– А какая связь?
– Я думаю, чтобы красотой прикрыть гадость, – Лилька поморщилась.
– А я думаю, – Евгения смотрела поверх рыжих Лилькиных кудрей, – они надеялись найти золото в любом навозе. И наверняка находили.
Лилька махнула рукой: мол, ерунда!
– Но, если честно, если бы я выбирала сама, чем заняться, то, наверное… историей русской усадьбы, – продолжала Евгения.
– Ох… – Лилька остановилась с поднятой ногой, которую она уже поставила на деревянную ступеньку. По четвергам подруги ходили в баню на звероферме, обе любили париться. – С какой это радости? – она встала на ступеньку обеими ногами.
– Моя бабушка происходит из старинного рода Апраксиных.
Лилька поморщилась:
– Что-то такое слышала. Фамилию, я имею виду. Но вообще-то все происходят от кого-то. У каждого – свой род. Даже у меня какой-то…
– Так вот, – поспешила Евгения увести ее от болезненной темы, – у Апраксиных было поместье в Ольгове. Надо ехать по Дмитровскому шоссе…
– Уж не хочешь ли ты его заполучить? – насмешливо поинтересовалась подруга, снова стоя на одной ноге, но уже на ступеньку выше. Она смотрела на свой новый ботинок, который ей нравился. Черный, узконосый, на тонком каблуке.
– Лилит, – Евгения вдруг заметила такую красоту. – В таких – и в баню?!
– Я разуюсь, когда пойду мыться, – ядовито улыбнувшись, пообещала она. – Нравятся?
– Оч-чень, – с чувством ответила Евгения.
– На всю зарплату, – вздохнула Лилька.
– Ужинать будешь у нас, – предупредила Евгения.
– Премного благодарна, ваша светлость, – церемонно поклонилась Лилька. – Или как к вам, Апраксиным, обращаться?
– Да ну тебя, какая вредная. Я о высоком, а ты…
– А я о средней высокости, – засмеялась Лилька. – О ботинках.
– Имение в нынешнем состоянии в подметки не годится твоим ботинкам, – махнула рукой Евгения. – А прежде было, говорят, замечательное.
– Понимаю, – сказала Лилька. – А может, – ее ярко-синие глаза сверкнули, – может, пойдешь снова учиться? На исторический. А я на твое место. К Ирине Андреевне в лабораторию. Ха-ха!
– Тогда я бы открыла туристическую фирму, возила бы по русским усадьбам тех, кто понимает, что это такое.
– Зачем? Какой от этого толк? – Лилька скривила губы. – Для чего смотреть тем, кому не светит никакая усадьба? Кроме кладбищенской, конечно?
– Фу-у, как мрачно, – Евгения нахмурилась. – Да затем, чтобы поняли, как надо строить свои поместья.
– Ого, оч-чень сильная… Оч-чень просветительская задача, – насмешливо протянула Лилька. – Но заметь, все, что ты говоришь, ты все равно говоришь как наследница. Понимаешь? Ты сама-то – без бабушки и матери – много могла бы сделать?
Евгения почувствовала, как из глаз подруги на нее повеяло холодом. Никогда прежде Лилька не говорила с ней так. Или говорила, а она просто не слышала?
С того печального дня Евгения невольно относилась к Лильке иначе – настороженнее, внимательнее вслушиваясь в голос. Слова – что? Их много, а голос – один. Он всегда выдаст истинную суть любого слова, если умеешь слушать.
Лилька потянула на себя дверь, вошла в холл, следом за ней – Евгения. Прохладно, но обе уловили странный запах.
– Ландыши? Чувствуешь, пахнет ландышами? – Евгения толкнула подругу в бок.
Лилька рассмеялась.
– Интересно, – она повернула к Евгении лицо, оно переменилось и стало хорошо знакомым. Сейчас она приготовилась нашкодить. – Они сами-то знают, что делает с мужчинами запах ландышей?
– А что? – спросила Евгения.
– А то, что от этого запаха сперматозоиды бегают с бешеной скоростью. – Она засмеялась. – Спросим? – подмигнула и указала на менеджера, лениво привалившегося к кассе. Он смотрел на женщину, которая сидела в окошке.
– Не смущай дяденьку, девочка, – Евгения выбрала привычную для обеих интонацию. Лилька рвется кого-то завести, потрясти, а Евгения удерживает. Ее дело – смягчать энергичный дух подруги.
– Твоя взяла, пускай живет спокойно. А то еще узнает много лишнего.
– Я хочу узнать много лишнего! – воскликнула Евгения и приказала: – Говори!
Лилька смотрела, как Евгения открывает сумочку, вынимает кошелек и протягивает деньги кассиру: «Два билета, пожалуйста. Да, в сауну». – Лилька нехотя потянула молнию своей сумки, но Евгения привычно махнула рукой: – «Брось».
Лилька не спорила.
Они сидели в тапочках, в шляпах, жар действовал на каждую клеточку, расслабляя.
