.. замереть... умереть бы прямо сейчас... Господи! Почему он так легко заставляет меня слушать?
— Тебе не справиться со мной, — сказал Арнис, — понимаешь, не справиться.
— Ты думаешь, что можешь не слушать меня. Конечно, не надо слушать... только это ведь не я, Арнис. Это твоя совесть. Меня ты заткнешь, а ее?
— Совесть здесь ни при чем. Уйди... уйди, ублюдок.
Арнис начал монотонно и тихо ругаться... может быть, хоть это спасет... удержит на какое-то время.
Долго ему не продержать старика.
Ильгет снова пришла к нему на следующий день.
Они просто говорили... и время пролетало так незаметно, что Ильгет сама себя заставляла поглядывать на часы — вот уже два часа прошло... уже почти три... нет, неудобно, надо все-таки домой идти.
— Так сколько же у вас в семье было детей?
— Четверо, — отвечал Арнис, — мой брат, Эльм, он погиб, когда ему двадцать пять было. И еще две сестры у меня есть, старшая и младшая. У старшей уже трое детей, и младшая скоро должна родить.
— У вас всегда так много детей в семьях? — удивлялась Ильгет.
— Ну конечно. Не очень много, четверо — это среднее число. Информационное давление на это рассчитано, потому что у нас людей, знаешь, всегда не хватает.
— Почему не хватает? Вот у нас на Ярне, говорят, перенаселение.
— Ерунда это, Иль... Мы ведь в Космосе живем, места для жизни — сколько угодно. Квирин уже четыре колонии основал, это только Квирин... Но у нас и на самой планете народу немного, ведь война была всего-то полвека назад. И потом, у нас, знаешь, не все удерживаются...
Бледное и узкое лицо, ямочка на щеке, улыбка. Ласковый взгляд. Белая наволочка и желтоватая, неровно окрашенная стена, казенный больничный запах. Вечер — и тусклый свет в палате, шуточки Антолика.
Красивые руки у него. Это очень важно — какие руки. А эти длинные, тонкие пальцы, нервные и гибкие, но кажется, очень сильные, и когда они касаются случайно руки Ильгет, хочется их задержать.
.. — Я тебе еще не надоела?
— Ну что ты! Я так рад, что ты приходишь.
— Я тебе вот еще книг принесла... ты так быстро читаешь!
— У нас этому учат... Спасибо! О, я вижу, ты опять чего-то вкусненького...
— Ну да, тебе же понравились крендельки. Я опять испекла.
— Иль, ты так замечательно готовишь... Ты чего?
Ильгет растерянно смотрела в пол и не отвечала. Потом посмотрела на Арниса.
— Ты знаешь, я первый раз в жизни слышу, что хорошо готовлю.
— На улице, вроде, уже зима наступает... холодно?
— Сегодня первые снежинки полетели.
Тусклое слепое окно. Ильгет поймала себя на том, что почти не слышит того, что говорит Арнис. Он рассказывает что-то о Квирине. Да... там очень хорошо, наверное, как в сказке. А за окном уже действительно снег.
— А кем же ты стала, Иль?
— А я никем не стала. Пошла на лингвистику, к языкам у меня способности. Но не закончила... так получилось.
— Языки — это тоже хорошо, интересно. А я вот туп... с мнемоизлучателем, и то не могу нормально выучить.
— Ну наш-то язык ты отлично знаешь.
— Я много времени на него потратил. Нет, Иль, я тупой ско, ни к чему не способный. Я и в музыке дуб, и творчеством никаким не занимаюсь особо, разве что социологией немного увлекаюсь...
— Творчеством? — тонкие, прямые брови Ильке взлетели вверх.
— Ну да... я имею в виду — там сочинять что-нибудь...
— А я сочиняю, — тихо сказала Ильке. Она смотрела в пол и говорила быстро и тихо, будто стесняясь.
