.. как раньше?
— Конечно, теперь уже точно. Ты выздоровеешь, станешь еще сильнее и красивее, чем раньше. Мы с тобой будем верхом кататься... в море купаться. Плавать умеешь?
— Да.
— Будем купаться с тобой в море. Загорать. В лес сходим, на скалы полазаем. С гравипоясом будешь летать. Все будет, Иль.
— Даже не верится... я теперь такая развалина.
— Ничего, это бывает. Это пройдет. Ты что будешь на завтрак?
Ильгет подумала.
— Знаешь, вот такой салатик, кисленький...
— Ага, понял.
— И хлеб черный. И еще рыбное пюре.
— Хорошо. А пить? Чай?
Арнис подошел к терминалу, сделал заказ. Вернулся и сел к Ильгет. Положил руку ей на плечо.
— Но больше ничего не болит?
— Нет.
— Это следы от иголок, — сказал Арнис, — эти приступы... Мы еще не умеем такое лечить. Но это пройдет со временем. Следы болят.
— Подожди... от каких иголок?
— Ты не помнишь? Сагон втыкал. Ты же вся была в этих иглах.
— А, кажется, помню. Я помню только, как он одну иголку воткнул в плечо, а больше — ничего, — лицо Ильгет потемнело и напряглось, на лбу выступили бисеринки пота, глаза болезненно заблестели... Губы дрожали. Арнис спросил тихо.
— Иль, что там было? Что ты видела там?
— Понимаешь, — прошептала она, глаза ее блестели дико и бессознательно, — там было...
Нет, нельзя это рассказать.
Это не иголки были, это копья, раскаленные, и они жгли изнутри. Нельзя объяснить. Это и представить нельзя, пока не почувствуешь. Но это еще не самое худшее. Солнце... то есть пасть. Нет.
— Самое страшное, что там было... там не было ни вчера, ни завтра. Только сейчас. Все время. Вечность.
Она замолчала, тяжело дыша.
— Я не могу об этом сказать. Таких слов просто нет.
Арнис провел ладонью по ее лицу.
— Иль, не думай об этом. Прошу тебя, не думай. Милая моя, хорошая. Не вспоминай.
— Я боюсь... я очень боюсь. Это так страшно — когда только сейчас, и больше ничего. Я стараюсь не думать, но все равно лезет...
— Иль... но ты же вышла оттуда... Пойми. Потом все-таки существует. Есть прошлое, настоящее и будущее. Как ты смогла оттуда выйти? Вспомни... Ты бы могла и не выйти оттуда, многие там остаются и сходят с ума. Вспомни, Иль! Должно быть что-то.
Ильгет долго молчала, тяжело дыша, в глазах застыла безысходность.
Вспоминать было тяжело. До конца она не могла себе это позволить. Если вспомнить все, до конца, то свалишься в безумие. Что-то было? Ей сейчас казалось, что да. Левая ладонь. Изуродованная и распухшая уже до того, что и болеть перестала. Левой ладони кто-то касался. Это был свет и прощение. Тогда она почти не заметила это, а вот сейчас вспомнила. Или это она придумала? Нет, вроде, было...
— Я поняла... я ведь не была там до конца. Меня все время кто-то держал за руку.
Арнис кивнул, взял ее лицо в ладони, погладил по голове.
— А потом он меня и вытащил оттуда, — шепотом закончила Ильгет.
— Милая, все хорошо... — так же тихо ответил Арнис, — ты же видишь, все хорошо, у сагона нет над тобой власти. Тебе нечего бояться, родная моя.
Ильгет ежедневно занималась с Сантой, психотерапевтом с Дэки, работавшей вообще-то в специальном санатории, где лечились эстарги после разнообразных психических воздействий — не только сагонских, гадости в Космосе и без сагонов хватает, и психотронное оружие есть (запрещенное в Федерации), да и просто разные ломающие психику события...
Оказывается, после действия психоблокировки тоже требовалось специальное восстановление. Ильгет и пережила этот метод в действии, как оглушающий удар. Сейчас Арнис и Иволга потихоньку рассказывали ей обо всем забытом. «А помнишь, как мы сидели с тобой? А рецепт я тебе дала... ты готовила это печенье?», «А помнишь мои записки?», «А помнишь...»
А после общения с сагоном ни один психотерапевт не поможет. Есть вещи, сказал Арнис, которые человек должен преодолеть сам. И только сам.
Арнис как-то привел к ней священника своей церкви, прихода Святого Квиринуса, отца Маркуса. Отец Маркус, собственно, уже был у Ильгет, в самом начале, сразу после операции. Но Ильгет почти не заметила ни его, ни соборования, она была слишком слаба. Теперь же они поговорили наедине, почти не прибегая к услугам транслятора, Ильгет уже хорошо говорила на линкосе (и это ее безмерно удивляло... то, что на этом совершенно чужом языке она могла выразить любую мысль так же легко, как на лонгинском. Хотя чего-то все равно не хватало — ассоциаций, наверное, знания литературы, практики).
