И потом — что он знает о Пите, что там все-таки было... но Ильгет снова ничего не спросила об этом.
— Ну а как у тебя здоровье?
— Боже мой, Иль, все это такие пустяки... Несколько переломов, поверхностная рана.
— Осложненная...
— Ну что ты, это же мелочи. Такое бывает на каждом шагу. Это все только выглядело страшно... Так что ты не беспокойся об этом. Я уже забыл, честное слово.
Он помолчал.
— Зато я теперь знаю, что ты пережила тогда... не до конца, конечно, но я хоть немного на себе попробовал.
— Ох уж... — пробормотала Ильгет, — сомнительна ценность такого опыта.
— Я в каком-то смысле даже рад... — Арнис замолчал.
— Ты ходишь к Санте? Ты ведь после психоблокировки.
— Конечно, хожу.
Они снова замолчали. Переливы колокола, зовущие в церковь, прервали затянувшуюся паузу.
Родители вошли первыми, Данг нес ребенка на руках. За ними следовали Ильгет и Фелл. Женщины в белых длинных платьях простого покроя и кружевных альвах, мужчины — в светло-серых накидках, белых скетах. Отец Маркус в полном облачении, несколько министрантов уже ждали у крестильной Чаши. Остальные молча расходились по местам, ожидая начала праздника.
Откуда-то, казалось, из самих стен храма, зазвучала пронизывающая глубокая музыка. Два голоса, мужской баритон и высокое женское сопрано, подхватили мелодию, они пели на эдолийском языке древний гимн, и никто не подпевал им, все замерли, стоя. Ильгет стояла у Чаши, чуть позади Данга и Лири с младенцем, и вслед за музыкой, а позже — за словами священника, за общей молитвой, настроение ее сердца изменялось.
Ильгет видела в глубине храма Арниса, и ничто не шевелилось в ее душе, никакого содрогания, никакой щемящей и сладкой боли. О чем она думала только что, что подсказывало неверное зыбкое сердце? Арнис — просто друг, такой же вот, как Данг и Лири... почему они выбрали Ильгет крестной? Так трудно понять, ведь она гораздо слабее других, хуже, разве ей сравниться с квиринцами? Но раз так надо, подумала Ильгет, раз они попросили, не могу же я отказаться. Я сделаю все возможное, все, что смогу. Они встречались и разговаривали уже все вместе, родители, крестные, отец Маркус, говорили о будущем пути Анри, о том, кто и как будет его готовить к Первому Причастию, о чем нужно особенно помолиться, вообще — о нем, и о Данге с Лири. Я не могу отказаться, подумала Ильгет, и теперь эта нить связывает меня с Дангом и Лири, это как родственная связь, ведь не откажешься от своей матери и своих родственников, так же и тут, этот малыш — мой крестник, и я должна буду о нем молиться, и ему помогать, и так будет всегда. Если Данг и Лири погибнут, а это в наших условиях вполне вероятно, я (потому что Фелл уже немолод, и жена его умерла) буду первой, кто возьмет малыша в семью, так принято. Сердце натянулось и зазвенело как струна. И когда священник произнес обычную формулу (которую за ребенка произносят родители и крестные): Отрекаетесь ли вы от сатаны и дел его? — Ильгет выговорила легко и радостно: отрекаюсь! И потом повторяла Символ Веры, даже не задумываясь, слова сами вылетали, и так это было хорошо и правильно, и радостно, и в этот момент уже не было у Ильгет ни малейшего сомнения в этом «отрекаюсь», она и сейчас знала, что за этим стоит, и что произнести это слово — все равно, что формулу психоблокировки, зная, что предстоит ужас, но все равно собираясь бороться до конца. Но сейчас это ее не волновало, и она с радостью произносила все, что было нужно. И когда понадобилось, перекрестила младенца. И с возрастающим радостным волнением наблюдала, как священник поливает маленькую головку святой водой, произнося привычные слова крещения.
После праздника и обычной Евхаристии все собрались в зале Общины, было угощение (Ильгет и сама напекла собственными руками, без коквинера, ярнийского печенья и принесла целый таз), был шумный, веселый гомон. Ильгет держалась поближе к крестнику и его родителям, смеялась, пила и ела, а натянутая струна внутри звенела все так же. Ильгет беззвучно, про себя молилась, чтобы как-то выразить это внутреннее чувство. Она вспоминала собственное крещение на Ярне. Ведь все было не так. Не было никаких друзей рядом, полузнакомые крестные из общины — так с ними близких отношений и не возникло. И храм далеко не такой красивый. И не та музыка. Все иначе. Но ведь точно такое же было ощущение — радости и свободы, подаренной просто так, ни за что, новой жизни.
Ильгет сама не понимала, каким образом слышала слова окружающих, и что-то отвечала, и хохотала над шутками...
Потом она вспомнила, что надо бы не слишком поздно вернуться домой и, распрощавшись со всеми, ушла.