– А тебе не кажется, что твое и мое дело может рухнуть? – вдруг спросила Евгения, потирая пальцами горячий живот.
– Как это? – Лилька резко повернулась к подруге. – Ты что-то знаешь?
– Я не знаю, но чувствую. Мне кажется, Лилит, – она вздохнула, хватив большую порцию горячего воздуха, закашлялась. – Для нашего вишневого сада… – хрипела она, – если и не точат топор, то уже подбирают поострее. Даже в телевизоре хорошо видно – такие места под Москвой, как Петраково, – завидные для поместья.
Лилька приподняла бровь. Вот как? Значит, и для ее деревни Скотниково, что на границе с Петраково?
Она представила себе свой домик, как она называла его следом за матерью, «домик кума Тыквы». Чтобы отремонтировать его крышу, которая течет в любой дождь, надо год не есть, не пить. С тех пор как умерла мать, она почти не жила в нем, и он, брошенный, словно мстил ей. Всякий раз, когда она приезжала из Москвы, находила новую прореху. Или стекло треснуло, или рама рассохлась и не закрывается.
Но она снова уезжала в Москву, в тушинскую квартиру. За нее платила Ирина Андреевна. Она сразу после смерти матери сказала, что берет на себя ее учебу.
Иногда у Лильки возникла мысль: нет ли какой-то особенной причины для беспокойства о ней? Прежде она думала, что так и должно быть: ее мать, Марина Решетникова работала лаборанткой у Карцевой. Но чем взрослее становилась, тем яснее понимала – никакой особенной дружбы между ними быть не могло. Но Лилька как должное принимала заботу.
Если Карцевы сами рухнут, тогда что? Ее охватила злость на собственную мать, кстати, не в первый раз. Но никогда раньше она не произносила вслух то, что слетело с ее красных губ сейчас:
– Я не согласна, будто дети должны благодарить родителей за то, что они подарили, – она с отвращением поморщилась, – им жизнь. Хорош подарочек!
Евгения открыла рот и снова чуть не задохнулась от горячего воздуха.
– Ты что? Чего плохого?
– По-моему, – настаивала Лилька, – родители должны приносить извинения своим детям за то, что их родили.
Евгения внимательно смотрела на подругу. Никогда не слышала она ничего подобного от нее. Никогда не видела такого лица – напряженно-злого. Губы истончились на глазах, яркая помада, которую Лилька не стерла, стекала с них, взмокшие от пота волосы словно утратили густоту и золотистый оттенок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– Я думаю, чтобы красотой прикрыть гадость, – Лилька поморщилась.
– А я думаю, – Евгения смотрела поверх рыжих Лилькиных кудрей, – они надеялись найти золото в любом навозе. И наверняка находили.
Лилька махнула рукой: мол, ерунда!
– Но, если честно, если бы я выбирала сама, чем заняться, то, наверное… историей русской усадьбы, – продолжала Евгения.
– Ох… – Лилька остановилась с поднятой ногой, которую она уже поставила на деревянную ступеньку. По четвергам подруги ходили в баню на звероферме, обе любили париться. – С какой это радости? – она встала на ступеньку обеими ногами.
– Моя бабушка происходит из старинного рода Апраксиных.
Лилька поморщилась:
– Что-то такое слышала. Фамилию, я имею виду. Но вообще-то все происходят от кого-то. У каждого – свой род. Даже у меня какой-то…
– Так вот, – поспешила Евгения увести ее от болезненной темы, – у Апраксиных было поместье в Ольгове. Надо ехать по Дмитровскому шоссе…
– Уж не хочешь ли ты его заполучить? – насмешливо поинтересовалась подруга, снова стоя на одной ноге, но уже на ступеньку выше. Она смотрела на свой новый ботинок, который ей нравился. Черный, узконосый, на тонком каблуке.
– Лилит, – Евгения вдруг заметила такую красоту. – В таких – и в баню?!
– Я разуюсь, когда пойду мыться, – ядовито улыбнувшись, пообещала она. – Нравятся?
– Оч-чень, – с чувством ответила Евгения.
– На всю зарплату, – вздохнула Лилька.
– Ужинать будешь у нас, – предупредила Евгения.
– Премного благодарна, ваша светлость, – церемонно поклонилась Лилька. – Или как к вам, Апраксиным, обращаться?
– Да ну тебя, какая вредная. Я о высоком, а ты…
– А я о средней высокости, – засмеялась Лилька. – О ботинках.
– Имение в нынешнем состоянии в подметки не годится твоим ботинкам, – махнула рукой Евгения. – А прежде было, говорят, замечательное.
– Понимаю, – сказала Лилька. – А может, – ее ярко-синие глаза сверкнули, – может, пойдешь снова учиться? На исторический. А я на твое место. К Ирине Андреевне в лабораторию. Ха-ха!
– Тогда я бы открыла туристическую фирму, возила бы по русским усадьбам тех, кто понимает, что это такое.