Ильгет исповедалась, отец Маркус причастил ее.
Вскоре Арнис принес и надел ей на шею маленький скромный серебряный крестик с распятием.
Пальцы действительно начали расти, как хвост у ящерицы, под действием эмбриональных факторов роста и ускорителей регенерации. Ильгет все это безмерно удивляло. Миран рассказывал, что на самой заре заместительной хирургии — так это называлось — людям пересаживали клонированные органы эмбрионов, полученных из собственных клеток. Для этого приходилось убивать клонированных детей. Но так никогда не делали на Квирине, поскольку наука здесь управляется, как и все остальное, Этическим Сводом. Так не делали и на Эдоли. Но получать с помощью измененных водорослей эмбриональные факторы роста — научились, хоть для этого и потребовалось время. Теперь собственно трансплантология отмерла, поскольку все новые органы можно выращивать непосредственно на теле пациента.
Арнис все это время жил в больнице. Это, собственно, самая обычная практика на Квирине, кто-то из родственников или друзей ухаживает за раненым и на это время переселяется в больницу. Для этого в палате стояла и вторая койка, и шкафчик.
Ильгет, немного придя в себя, начала удивляться этому.
— Но... у тебя же есть свои дела. Работа...
— Ну, моя работа сейчас кончена. Я могу отдохнуть. Мне в патруль через три месяца, а пока...
— Но Арнис... вот именно, тебе отдыхать надо. Здесь же какой-то медперсонал есть.
— Есть, но... тебе неприятно, что я с тобой?
— Мне очень, очень приятно, — сказала Ильгет, — ты даже не представляешь, как... Но я просто не знаю... мне неудобно. Я тебе очень благодарна, ты столько для меня делаешь.
— А ты сколько для меня сделала? И для Иволги, и для всех нас? И главное — какой ценой? — тихо спросил Арнис. И помолчав, добавил.
— У нас так принято, Иль. У тебя же, кроме нас с Иволгой, на Квирине нет ни родных, ни друзей.
По мере выздоровления Ильгет начали посещать тревожные мысли о будущем.
Когда пальцы были восстановлены, она сразу поверила, что выздоровеет. Это было так наглядно — новые, гладкие и чистые, как у младенца, пальчики. Еще у нее смещены позвонки, не восстановлены хрящи, внутренние органы еще не в порядке, аритмия, не зажили переломы. Но она уже знала, что все это пройдет. Она встанет на ноги. Станет такой же, как раньше.
Такой же — ни на что не годной никчемностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
— Конечно, теперь уже точно. Ты выздоровеешь, станешь еще сильнее и красивее, чем раньше. Мы с тобой будем верхом кататься... в море купаться. Плавать умеешь?
— Да.
— Будем купаться с тобой в море. Загорать. В лес сходим, на скалы полазаем. С гравипоясом будешь летать. Все будет, Иль.
— Даже не верится... я теперь такая развалина.
— Ничего, это бывает. Это пройдет. Ты что будешь на завтрак?
Ильгет подумала.
— Знаешь, вот такой салатик, кисленький...
— Ага, понял.
— И хлеб черный. И еще рыбное пюре.
— Хорошо. А пить? Чай?
Арнис подошел к терминалу, сделал заказ. Вернулся и сел к Ильгет. Положил руку ей на плечо.
— Но больше ничего не болит?
— Нет.
— Это следы от иголок, — сказал Арнис, — эти приступы... Мы еще не умеем такое лечить. Но это пройдет со временем. Следы болят.
— Подожди... от каких иголок?
— Ты не помнишь? Сагон втыкал. Ты же вся была в этих иглах.
— А, кажется, помню. Я помню только, как он одну иголку воткнул в плечо, а больше — ничего, — лицо Ильгет потемнело и напряглось, на лбу выступили бисеринки пота, глаза болезненно заблестели... Губы дрожали. Арнис спросил тихо.
— Иль, что там было? Что ты видела там?
— Понимаешь, — прошептала она, глаза ее блестели дико и бессознательно, — там было...
Нет, нельзя это рассказать.
Это не иголки были, это копья, раскаленные, и они жгли изнутри. Нельзя объяснить. Это и представить нельзя, пока не почувствуешь. Но это еще не самое худшее. Солнце... то есть пасть. Нет.
— Самое страшное, что там было... там не было ни вчера, ни завтра. Только сейчас. Все время. Вечность.
Она замолчала, тяжело дыша.
— Я не могу об этом сказать. Таких слов просто нет.
Арнис провел ладонью по ее лицу.
— Иль, не думай об этом. Прошу тебя, не думай. Милая моя, хорошая. Не вспоминай.
— Я боюсь... я очень боюсь. Это так страшно — когда только сейчас, и больше ничего. Я стараюсь не думать, но все равно лезет...
— Иль... но ты же вышла оттуда... Пойми. Потом все-таки существует. Есть прошлое, настоящее и будущее. Как ты смогла оттуда выйти? Вспомни... Ты бы могла и не выйти оттуда, многие там остаются и сходят с ума. Вспомни, Иль! Должно быть что-то.
