глава девятнадцатая
Парадоксы самоощущений в семье префекта-прокуратора
Эта глава «Комментариев» написана исключительно по настоянию редактора. Он полагает, что недоброжелатели того взгляда на жизнь, который привёл к появлению «КАТАРСИСов», не имея логического основания опровергнуть базовые духовно-психологические идеи «Понтия Пилата» по существу, попытаются их опорочить или умалить косвенно, эмоционально—«защитой» «исторических» деталей. В частности, могут взяться опровергать то, что Понтий Пилат был настоящим наместником — ведь в целом ряде справочников говорится, что Иудеей всегда управляли прокураторы (в большинстве провинций Римской империи эта должность была узко экономической и потому на неё назначали выходцев из всаднического сословия). Нападки хулителей, убедительных психоэнергетически, возможно, как опасается редактор, могут запутать даже некоторых избранных, если не будет специального с моей стороны разъяснения причины, по которой Пилат в романе, вопреки многим справочникам, назван не прокуратором, не префектом, а именно наместником.
В самом деле, существует несколько смысловых уровней слова «наместник». В котором из них оно употребляется в «Понтии Пилате»?
О Пилате мы знаем, в сущности, лишь из четырёх письменных источников:
— Нового завета (автор Протоевангелия — современник и свидетель Распятия);
— Иосифа Флавия (автор — еврей, отделённый от Распятия несколькими поколениями);
— Филона Александрийского (еврей, современник, но жил далеко от Палестины и лично Пилата не видел);
— Евсевия (официальный церковный историк, 360–440, то есть родился он спустя несколько десятилетий после того, как некрещёный жрец Всепобеждающего Солнца Константин насильственно ввёл христианство как государственную религию Рима; иными словами, вполне и непременно толпарь-исполнитель).
Главный для современных иерархобогословов авторитет — Иосиф Флавий — был непосредственным участником Иудейской войны 66–70 гг. — сначала на стороне соплеменников, а после ряда их поражений — на стороне римлян.
Надо заметить, что редактор был человеком начитанным и очень умело указывал в своей речи на древних историков, например, на знаменитого Филона Александрийского, на блестяще образованного Иосифа Флавия, никогда ни словом не упоминавших о существовании Иисуса. Обнаруживая солидную эрудицию, Михаил Александрович сообщил поэту, между прочим, и о том, что то место в пятнадцатой книге, в главе 44-й знаменитых Тацитовых «Анналов», где говорится о казни Иисуса, — есть не что иное, как позднейшая поддельная вставка.
М.Булгаков. Мастер и Маргарита. Глава 1 («Никогда не разговаривайте с неизвестными»)
В общем-то, нет ровным счётом ничего удивительного в том, что не только текст Евангелия дошёл до нас в испорченных переписчиками копиях, но и «исторические свидетельства» тоже. Разница в том, что списков Евангелия много, тип вносимых повреждений можно установить — переписчики не только пропускали строки и даже целые абзацы, но и вставляли собственные комментарии, порой загоняли в текст даже чьи-то (начальника?) на полях заметки — и, пользуясь методом экстраполяции, можно порассуждать, какие слова в первоначальных рукописях были возможны, а какие нет.
В случае же с книгами Иосифа Флавия всё много хуже.
Иосиф Флавий не только стал материалом для нужд государственной «христианской» религии, что неминуемо вело к искажению его текстов, но и путался сам. В частности, путался в определении того, которое из событий важно, а которое малозначительно. С одной стороны, Иосиф Флавий не заметил такого события, как Распятие, с другой — римские историки, перечисляя войны, только в данный год для Рима значимые, не заметили Иудейскую войну, которую он представляет так:
Иудейская война с римлянами, превосходящая не только нами пережитые, но почти все известные в истории войны…
И.Флавий. Иудейская война. Предисловие.
Издеваться над образом мышления Иосифа Флавия можно было бы долго, но мы исследуем не образ мыслей еврея-предателя, обычного конъюнктурщика-подхалима, инструмент для формирования воззрений иерархохристиан, а особенности обстоятельств внутренней жизни Понтия Пилата. Иосифа же Флавия вспомнили только по той причине, что он среди исказителей смысла Евангелия считается важным «источником» ещё и потому, что в его тексте достаточно много говорится о Понтии Пилате.
Подобные исправления вносили во все времена, во всех культурах, при каждом правителе-реформаторе, а в той или иной степени реформаторы они все. Различия разве в материале: во времена Аменхотепа IV имена срубали с гранитных плит и на освободившемся месте вырубали новые, а во времена Сталина — лица на архивных фотографиях зачерняли или весь документ полностью уничтожали. Но те и другие исправляли прежде всего имена.
Единственный значимый для евангельского повествования персонаж, упоминаемый в подправленной рукописи Иосифа Флавия, — Понтий Пилат. Он для иерархического ума не простой персонаж, при котором произошло Распятие, а точка приложения ненависти. Именно поэтому он, а не император Тиберий, вошёл в основополагающий документ — Никейско-Константинопольский символ веры: «пострадал при Понтии Пилате»…
Умом впечатлительным Пилат в контексте символа веры воспринимается как источник страдания, хотя отболтаться можно, что это всего-навсего обозначение времени события. Впечатлительных тысячекратно больше мыслящих.
Злой умысел, как показывает источниковедение, может воплощаться в разных формах — в виде уничтожения положительных о Понтии Пилате свидетельств в письменных источниках (ведь уничтожены же все до одной копии Протоевангелия), и напротив, в виде создания легенд и других «исторических памятников».
Но были исправления и без злого умысла (осмысленного).
Во все времена и во всех культурах даже без настояния начальства переписчики имена исправляли на более понятные. Например, — рассуждаем по-скифски — встретив упоминание о пятом прокураторе Иудеи под каким-либо непривычным для читателя Евангелия именем (Пилат???), переписчик его, из самых лучших, разумеется, побуждений, изменял — на евангельское и Никейско-Константинопольское. (Здесь я ничего не пытаюсь доказать, а только обрисовать гипотетическую возможность того, что «Понтийство» Пилата могло быть тайной для жителей подвластной ему и его жене провинции. За исключением разве что его друзей, скажем, того же евангелиста Луки — он, кстати, единственный называет его Понтийцем, все остальные — просто Пилатом. А вот монахи-переписчики, взяв прозвище Пилата из Евангелия и внеся его в рукопись Флавия, тем изменили смысл одной из важнейших деталей евангельского образа — и Евангелие исказили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220