— Я стихи сочиняю. И прозу тоже... иногда.
— Как здорово, — сказал Арнис, — почитай мне какие-нибудь свои стихи, а?
— Как, — Ильгет обернулась на опустевшую уже койку Антолика, — вот прямо так... почитать?
— Да, а что такого?
— Не знаю. Я как-то... никогда...
— Да ладно, не стесняйся. Ну почитай правда! — попросил Арнис.
— Я даже не знаю, что...
— Ну последнее...
— Последнее... Только оно непонятно о чем. Я сама не знаю.
— Это неважно, Иль.
Она читала сдавленным тихим голосом, интонируя по-детски, как школьница.
Звенящий лес, на всходе день,
Ложится золотой рассвет
На сосны, и опять нам лень
Включать кукушкин счетчик лет.
Кукушка! Песенка твоя
Легка, как девичья слеза.
Мы от кукушкина гнезда
Летим до близкого жилья.
И здесь — ослиный перекрик,
Там — соловьиный перепев,
Здесь — грай ворон и волчий рык,
А там — весна и шум дерев.
До чистых вод, до царских врат
Дойдем ли? Все равно, когда -
Сегодня ль, завтра помирать.
Кукушка! Не считай года!
Арнис замер и молчал. Долго. Потом сказал.
— Чудесно, Ильгет! Я даже не думал, — он снова замолчал. Потом, словно подбирая слова, сказал, — Я не понимаю, откуда ты это... Почему ты это знаешь? Мне кажется, что это обо мне. О нас... о моей жизни, словом. Откуда тебе-то знать все это?
Он помолчал, потом улыбнулся.
— Ты не удивляйся, что я молчу. Это я по привычке. Просто у нас на Квирине такой обычай, мы никогда не аплодируем, а просто молчим. Чем глубже молчание, и чем дольше оно длится, тем, значит, выше оценка. Если бы я не сообразил, что ты этого не знаешь и можешь обидеться, я бы целый час молчал и переваривал. Слушай, а в написанном виде ты мне не дашь этот стих? И заодно другие тоже?
— Конечно...
— И прозу...
— Принести?
— Да, пожалуйста! — попросил Арнис, — мне кажется, это должно быть так здорово!
Ильгет поднялась к себе в квартиру — прекрасную трехкомнатную квартиру, не слишком чистую и уютную, но обставленную дорогой мебелью. Пита много зарабатывал в последнее время. Деньги девать-то некуда. Разве что накопить на полет, посмотреть другие миры — но Пита не хочет. Да и действительно, что там делать, на этих мирах, везде одно и то же.
Пита, как обычно, сидел в кабинете, видимо, слышал, как хлопнула дверь, но к супруге не вышел. Ильгет проскользнула на кухню. Пора и ужин готовить... надо же было так засидеться. Хотела сегодня еще белье догладить. Ничего, неважно, завтра успею.
Скоро спасатели заберут Арниса. Конечно, для него это хорошо, а для меня... я больше никогда не смогу хоть чуть-чуть прикоснуться к тому дивному большому миру. И как это люди в нем живут — счастливые...
Ильгет начала чистить картошку. Надо выбросить все эти мысли из головы. О Космосе, о Квирине, о полетах...
Мне уже двадцать четыре. Не девочка. Надо думать о том, что есть здесь и сейчас. О жизни. А может, с Питой еще раз поговорить насчет усыновления? Родить Ильгет, говорят, больше не сможет. Конечно, если вернуться в Иннельс, в столицу, и там попробовать обратиться в Государственную Клинику... да это все будет очень дорого. Нет, не стоит. Раз Бог не дает, можно усыновить. В принципе, не так уж важно, свой или нет. Пита пока не очень-то насчет этого, но можно потихоньку его к этой мысли готовить...
Пита вошел в кухню. Достал кусок хлеба, колбасы, начал жевать.
— Скоро ужинать будем, — сказала Ильгет.