Ильгет долго молчала, тяжело дыша, в глазах застыла безысходность.
Вспоминать было тяжело. До конца она не могла себе это позволить. Если вспомнить все, до конца, то свалишься в безумие. Что-то было? Ей сейчас казалось, что да. Левая ладонь. Изуродованная и распухшая уже до того, что и болеть перестала. Левой ладони кто-то касался. Это был свет и прощение. Тогда она почти не заметила это, а вот сейчас вспомнила. Или это она придумала? Нет, вроде, было...
— Я поняла... я ведь не была там до конца. Меня все время кто-то держал за руку.
Арнис кивнул, взял ее лицо в ладони, погладил по голове.
— А потом он меня и вытащил оттуда, — шепотом закончила Ильгет.
— Милая, все хорошо... — так же тихо ответил Арнис, — ты же видишь, все хорошо, у сагона нет над тобой власти. Тебе нечего бояться, родная моя.
Ильгет ежедневно занималась с Сантой, психотерапевтом с Дэки, работавшей вообще-то в специальном санатории, где лечились эстарги после разнообразных психических воздействий — не только сагонских, гадости в Космосе и без сагонов хватает, и психотронное оружие есть (запрещенное в Федерации), да и просто разные ломающие психику события...
Оказывается, после действия психоблокировки тоже требовалось специальное восстановление. Ильгет и пережила этот метод в действии, как оглушающий удар. Сейчас Арнис и Иволга потихоньку рассказывали ей обо всем забытом. «А помнишь, как мы сидели с тобой? А рецепт я тебе дала... ты готовила это печенье?», «А помнишь мои записки?», «А помнишь...»
А после общения с сагоном ни один психотерапевт не поможет. Есть вещи, сказал Арнис, которые человек должен преодолеть сам. И только сам.
Арнис как-то привел к ней священника своей церкви, прихода Святого Квиринуса, отца Маркуса. Отец Маркус, собственно, уже был у Ильгет, в самом начале, сразу после операции. Но Ильгет почти не заметила ни его, ни соборования, она была слишком слаба. Теперь же они поговорили наедине, почти не прибегая к услугам транслятора, Ильгет уже хорошо говорила на линкосе (и это ее безмерно удивляло... то, что на этом совершенно чужом языке она могла выразить любую мысль так же легко, как на лонгинском. Хотя чего-то все равно не хватало — ассоциаций, наверное, знания литературы, практики).
Ильгет исповедалась, отец Маркус причастил ее.
Вскоре Арнис принес и надел ей на шею маленький скромный серебряный крестик с распятием.
Пальцы действительно начали расти, как хвост у ящерицы, под действием эмбриональных факторов роста и ускорителей регенерации. Ильгет все это безмерно удивляло. Миран рассказывал, что на самой заре заместительной хирургии — так это называлось — людям пересаживали клонированные органы эмбрионов, полученных из собственных клеток. Для этого приходилось убивать клонированных детей. Но так никогда не делали на Квирине, поскольку наука здесь управляется, как и все остальное, Этическим Сводом. Так не делали и на Эдоли. Но получать с помощью измененных водорослей эмбриональные факторы роста — научились, хоть для этого и потребовалось время. Теперь собственно трансплантология отмерла, поскольку все новые органы можно выращивать непосредственно на теле пациента.
Арнис все это время жил в больнице. Это, собственно, самая обычная практика на Квирине, кто-то из родственников или друзей ухаживает за раненым и на это время переселяется в больницу. Для этого в палате стояла и вторая койка, и шкафчик.
Ильгет, немного придя в себя, начала удивляться этому.
— Но... у тебя же есть свои дела. Работа...
— Ну, моя работа сейчас кончена. Я могу отдохнуть. Мне в патруль через три месяца, а пока...
— Но Арнис... вот именно, тебе отдыхать надо. Здесь же какой-то медперсонал есть.
— Есть, но... тебе неприятно, что я с тобой?
— Мне очень, очень приятно, — сказала Ильгет, — ты даже не представляешь, как... Но я просто не знаю... мне неудобно. Я тебе очень благодарна, ты столько для меня делаешь.
— А ты сколько для меня сделала? И для Иволги, и для всех нас? И главное — какой ценой? — тихо спросил Арнис. И помолчав, добавил.
— У нас так принято, Иль. У тебя же, кроме нас с Иволгой, на Квирине нет ни родных, ни друзей.
По мере выздоровления Ильгет начали посещать тревожные мысли о будущем.
Когда пальцы были восстановлены, она сразу поверила, что выздоровеет. Это было так наглядно — новые, гладкие и чистые, как у младенца, пальчики. Еще у нее смещены позвонки, не восстановлены хрящи, внутренние органы еще не в порядке, аритмия, не зажили переломы. Но она уже знала, что все это пройдет. Она встанет на ноги. Станет такой же, как раньше.
Такой же — ни на что не годной никчемностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145