– Зачем? Какой от этого толк? – Лилька скривила губы. – Для чего смотреть тем, кому не светит никакая усадьба? Кроме кладбищенской, конечно?
– Фу-у, как мрачно, – Евгения нахмурилась. – Да затем, чтобы поняли, как надо строить свои поместья.
– Ого, оч-чень сильная… Оч-чень просветительская задача, – насмешливо протянула Лилька. – Но заметь, все, что ты говоришь, ты все равно говоришь как наследница. Понимаешь? Ты сама-то – без бабушки и матери – много могла бы сделать?
Евгения почувствовала, как из глаз подруги на нее повеяло холодом. Никогда прежде Лилька не говорила с ней так. Или говорила, а она просто не слышала?
С того печального дня Евгения невольно относилась к Лильке иначе – настороженнее, внимательнее вслушиваясь в голос. Слова – что? Их много, а голос – один. Он всегда выдаст истинную суть любого слова, если умеешь слушать.
Лилька потянула на себя дверь, вошла в холл, следом за ней – Евгения. Прохладно, но обе уловили странный запах.
– Ландыши? Чувствуешь, пахнет ландышами? – Евгения толкнула подругу в бок.
Лилька рассмеялась.
– Интересно, – она повернула к Евгении лицо, оно переменилось и стало хорошо знакомым. Сейчас она приготовилась нашкодить. – Они сами-то знают, что делает с мужчинами запах ландышей?
– А что? – спросила Евгения.
– А то, что от этого запаха сперматозоиды бегают с бешеной скоростью. – Она засмеялась. – Спросим? – подмигнула и указала на менеджера, лениво привалившегося к кассе. Он смотрел на женщину, которая сидела в окошке.
– Не смущай дяденьку, девочка, – Евгения выбрала привычную для обеих интонацию. Лилька рвется кого-то завести, потрясти, а Евгения удерживает. Ее дело – смягчать энергичный дух подруги.
– Твоя взяла, пускай живет спокойно. А то еще узнает много лишнего.
– Я хочу узнать много лишнего! – воскликнула Евгения и приказала: – Говори!
Лилька смотрела, как Евгения открывает сумочку, вынимает кошелек и протягивает деньги кассиру: «Два билета, пожалуйста. Да, в сауну». – Лилька нехотя потянула молнию своей сумки, но Евгения привычно махнула рукой: – «Брось».
Лилька не спорила.
Они сидели в тапочках, в шляпах, жар действовал на каждую клеточку, расслабляя.
– А тебе не кажется, что твое и мое дело может рухнуть? – вдруг спросила Евгения, потирая пальцами горячий живот.
– Как это? – Лилька резко повернулась к подруге. – Ты что-то знаешь?
– Я не знаю, но чувствую. Мне кажется, Лилит, – она вздохнула, хватив большую порцию горячего воздуха, закашлялась. – Для нашего вишневого сада… – хрипела она, – если и не точат топор, то уже подбирают поострее. Даже в телевизоре хорошо видно – такие места под Москвой, как Петраково, – завидные для поместья.
Лилька приподняла бровь. Вот как? Значит, и для ее деревни Скотниково, что на границе с Петраково?
Она представила себе свой домик, как она называла его следом за матерью, «домик кума Тыквы». Чтобы отремонтировать его крышу, которая течет в любой дождь, надо год не есть, не пить. С тех пор как умерла мать, она почти не жила в нем, и он, брошенный, словно мстил ей. Всякий раз, когда она приезжала из Москвы, находила новую прореху. Или стекло треснуло, или рама рассохлась и не закрывается.
Но она снова уезжала в Москву, в тушинскую квартиру. За нее платила Ирина Андреевна. Она сразу после смерти матери сказала, что берет на себя ее учебу.
Иногда у Лильки возникла мысль: нет ли какой-то особенной причины для беспокойства о ней? Прежде она думала, что так и должно быть: ее мать, Марина Решетникова работала лаборанткой у Карцевой. Но чем взрослее становилась, тем яснее понимала – никакой особенной дружбы между ними быть не могло. Но Лилька как должное принимала заботу.
Если Карцевы сами рухнут, тогда что? Ее охватила злость на собственную мать, кстати, не в первый раз. Но никогда раньше она не произносила вслух то, что слетело с ее красных губ сейчас:
– Я не согласна, будто дети должны благодарить родителей за то, что они подарили, – она с отвращением поморщилась, – им жизнь. Хорош подарочек!
Евгения открыла рот и снова чуть не задохнулась от горячего воздуха.
– Ты что? Чего плохого?
– По-моему, – настаивала Лилька, – родители должны приносить извинения своим детям за то, что их родили.
Евгения внимательно смотрела на подругу. Никогда не слышала она ничего подобного от нее. Никогда не видела такого лица – напряженно-злого. Губы истончились на глазах, яркая помада, которую Лилька не стерла, стекала с них, взмокшие от пота волосы словно утратили густоту и золотистый оттенок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56