— Тебе жалко, что ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
— Тебе не справиться со мной, — сказал Арнис, — понимаешь, не справиться.
— Ты думаешь, что можешь не слушать меня. Конечно, не надо слушать... только это ведь не я, Арнис. Это твоя совесть. Меня ты заткнешь, а ее?
— Совесть здесь ни при чем. Уйди... уйди, ублюдок.
Арнис начал монотонно и тихо ругаться... может быть, хоть это спасет... удержит на какое-то время.
Долго ему не продержать старика.
Ильгет снова пришла к нему на следующий день.
Они просто говорили... и время пролетало так незаметно, что Ильгет сама себя заставляла поглядывать на часы — вот уже два часа прошло... уже почти три... нет, неудобно, надо все-таки домой идти.
— Так сколько же у вас в семье было детей?
— Четверо, — отвечал Арнис, — мой брат, Эльм, он погиб, когда ему двадцать пять было. И еще две сестры у меня есть, старшая и младшая. У старшей уже трое детей, и младшая скоро должна родить.
— У вас всегда так много детей в семьях? — удивлялась Ильгет.
— Ну конечно. Не очень много, четверо — это среднее число. Информационное давление на это рассчитано, потому что у нас людей, знаешь, всегда не хватает.
— Почему не хватает? Вот у нас на Ярне, говорят, перенаселение.
— Ерунда это, Иль... Мы ведь в Космосе живем, места для жизни — сколько угодно. Квирин уже четыре колонии основал, это только Квирин... Но у нас и на самой планете народу немного, ведь война была всего-то полвека назад. И потом, у нас, знаешь, не все удерживаются...
Бледное и узкое лицо, ямочка на щеке, улыбка. Ласковый взгляд. Белая наволочка и желтоватая, неровно окрашенная стена, казенный больничный запах. Вечер — и тусклый свет в палате, шуточки Антолика.
Красивые руки у него. Это очень важно — какие руки. А эти длинные, тонкие пальцы, нервные и гибкие, но кажется, очень сильные, и когда они касаются случайно руки Ильгет, хочется их задержать.
.. — Я тебе еще не надоела?
— Ну что ты! Я так рад, что ты приходишь.
— Я тебе вот еще книг принесла... ты так быстро читаешь!
— У нас этому учат... Спасибо! О, я вижу, ты опять чего-то вкусненького...
— Ну да, тебе же понравились крендельки. Я опять испекла.
— Иль, ты так замечательно готовишь... Ты чего?
Ильгет растерянно смотрела в пол и не отвечала. Потом посмотрела на Арниса.
— Ты знаешь, я первый раз в жизни слышу, что хорошо готовлю.
— На улице, вроде, уже зима наступает... холодно?
— Сегодня первые снежинки полетели.
Тусклое слепое окно. Ильгет поймала себя на том, что почти не слышит того, что говорит Арнис. Он рассказывает что-то о Квирине. Да... там очень хорошо, наверное, как в сказке. А за окном уже действительно снег.
— А кем же ты стала, Иль?
— А я никем не стала. Пошла на лингвистику, к языкам у меня способности. Но не закончила... так получилось.
— Языки — это тоже хорошо, интересно. А я вот туп... с мнемоизлучателем, и то не могу нормально выучить.
— Ну наш-то язык ты отлично знаешь.
— Я много времени на него потратил. Нет, Иль, я тупой ско, ни к чему не способный. Я и в музыке дуб, и творчеством никаким не занимаюсь особо, разве что социологией немного увлекаюсь...
— Творчеством? — тонкие, прямые брови Ильке взлетели вверх.
— Ну да... я имею в виду — там сочинять что-нибудь...
— А я сочиняю, — тихо сказала Ильке. Она смотрела в пол и говорила быстро и тихо, будто стесняясь.
— Я стихи сочиняю. И прозу тоже... иногда.