Праздничное настроение улетучивалось по мере того, как она приближалась к дому. Ильгет вела флаер аккуратно — немного разучилась за время акции. Посадила машину (конечно, общественную, на свою пока не было денег) на стоянку, стала спускаться в квартиру...
Все правильно, надо немного перестроиться. Нет ничего хуже, чем когда приходишь воодушевленная, радостная из Церкви, а муж совсем в другом настроении, ты не попадаешь с ним в лад, могут возникнуть конфликты. Праздник кончился, начались суровые будни, подумала Ильгет, внутренне готовясь к встрече с мужем. И вдруг ей вспомнилась радость, пришедшая только сегодня. Ребенок же может быть, вполне, ребенок! Как отнесется к этой мысли Пита?
Дверь безмолвно распахнулась, Ильгет шагнула внутрь, на косые желтоватые прохладные квадраты коридора. В квартире никакого шевеления не замечалось. Она повесила плащ на гардеробную подставку, осторожно заглянула в гостиную. Так и есть, муж в любимой позе, на диване, с демонстратором, читает, а вероятнее всего, смотрит какую-нибудь комедию. Линкосом он уже неплохо овладел, хотя с Ильгет предпочитал говорить все еще по-лонгински. Невольная подготовительная улыбка скользнула на ее лицо, она позвала тихо.
— Пита!
Муж одним пальцем снял демонстратор, приподнялся.
— А, Ильке! Привет.
И снова надел очки.
— Ты ужинал?
— Не-а... пивка вот раздавил, — рядом с ним стояла пустая бутыль, вазочка с орешками.
— Будешь ужинать?
— А ты?
— Ну я немного поем с тобой, — Ильгет еще не хотелось ужинать, она укорила себя за то, что в зале Общины слишком увлеклась угощением. Пошла на кухню. Опять, как обычно бывало на Ярне — на кухню одна, правда, вот готовить здесь не в пример легче и быстрее. Ильгет уже изучила вкусы мужа, сформировавшиеся на Квирине. Заказала коквинеру сиккарги для себя, а для Питы — креветок под острым соусом, картофельное пюре, салат, к чаю — пирог. Стала медлительно, замирая и задумываясь, накрывать на стол. Пита как-то давно уже сказал, что ему нравится, когда стол накрыт как положено, это создает ощущение повседневного праздника, правда, он никогда не хвалил ее после за это, но Ильгет продолжала считать, что доставляет ему удовольствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
— Ну а как у тебя здоровье?
— Боже мой, Иль, все это такие пустяки... Несколько переломов, поверхностная рана.
— Осложненная...
— Ну что ты, это же мелочи. Такое бывает на каждом шагу. Это все только выглядело страшно... Так что ты не беспокойся об этом. Я уже забыл, честное слово.
Он помолчал.
— Зато я теперь знаю, что ты пережила тогда... не до конца, конечно, но я хоть немного на себе попробовал.
— Ох уж... — пробормотала Ильгет, — сомнительна ценность такого опыта.
— Я в каком-то смысле даже рад... — Арнис замолчал.
— Ты ходишь к Санте? Ты ведь после психоблокировки.
— Конечно, хожу.
Они снова замолчали. Переливы колокола, зовущие в церковь, прервали затянувшуюся паузу.
Родители вошли первыми, Данг нес ребенка на руках. За ними следовали Ильгет и Фелл. Женщины в белых длинных платьях простого покроя и кружевных альвах, мужчины — в светло-серых накидках, белых скетах. Отец Маркус в полном облачении, несколько министрантов уже ждали у крестильной Чаши. Остальные молча расходились по местам, ожидая начала праздника.
Откуда-то, казалось, из самих стен храма, зазвучала пронизывающая глубокая музыка. Два голоса, мужской баритон и высокое женское сопрано, подхватили мелодию, они пели на эдолийском языке древний гимн, и никто не подпевал им, все замерли, стоя. Ильгет стояла у Чаши, чуть позади Данга и Лири с младенцем, и вслед за музыкой, а позже — за словами священника, за общей молитвой, настроение ее сердца изменялось.
