Боро действовал просто: проходил решительно через лавку насквозь, молча, поднимался нахально наверх, и – за инструмент… Старик чертыхался ему вслед, ругался почем зря, то есть сопротивлялся как мог, называл его шакалом, шантажистом, гнусным, вонючим, жирным сутенером… Боро за словом в карман не лез, отвечал ему той же монетой; премиленькие откровения получались!., но вскоре стихали, однако… В общем-то, это род кокетства у них был… Они радовались друг другу…
На втором этаже под стропилами крыши помещалась целая свалка музыкальных инструментов, все больше струнных – мандолины, сломанные арфы и виолончели, полный шкаф скрипок, обломки гитар и цитр и прочий невероятный хлам… Целый курган кларнетов, гобоев, корнет-а-пистонов, флейт, дудочек цуфоло, сундук, набитый окаринами и всем, во что только можно дуть… а кроме того, экзотические инструменты: два мальгашских барабана, тамтам, три японских балалайки… На чердаке у Кощея хватило бы инструментов, чтоб заставить плясать весь Лондон, аккомпанировать целому континенту, вооружить три дюжины оркестров… то были невостребованные залоги не вернувшихся за ними музыкантов… залежавшийся товар. Старику надлежало от него избавляться, сбывать на Петтикоут – эдаком дворе отбросов, тутошнем «блошином рынке» – и тем самым высвобождать себе место! Но он время тянул, со дня на день перекладывал… Никак не мог решиться, тяжело это ему было… Уж больно любил он свои инструменты… Он даже к имеющимся новые подкупал… особенно рояли и пианино… Последним, к примеру, был «Плейель», отличный кабинетный рояль по дорогой цене, прекрасная модель от Максона – фантазия нашла… Страсть, знаете ли… Музыка глодала его изнутри… И ведь не играл, ни одной ноты извлечь бы не сумел, а инструменты держал, и так они ему нравились, что никак не мог заставить себя их продать… Накапливал арфы и тромбоны грудами, и до того у него наверху беспорядочно завалено все было, что уже и дверь не открывалась, и окна все загромождены были… Уйму денег мог выручить, а ведь до чего прижимистый скаредник был, оттого его Кощеем и звали, дрожал над каждой копейкой, за грош удавиться готов был, рыбьими костями торговать бы стал, если б только спрос нашелся, но музыки ради все забывал…
Боро, заходя, место себе высвобождал, распихивал все направо, налево… ногами… Выхватывал их хаоса скрипочку, саксофон, пикколо или мандолину… теребил струну маленько… так-сяк… вместо прелюдии… вроде как настраивался… самую малость… потом отбрасывал… капризно!.. И давай яростно разгребать подступы к пианино… все крушил… что мешало… весь кавардак тамошний!.. Бам! Бум!., усаживался наконец на табурете, устраивался… и вот он, вальс!., полились арпеджио, трели и прочие прибамбасы!.. на уличный манер… с вариациями распрекраснейшими… жалобными, кричащими, отрывистыми, бесконечными… неотразимо… Такое и крокодила растрогает… Тут манера важна… колдовская… чтоб очаровывать все и вся, любую клоаку по любому пошлому поводу, хоть элегантный салон, хоть убогое празднество среди угрюмой штукатурки, на зловещих перекрестках и в Богом забытых улочках, по кабакам и по случаю причастия, в дни поминовения, истекающие притворными слезами, и на 14 июля!.. Дзинь! ля! ля! и пошло, поехало… и нет никаких преград!., я-то знаю… Позднее, после многих передряг, мне доводилось торговать вместе с Боро этой ярмарочной приправой, этим дрыганьем пианинным… Надо было слышать, как мы лабали в три руки… Моя партия называлась «бас калеки»… У меня было время, много времени… обдумать, в чем секрет очарования… Главное, чтоб оно текло и текло! в этом весь фокус… чтоб не замедлялось и не останавливалось! чтобы сыпались ноты, как секунды, каждая со своей изюминкой, со своей маленькой танцующей душой, и каждая спешит, ведь, черт возьми, следующая на пятки наступает!., вприпрыжку!., трелью наподдает… заботы ваши зазвякивает… заигрывает время, мороки заплясывает, заверчивает и уносит, ах, озорница! ах, шалунья, там-тьям! галопом! нота за нотой!., арпеджио! и снова трель!., лукавый английский мотивчик!., хрупкий ригодончик!.. гул педали! и никаких сбоев… вздохов… остановок!.. Грустно, если подумать… оттого как безудержная нежность ускользает нота за нотой… Надо было видеть Боро в деле! виртуоз, одно слово!
И отправлял наверх… дань неизменную!., на час два-три шиллинга выходило… две-три паузы!.. У Боро характер – ой!.. Нипочем играть не стал бы! никогда!.. Старик сам поднимался наверх, шиллинги отнести!., пыхтел… по лестнице ему тяжело было… Боро у пианино сидел, не двигался… сам бы ни за что не спустился… он еще его мурыжил немного… чтоб тот побесился… зная, как он легко поддается!., делал вид, что ему надоело!., чтоб старик внизу покипятился… понервничал, попросил еще… И тогда только начинал потихоньку… под сурдинку, легонько педалью, жалобно… задумчиво так… в басах арпеджио… перебирал в си миноре и – оп! на тонику! Ага!.. закачалось в ритме… завихляло ригодоном. В том-то вся и хитрость!., чародейство!., утраченная жалобная прелесть!., бом! дзинь! бим!.. пляска маленьких мертвецов… три пальца… пять… и остальные!., аккорд – и понеслось!., ах, шалуны!., ну, дорвались! крикливо! пронзительно!., вот и живые присоединились!., тоже милашки что надо!., отскакали гамму терциями, затянули мотив! пальцы затарабанили!.. рондо… престо!., припев!., и все зашаталось!., подхватили живо!., с налету!.. Дзинь! динь! дон!..
И так до ужина, иной раз по три-четыре часа подряд!., галопом! с наскоку! ре октавами!.. Динь! ля! ля! знай, взбивает, перемалывает! пять! три! четыре! Дзинь!.. дождь диезов!., из тоски да в радость! в ригодон!..
Вот так, на шармачка, Боро с легкостью получал свой фунт за три-четыре часа треньканья!., по пивным, из паба в паб, точно таким же способом… пауза… «деньги, пожалуйста!»… продолжение. Попотеть приходилось, но все поспокойней, чем на улице… Боро же как раз помещений не любил, предпочитал улицу и свежий воздух! Катишь пианино на колесах, и так, прямо стоя, и играешь… Но улица, между прочим, сами понимаете, насчет полиции, – похуже любого паба… Тут вы у них в лапах, можно сказать!., орут, скандалят, донимают, что вы, дескать, проход затрудняете!., как с собаками обращаются!.. И потом, на улице – конкуренция! Менестрели! чумазые! Видели бы вы! визжат как резаные! рожи – что уголь! негритянские пляски! В то время в моде был свинг!., вопят, ровно Джоконда наша!.. Поют, значит!.. Народ в них души не чаял!.. Проходимцы эти с пляжей пришли, с началом войны разрешено стало. Три раза гаркнут – и дело в шляпе. На неделю денег наберут! Оттого-то и лучше в пивных, Боро пришлось смириться…
Однако обстоятельства вынуждали нас зарабатывать на улице и таскать за собой инструмент на колесах!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204