Синие полупрозрачные с золотым узором по краю тарелки и блюдца, высокие бокалы, к ужину подойдет белое вино, для чая в центре стола кружки на блюдцах, и еще две свечи и сверкающие фальшивым золотом столовые приборы, ажурные матерчатые салфетки свернуты кольцами. Ильгет поставила кушанья, приготовленные машиной. Позвала мужа. Она знала по опыту, что от этого момента пройдет — в любом случае — не менее пяти минут (а то и четверть часа), прежде чем Пита появится в столовой. Когда-то она даже упрекала его за это, но разумеется, то была глупость. Ильгет пока поставила для Норки миску со свежим мясом и мелкими косточками на собачий столик, собака тут же приступила к еде. Потом Ильгет подошла к столу и начала читать молитву, чтобы не делать этого при Пите. Села... пора бы ему уже и появиться. Наконец муж возник в дверях кухни. Сладко потянулся. Сел напротив Ильгет.
— Ну как церковь? — поинтересовался он.
— Ничего. Мы ребенка сегодня крестили. Сына Лири, я тебе говорила...
— А... — Пита с аппетитом поедал креветок.
— А ты как тут? Читал?
— Кинушку смотрел.
— А чего не с экрана?
Пита пожал плечами.
— Да сам не знаю.
— А какая кинушка-то?
— "Сексокибер" . Ты знаешь, наверное...
— Не-ет, — протянула Ильгет, — комедия?
— Ну да, эротическая, — подтвердил Пита.
— Интересно?
— Да ничего так. Посмотри, тебе не помешает.
— Хорошо, — согласилась Ильгет. И вдруг вспомнила о своей Радости, и уж этой-то радостью обязательно нужно было поделиться с Питой.
— Слушай, Пита... ведь мы теперь можем завести ребенка!
— Хм... а ты что — уже? — он оценивающе посмотрел на нее.
— Да нет, конечно... Но я еще и не лечилась, у меня же никого не было, зачем вообще об этом думать. Хотя ты знаешь, гормональные функции у меня все уже восстановлены. Но там, наверное, спайки и все такое, надо точно узнать у Мирана. Ты знаешь, на Квирине же все возможно! В самом крайнем случае они возьмут у меня яйцеклетку, у тебя сперму, и вырастят ребенка в искусственной матке. Ну, это если уже совсем ничего не получится... Но я думаю, что это все теперь возможно. Что ты насчет этого думаешь?
— Не знаю, — сказал Пита с сомнением, — мы еще тут не обжились. Даже ты еще минимум не сдала. Вот перестанут нам пособие платить...
— Да брось, — отмахнулась Ильгет, — не перестанут. Мне приличную премию выплатили, и думаешь Дэцин меня так запросто отпустит из Дозорной Службы? Я все равно буду служить, а значит, и деньги будут. И потом, на ребенка тоже ведь платят пособие, причем столько, что на него и жить можно. Тут это не проблема, поверь...
Пита пожал плечами неуверенно.
— Не знаю. Хотя тебе виднее, конечно... ну если хочешь, сходи к врачу, обследуйся. Ты ведь уже лечилась на Ярне.
А может, и правда, не нужен ребенок, подумала Ильгет. Радость погасла. В самом деле — зачем? Пита смотрел на это без всякого энтузиазма. Как странно — ведь он хотел завести Мари, сам предложил, а после ее смерти потерял всякий интерес к потомству.
Ильгет вспомнила Данга, как он бережно держал малыша на здоровой левой руке (левой он пока действовал более уверенно), как его глаза светились, и рядом — такая же счастливая, почти не верящая в свое счастье Лири (да и правда — чуть-чуть дэггер промахнулся, и не окажись еще рядом Ильгет, и не было бы ничего этого, а разве это первая такая ситуация для них...) Вот для Данга это счастье, а для Питы... ну что это для Питы?
Ему не нужен ребенок.
А так ли нужен он Ильгет? Материнский инстинкт... но это же только инстинкт. Данг и Лири — ну это их дело. Почему нужно брать пример с других?
Интересно, а почему Пита все-таки так?
Действительно, он чувствует себя здесь неуверенно. Может, еще и вину свою ощущает... неполноценным себя считает. Хотя не похоже. Кто его поймет... Во всяком случае, понять это можно, он сейчас сам нуждается в опеке и помощи, ему не до ребенка.
— Пита, давай я поговорю с Сантой... ты, правда, не эммендар, но по-моему, восстановить психику тебе бы не помешало. Ну поверь, ты сразу почувствуешь себя другим человеком!
— О Господи, Иль, да отстань ты от меня с этой ерундой! — Пита отодвинул тарелку, Ильгет тут же с готовностью налила ему чаю, — я совершенно нормален, здоров, ну с чем я пойду к этой твоей Санте?