Ильгет видела в глубине храма Арниса, и ничто не шевелилось в ее душе, никакого содрогания, никакой щемящей и сладкой боли. О чем она думала только что, что подсказывало неверное зыбкое сердце? Арнис — просто друг, такой же вот, как Данг и Лири... почему они выбрали Ильгет крестной? Так трудно понять, ведь она гораздо слабее других, хуже, разве ей сравниться с квиринцами? Но раз так надо, подумала Ильгет, раз они попросили, не могу же я отказаться. Я сделаю все возможное, все, что смогу. Они встречались и разговаривали уже все вместе, родители, крестные, отец Маркус, говорили о будущем пути Анри, о том, кто и как будет его готовить к Первому Причастию, о чем нужно особенно помолиться, вообще — о нем, и о Данге с Лири. Я не могу отказаться, подумала Ильгет, и теперь эта нить связывает меня с Дангом и Лири, это как родственная связь, ведь не откажешься от своей матери и своих родственников, так же и тут, этот малыш — мой крестник, и я должна буду о нем молиться, и ему помогать, и так будет всегда. Если Данг и Лири погибнут, а это в наших условиях вполне вероятно, я (потому что Фелл уже немолод, и жена его умерла) буду первой, кто возьмет малыша в семью, так принято. Сердце натянулось и зазвенело как струна. И когда священник произнес обычную формулу (которую за ребенка произносят родители и крестные): Отрекаетесь ли вы от сатаны и дел его? — Ильгет выговорила легко и радостно: отрекаюсь! И потом повторяла Символ Веры, даже не задумываясь, слова сами вылетали, и так это было хорошо и правильно, и радостно, и в этот момент уже не было у Ильгет ни малейшего сомнения в этом «отрекаюсь», она и сейчас знала, что за этим стоит, и что произнести это слово — все равно, что формулу психоблокировки, зная, что предстоит ужас, но все равно собираясь бороться до конца. Но сейчас это ее не волновало, и она с радостью произносила все, что было нужно. И когда понадобилось, перекрестила младенца. И с возрастающим радостным волнением наблюдала, как священник поливает маленькую головку святой водой, произнося привычные слова крещения.
После праздника и обычной Евхаристии все собрались в зале Общины, было угощение (Ильгет и сама напекла собственными руками, без коквинера, ярнийского печенья и принесла целый таз), был шумный, веселый гомон. Ильгет держалась поближе к крестнику и его родителям, смеялась, пила и ела, а натянутая струна внутри звенела все так же. Ильгет беззвучно, про себя молилась, чтобы как-то выразить это внутреннее чувство. Она вспоминала собственное крещение на Ярне. Ведь все было не так. Не было никаких друзей рядом, полузнакомые крестные из общины — так с ними близких отношений и не возникло. И храм далеко не такой красивый. И не та музыка. Все иначе. Но ведь точно такое же было ощущение — радости и свободы, подаренной просто так, ни за что, новой жизни.
Ильгет сама не понимала, каким образом слышала слова окружающих, и что-то отвечала, и хохотала над шутками...
Потом она вспомнила, что надо бы не слишком поздно вернуться домой и, распрощавшись со всеми, ушла.
Праздничное настроение улетучивалось по мере того, как она приближалась к дому. Ильгет вела флаер аккуратно — немного разучилась за время акции. Посадила машину (конечно, общественную, на свою пока не было денег) на стоянку, стала спускаться в квартиру...
Все правильно, надо немного перестроиться. Нет ничего хуже, чем когда приходишь воодушевленная, радостная из Церкви, а муж совсем в другом настроении, ты не попадаешь с ним в лад, могут возникнуть конфликты. Праздник кончился, начались суровые будни, подумала Ильгет, внутренне готовясь к встрече с мужем. И вдруг ей вспомнилась радость, пришедшая только сегодня. Ребенок же может быть, вполне, ребенок! Как отнесется к этой мысли Пита?
Дверь безмолвно распахнулась, Ильгет шагнула внутрь, на косые желтоватые прохладные квадраты коридора. В квартире никакого шевеления не замечалось. Она повесила плащ на гардеробную подставку, осторожно заглянула в гостиную. Так и есть, муж в любимой позе, на диване, с демонстратором, читает, а вероятнее всего, смотрит какую-нибудь комедию. Линкосом он уже неплохо овладел, хотя с Ильгет предпочитал говорить все еще по-лонгински. Невольная подготовительная улыбка скользнула на ее лицо, она позвала тихо.
— Пита!
Муж одним пальцем снял демонстратор, приподнялся.
— А, Ильке! Привет.
И снова надел очки.
— Ты ужинал?
— Не-а... пивка вот раздавил, — рядом с ним стояла пустая бутыль, вазочка с орешками.
— Будешь ужинать?
— А ты?
— Ну я немного поем с тобой, — Ильгет еще не хотелось ужинать, она укорила себя за то, что в зале Общины слишком увлеклась угощением. Пошла на кухню. Опять, как обычно бывало на Ярне — на кухню одна, правда, вот готовить здесь не в пример легче и быстрее. Ильгет уже изучила вкусы мужа, сформировавшиеся на Квирине. Заказала коквинеру сиккарги для себя, а для Питы — креветок под острым соусом, картофельное пюре, салат, к чаю — пирог. Стала медлительно, замирая и задумываясь, накрывать на стол. Пита как-то давно уже сказал, что ему нравится, когда стол накрыт как положено, это создает ощущение повседневного праздника, правда, он никогда не хвалил ее после за это, но Ильгет продолжала считать, что доставляет ему удовольствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145