Дело не в притягательности крови как таковой и не в привлекательности обнажённого женского тела на банальном уровне — не поэтому умнейшие, вдумчивые люди вновь и вновь перечитывают именно «Мастера…», причём со всё возрастающим напряжением. Да и сам Булгаков, помнится, работал над романом явно не ради выгоды и славы: 12 лет он напряжённо работал без всякой надежды на прижизненную публикацию. Даже умирая (в биологическом смысле), он продолжал править роман, а почти предсмертные слова его были: «Чтоб знали!.. Чтоб знали!..» Так беллетристику не пишут.
Уровней недопонимания «Мастера…» много.
Понимание булгаковского романа можно уподобить своеобразной лестнице, каждую из последующих ступеней которой достигает всё меньше и меньше людей.
Первый раз я прочитал «Мастера…», помню точно, в 1974 году, когда мне было 17 лет. Это был переплетённый журнальный вариант (журнал «Москва», 1966–1967 годы), который прошёл в академической среде через десятки, если не сотни рук, его благоговейно передавали по цепочке с интригующим сопроводительным шепотком насчёт грандиозных цензурных купюр. Вообще «Мастер…» интересен по тем временам был уже одной своей запрещённой темой.
Как мне теперь ясно, «Мастера…» я тогда не понял, хотя прочёл — почти до конца. Будучи в достаточной степени «типичным представителем академической среды» (это похвала — речь идёт о естественных науках), я хоть и без энтузиазма, с натугой, но достаточно созвучно с остальными охал по поводу плаща с кровавым подбоем, четырнадцатого числа весеннего месяца нисана и прочих стилистико-ритмических находок Булгакова. Все охали — а я что, рыжий, что ли?
Последние пару глав и эпилог «Мастера…» я, как и многие, ясное дело, прочесть не смог. Рыжим я не был и здесь. Все так и говорили: мутный какой-то в «Мастере…» конец. Дескать, что-то не то. Есть нечто чужеродное. А вот про Варьете с денежным дождём, про доллары в сортире, про Стёпу Лиходеева с водочкой — самое то.
Словом, восприятие моё вполне объяснимое: я тогда занимался спортом, мечтал стать чемпионом мира и выдающимся учёным, доктором наук, и считал, что успех в профессии, подтверждённый положением в иерархии, — основа благополучия жизни.
Следующее полупрочтение состоялось в 28 лет (1985 г.) — уже на излёте того краткого периода в моей жизни, когда у меня было много денег и когда я мечтал уже о вилле с фонтаном. Тогда же я и приобрёл у одного диссидента том Булгакова за безбожную по советским временам цену—50 рублей. Из всех линий романа с упоением я читал только про Иешуа Га-Ноцри — соответственно, кривляния Воланда и компании если и не пролистывал, то прочитывал спокойно. Для меня повествование оканчивалось убийством Иуды из Кариота. Последние же главы «Мастера…» и эпилог не только не читал, но, кажется, даже не просмотрел. Во всяком случае, они никоим образом в памяти не отпечатались.
Помню, что и срединную главу—«Великий бал у сатаны» — я не дочитал. Если бы меня тогда спросили: почему? — ответил бы: из-за того, что слишком уж много сказочного, дескать, «голые тела женщин подымались между фрачными мужчинами»; испанский сапожок на ноге танцующей ведьмы; разложившийся труп, падающий из каминной трубы, и тому подобное… Понятно, что обвинение «Мастера…» в сказочности — не более чем рационализация непонимания или психологического отторжения, но тогда я даже слова «рационализация» знать не мог. Как и слово «подсознание». Или «мыслеформа». Всё это было запрещено.
Затрудняюсь сказать, насколько значительную роль в моём развитии сыграл «Мастер…», но год спустя мне удалось добыть Библию, что было следствием некоторых усилий.
Третье прочтение «Мастера…» состоялось на 42-м году жизни — уже после завершения «Понтия Пилата» . Поскольку тот 50-рублёвый «Мастер…» в моей комнате безнадёжно захоронен в картонных коробках вместе с большей частью двух библиотек — моей и подаренной женой одного сошедшего с ума писателя, — то, желая избежать утомительных раскопок, я экземпляр книги позаимствовал у приятеля.
На этот раз я начал читать с последней главы и эпилога — тут на меня и обрушилось, по меньшей мере, цунами открытий.
Для начала я обнаружил: «Свободен!»
Это «Свободен!», подобно взрыву, сметало «мастерского» Пилата и расчищало путь к Пилату Евангелия и Булгакова.
Даже сам тон эпилога не оставлял ни малейших сомнений, что Булгаков принял непопулярную евангельскую истину: Христос говорил с Пилатом не как с должностным лицом, а как с братом — в вечности!
От эпилога я в обратном порядке перешёл к последним главам, затем к середине, и уж только потом — к началу. Потом вновь откатился к последним главам.
Наконец я добрался до «Великого бала у сатаны», — и тут от удивления со мной чуть не случился сердечный приступ. Я, автор «Понтия Пилата», в котором есть несколько сцен, где Уна оказывалась в потоках крови, обнаружил ещё один кровавый душ — под которым Маргарита отдыхала , восстанавливая силы для дальнейших дел по воле Воланда! И ещё от кровавого душа менялась так, что уважение к ней у Воландовых слуг умножалось!
Что до сердечного приступа, то ничего, отлежался.
А пока отлёживался, понял, что «Великий бал…», в противоположность поверхностным мнениям молодости, — одна из самых в «Мастере…» реалистичных глав.
Понял и начал копать — всеми доступными способами.
Чтобы понять .
Вообще, ради того, чтобы понять, я, собственно, и пишу эту главу — не то размышление, не то статью, не то послесловие к «Понтию Пилату», не то опыт самопознания, не то руководство по ориентированию в родовой памяти.
«Все мы родом из детства», — этот призыв к упрощённому восприятию мира ими старательно донесён до каждого.
Но чтобы заключённую в нём крупицу истины отполировать до сияния мудрости, следует добавить: «А наше детство — родом из детства наших предков, подчас очень далёких».
Именно оттуда, издалека, и выплёскиваются через подсознание волны крови.
Юнг «кровавый душ» назвал бы архетипом.
Фундаментальным.
Иными словами: у «интересующихся» волной мужской крови на обнажённом женском теле есть общий предок.
Конечно, интерес к «кровавому душу» можно назвать также и способностью путешествовать во времени — в прошлое. Но как бы то ни было — это в`иденье всё-таки из объединяющего почти всех людей психотравматического опыта общего прародителя.
Но которого из них?
Прежде всего, кто он : мужчина или женщина?
Вообще-то психические комплексы, судя по психоаналитическим теориям «классиков», почему-то почти всегда мужские. Достаточно вспомнить концепцию протоорды Фрейда. Опираясь на историко-культурный (знал ли он о культе Кибелы?) и современный ему психоаналитический материал, Фрейд предположил, что некогда, давным-давно братья, подчинённые отцу-вождю и лишённые им лучших кусков общей добычи, а также «внимания» женщин, отца убили, и, будучи голодны, съели, а кровь — выпили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220