— Да я же не говорю, что ты болен! Но тебе станет легче, правда... и тебе же надо как-то обживаться здесь.
Ильгет умолкла, глядя в свою чашку. Господи, что же сделать, как ему помочь? Пита мрачно жевал пирог.
В чашке Ильгет на дне плавали мокрые кусочки мятных листьев, есть больше не хотелось, но невозможно было и встать, пойти, заняться чем-то. Пита еще не поел, да и привыкли они сидеть вот так вдвоем после обеда и ужина, подолгу. Ильгет не знала, о чем говорить сейчас, а Пита не откровенничал с ней, да и не считал нужным заводить разговор, однако встать — это выглядело бы оскорблением. Они сидели подолгу, это называлось «пообщаться», при этом Пита ел и ел, очень медленно, но не переставая, пока не уничтожал все, что было на столе, а тогда начинал подчерпывать ложечкой сахар или подливал себе еще чайку.
— Могла бы родить от этого твоего... Арниса, — лицо Питы слегка перекосилось. Ильгет вспыхнула и онемела на несколько секунд.
— Он мой друг, — собственный голос показался ей чужим, — просто друг. Ничего больше. У меня не может быть с ним ребенка.
Она заплакала.
— Пита, ты не веришь мне?
Он слегка растерялся. Похлопал ее по руке. Потом посуровел и отодвинулся.
— Как ни странно, верю, — сказал он. Ильгет всхлипнула и потянулась за салфеткой. Высморкала нос.
— У нас не было ничего... никогда...
Я оправдываюсь, подумала она. А ведь я в самом деле не виновата ни в чем. А вот Пита... Но я же не могу его обвинить!
— Как ни странно, — с горечью сказал Пита, — я тебе действительно верю. У тебя с ним ничего не было. Вы слишком возвышенны для этого. Это я — грубый мужлан, которому нужен секс.
Ильгет смотрела на мужа расширенными глазами.
— О чем ты? Пита? Я не понимаю. Разве я такое говорила? Или имела в виду?
— Имела, конечно, — буркнул Пита, — для тебя секс всегда был грязью.
Ильгет молчала. Это была новость.
На самом деле она всегда была холодной. А те несколько ночей, что они провели с Питой сейчас, после его возвращения — положения не исправили. Все стало еще хуже. Раньше ей не было больно. Последние несколько раз ей приходилось терпеть, и раньше, до всего, она бы просто и не вытерпела этого. Теперь научилась. Научилась стискивать зубы, сжиматься и думать даже, что это еще терпимая боль, переносимая, что бывает хуже... только бы поскорее все кончилось.
Но никогда она не говорила, что секс — это грязь, и не думала так.
— Пита, — сказала она тихо, — я... я тебе уже сказала, что мне просто больно.
Она действительно ему об этом сказала. В перый же раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
— Ну как церковь? — поинтересовался он.
— Ничего. Мы ребенка сегодня крестили. Сына Лири, я тебе говорила...
— А... — Пита с аппетитом поедал креветок.
— А ты как тут? Читал?
— Кинушку смотрел.
— А чего не с экрана?
Пита пожал плечами.
— Да сам не знаю.
— А какая кинушка-то?
— "Сексокибер" . Ты знаешь, наверное...
— Не-ет, — протянула Ильгет, — комедия?
— Ну да, эротическая, — подтвердил Пита.
— Интересно?
— Да ничего так. Посмотри, тебе не помешает.
— Хорошо, — согласилась Ильгет. И вдруг вспомнила о своей Радости, и уж этой-то радостью обязательно нужно было поделиться с Питой.
— Слушай, Пита... ведь мы теперь можем завести ребенка!
— Хм... а ты что — уже? — он оценивающе посмотрел на нее.
— Да нет, конечно... Но я еще и не лечилась, у меня же никого не было, зачем вообще об этом думать. Хотя ты знаешь, гормональные функции у меня все уже восстановлены. Но там, наверное, спайки и все такое, надо точно узнать у Мирана. Ты знаешь, на Квирине же все возможно! В самом крайнем случае они возьмут у меня яйцеклетку, у тебя сперму, и вырастят ребенка в искусственной матке. Ну, это если уже совсем ничего не получится... Но я думаю, что это все теперь возможно. Что ты насчет этого думаешь?
— Не знаю, — сказал Пита с сомнением, — мы еще тут не обжились. Даже ты еще минимум не сдала. Вот перестанут нам пособие платить...
— Да брось, — отмахнулась Ильгет, — не перестанут. Мне приличную премию выплатили, и думаешь Дэцин меня так запросто отпустит из Дозорной Службы? Я все равно буду служить, а значит, и деньги будут. И потом, на ребенка тоже ведь платят пособие, причем столько, что на него и жить можно. Тут это не проблема, поверь...