— Как здорово, — сказал Арнис, — почитай мне какие-нибудь свои стихи, а?
— Как, — Ильгет обернулась на опустевшую уже койку Антолика, — вот прямо так... почитать?
— Да, а что такого?
— Не знаю. Я как-то... никогда...
— Да ладно, не стесняйся. Ну почитай правда! — попросил Арнис.
— Я даже не знаю, что...
— Ну последнее...
— Последнее... Только оно непонятно о чем. Я сама не знаю.
— Это неважно, Иль.
Она читала сдавленным тихим голосом, интонируя по-детски, как школьница.
Звенящий лес, на всходе день,
Ложится золотой рассвет
На сосны, и опять нам лень
Включать кукушкин счетчик лет.
Кукушка! Песенка твоя
Легка, как девичья слеза.
Мы от кукушкина гнезда
Летим до близкого жилья.
И здесь — ослиный перекрик,
Там — соловьиный перепев,
Здесь — грай ворон и волчий рык,
А там — весна и шум дерев.
До чистых вод, до царских врат
Дойдем ли? Все равно, когда -
Сегодня ль, завтра помирать.
Кукушка! Не считай года!
Арнис замер и молчал. Долго. Потом сказал.
— Чудесно, Ильгет! Я даже не думал, — он снова замолчал. Потом, словно подбирая слова, сказал, — Я не понимаю, откуда ты это... Почему ты это знаешь? Мне кажется, что это обо мне. О нас... о моей жизни, словом. Откуда тебе-то знать все это?
Он помолчал, потом улыбнулся.
— Ты не удивляйся, что я молчу. Это я по привычке. Просто у нас на Квирине такой обычай, мы никогда не аплодируем, а просто молчим. Чем глубже молчание, и чем дольше оно длится, тем, значит, выше оценка. Если бы я не сообразил, что ты этого не знаешь и можешь обидеться, я бы целый час молчал и переваривал. Слушай, а в написанном виде ты мне не дашь этот стих? И заодно другие тоже?
— Конечно...
— И прозу...
— Принести?
— Да, пожалуйста! — попросил Арнис, — мне кажется, это должно быть так здорово!
Ильгет поднялась к себе в квартиру — прекрасную трехкомнатную квартиру, не слишком чистую и уютную, но обставленную дорогой мебелью. Пита много зарабатывал в последнее время. Деньги девать-то некуда. Разве что накопить на полет, посмотреть другие миры — но Пита не хочет. Да и действительно, что там делать, на этих мирах, везде одно и то же.
Пита, как обычно, сидел в кабинете, видимо, слышал, как хлопнула дверь, но к супруге не вышел. Ильгет проскользнула на кухню. Пора и ужин готовить... надо же было так засидеться. Хотела сегодня еще белье догладить. Ничего, неважно, завтра успею.
Скоро спасатели заберут Арниса. Конечно, для него это хорошо, а для меня... я больше никогда не смогу хоть чуть-чуть прикоснуться к тому дивному большому миру. И как это люди в нем живут — счастливые...
Ильгет начала чистить картошку. Надо выбросить все эти мысли из головы. О Космосе, о Квирине, о полетах...
Мне уже двадцать четыре. Не девочка. Надо думать о том, что есть здесь и сейчас. О жизни. А может, с Питой еще раз поговорить насчет усыновления? Родить Ильгет, говорят, больше не сможет. Конечно, если вернуться в Иннельс, в столицу, и там попробовать обратиться в Государственную Клинику... да это все будет очень дорого. Нет, не стоит. Раз Бог не дает, можно усыновить. В принципе, не так уж важно, свой или нет. Пита пока не очень-то насчет этого, но можно потихоньку его к этой мысли готовить...
Пита вошел в кухню. Достал кусок хлеба, колбасы, начал жевать.
— Скоро ужинать будем, — сказала Ильгет.
— Тебе жалко, что ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145