробе для тебя одного… Забиться как можно глубже… и нежиться.
Они нашли все-таки способ отсрочить испытания, о чем было объявлено. Я держался того мнения, что они никогда не решатся. Если все прочие участники конкурса изобретателей противогазов столь же непостоянны, как мы, легко вообразить, чем все это завершится! О чем, вероятно, догадывались на Даунинг-стрит. Именно поэтому, надо полагать, они без конца откладывали, надеясь, что это в конце концов надоест, отобьет охоту. Только полковник был не из таких, у меня не возникало и тени сомнения. А в дураках ходил я – так, придурковатый бездельник… Кончились мои походы – нечего мне было больше делать в городе. Оставалось одно: читать газеты, чем я и занимался. Читал все подряд, искал хоть какой-то отголосок, хотя бы малейшее упоминание, хотя бы что-нибудь о нашей «Greenwich Tragedy».. Но нет, ни единого намека, ни единого словечка… как если ничего не случилось. Надо полагать, в этом потихоньку копались ищейки, такое у меня было чувство… Нет, уверенности никакой! Какая-то подспудная возня, не более того.
Тем временем я бил баклуши, а Состен смотрел, как я их бью, и бесился. Ему непременно нужно было, чтобы я занимался делом. Пунктик у него был такой: я должен был лезть на чердак, прищемлять себе пальцы, возиться с механикой, колотить молотком, обтачивать напильником, волочить проволоку, приобщаться понемногу к химии и нюхать содержимое их бутылей. Все тот же… горбатого могила исправит! Я кипятился:
– Да ты вспомни! Совсем память отшибло? Не ты ли говорил мне, что на этом поставили крест? Что война окончена… ну, почти? Что все совершенно изменится? Что произойдут коренные перемены в судьбе, и счет идет буквально на часы? Что все в руках Гоа? Ты ведь не станешь отрицать, ведь я не из пальца это высосал? Или снова лечение мозгов, признавайся?
Вот какую ловушку я ему устроил. Крепко я прижал этого педика.
Я продолжал между тем вытягивать из него жилы:
– Трепло! Пустобрех! Жучило! Ты ведь клялся самым святым, что тебе, вроде, хрен знает какое послание было и всякая такая дребедень. Ничего уже не помнишь? Ты же клялся своей Пепе, божился, что все послал к черту, войну и прочее, телефон, мои палочки! Ты, мол, плевал на самого Господа Бога! Это твои собственные слова! Мол, пришел конец несчастьям, ждать осталось всего несколько дней. В таком случае какой смысл нюхать твою хреновину? Ты сам говорил мне, что противогазы изжили себя. Я уже дышал дымом ваших сигарет! Вечно меня чем-нибудь обкуривают! Ну, чем не печка? Ты этого хотел, Шуберский?
Думаю, этот ворожей хренов упорно наводил на меня порчу, насылал удушье. Мне предназначалась роль сосиски, ливерной колбасы для копчения… Я становился резок, а он исподтишка наблюдал, как я брыкаюсь… Не по душе ему было, что я прозрел, проник в их тайные замыслы.
– Я тебе не выхлопная труба! – твердил я ему. – Не выхлопная труба!
Он что-то бурчал себе под нос, боялся открыто отрицать из опасения, что я расквашу ему рожу. Я доводил его до белого каления:
– Что же ты молчишь? Говори! Какого черта ты мне голову дуришь?.. По твоей милости я ночей не сплю, гоняюсь за твоими призраками, а теперь ты хочешь, чтобы я покончил с собой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204