Пита пожал плечами неуверенно.
— Не знаю. Хотя тебе виднее, конечно... ну если хочешь, сходи к врачу, обследуйся. Ты ведь уже лечилась на Ярне.
А может, и правда, не нужен ребенок, подумала Ильгет. Радость погасла. В самом деле — зачем? Пита смотрел на это без всякого энтузиазма. Как странно — ведь он хотел завести Мари, сам предложил, а после ее смерти потерял всякий интерес к потомству.
Ильгет вспомнила Данга, как он бережно держал малыша на здоровой левой руке (левой он пока действовал более уверенно), как его глаза светились, и рядом — такая же счастливая, почти не верящая в свое счастье Лири (да и правда — чуть-чуть дэггер промахнулся, и не окажись еще рядом Ильгет, и не было бы ничего этого, а разве это первая такая ситуация для них...) Вот для Данга это счастье, а для Питы... ну что это для Питы?
Ему не нужен ребенок.
А так ли нужен он Ильгет? Материнский инстинкт... но это же только инстинкт. Данг и Лири — ну это их дело. Почему нужно брать пример с других?
Интересно, а почему Пита все-таки так?
Действительно, он чувствует себя здесь неуверенно. Может, еще и вину свою ощущает... неполноценным себя считает. Хотя не похоже. Кто его поймет... Во всяком случае, понять это можно, он сейчас сам нуждается в опеке и помощи, ему не до ребенка.
— Пита, давай я поговорю с Сантой... ты, правда, не эммендар, но по-моему, восстановить психику тебе бы не помешало. Ну поверь, ты сразу почувствуешь себя другим человеком!
— О Господи, Иль, да отстань ты от меня с этой ерундой! — Пита отодвинул тарелку, Ильгет тут же с готовностью налила ему чаю, — я совершенно нормален, здоров, ну с чем я пойду к этой твоей Санте?
— Да я же не говорю, что ты болен! Но тебе станет легче, правда... и тебе же надо как-то обживаться здесь.
Ильгет умолкла, глядя в свою чашку. Господи, что же сделать, как ему помочь? Пита мрачно жевал пирог.
В чашке Ильгет на дне плавали мокрые кусочки мятных листьев, есть больше не хотелось, но невозможно было и встать, пойти, заняться чем-то. Пита еще не поел, да и привыкли они сидеть вот так вдвоем после обеда и ужина, подолгу. Ильгет не знала, о чем говорить сейчас, а Пита не откровенничал с ней, да и не считал нужным заводить разговор, однако встать — это выглядело бы оскорблением. Они сидели подолгу, это называлось «пообщаться», при этом Пита ел и ел, очень медленно, но не переставая, пока не уничтожал все, что было на столе, а тогда начинал подчерпывать ложечкой сахар или подливал себе еще чайку.
— Могла бы родить от этого твоего... Арниса, — лицо Питы слегка перекосилось. Ильгет вспыхнула и онемела на несколько секунд.
— Он мой друг, — собственный голос показался ей чужим, — просто друг. Ничего больше. У меня не может быть с ним ребенка.
Она заплакала.
— Пита, ты не веришь мне?
Он слегка растерялся. Похлопал ее по руке. Потом посуровел и отодвинулся.
— Как ни странно, верю, — сказал он. Ильгет всхлипнула и потянулась за салфеткой. Высморкала нос.
— У нас не было ничего... никогда...
Я оправдываюсь, подумала она. А ведь я в самом деле не виновата ни в чем. А вот Пита... Но я же не могу его обвинить!
— Как ни странно, — с горечью сказал Пита, — я тебе действительно верю. У тебя с ним ничего не было. Вы слишком возвышенны для этого. Это я — грубый мужлан, которому нужен секс.
Ильгет смотрела на мужа расширенными глазами.
— О чем ты? Пита? Я не понимаю. Разве я такое говорила? Или имела в виду?
— Имела, конечно, — буркнул Пита, — для тебя секс всегда был грязью.
Ильгет молчала. Это была новость.
На самом деле она всегда была холодной. А те несколько ночей, что они провели с Питой сейчас, после его возвращения — положения не исправили. Все стало еще хуже. Раньше ей не было больно. Последние несколько раз ей приходилось терпеть, и раньше, до всего, она бы просто и не вытерпела этого. Теперь научилась. Научилась стискивать зубы, сжиматься и думать даже, что это еще терпимая боль, переносимая, что бывает хуже... только бы поскорее все кончилось.
Но никогда она не говорила, что секс — это грязь, и не думала так.
— Пита, — сказала она тихо, — я... я тебе уже сказала, что мне просто больно.
Она действительно ему об этом сказала. В перый же раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145