Будь милым со всеми – что-то да получишь.
– Мама, ты никогда со мной так не говорила, – удивилась Евгения.
– Но ты никогда еще не была взрослой, – парировала мать.
– Как это? Ты не знаешь, сколько мне лет?
– Знаю. Но до сих пор они не отражали твой…биологический возраст.
– Ты так уклончиво называешь незрелость моего ума, да?
– Ну, это было бы слишком грубо, – засмеялась мать. Она подошла и обняла дочь. – Ты приехала совсем другая…
– Ты считаешь, семь дней так много для перемен?
– За семь дней мир сотворен. – Мать улыбнулась. – Полистай альбом своего любимого Эффеля, там все нарисовано. Но если говорить серьезно, я верю: иная неделя многих лет стоит.
Евгения вздохнула. Потом высвободилась из объятий матери и сообщила:
– Сибирские морозы прочищают мозги.
– Знаешь, я рада, – продолжала мать. – Я больше не буду чувствовать себя… прости за грубость, – она усмехнулась, желая смягчить слова, которые собиралась произнести: – с голым задом на ветру.
Евгения от удивления даже вздрогнула.
– Именно такое ощущение у одинокой женщины, – объяснила Ирина Андреевна. – Можно быть даже сильной, но без мужской… хотела сказать: спины, но лучше – без мужского бока рядом, то есть без поддержки – именно такое неприятное ощущение. Теперь мы с тобой вместе… С тобой, которая стала уже другой. А поддержка сейчас очень даже понадобится.
– Что-то произошло, пока меня не было? – Евгения посмотрела в глаза матери. И заметила под ними темные круги. Все ясно – ночами мать не спала.
– Произошло, когда ты еще была здесь, – сказала мать. – Но я не хотела тебя расстраивать перед поездкой. Что ты могла сделать или посоветовать? – Евгения уловила некоторую досаду в ее голосе.
– Ты зря, я заметила – ты была чем-то озабочена. Но поняла я это, признаюсь, лишь издали – в избушке, когда разговаривала с Вадимом.
– Все правильно, – кивнула Ирина Андреевна.
Так, беседуя, мать принимала таежные подарки дочери – кедровые шишки с орехами, баночку меда, чайный сбор. Всем этим одарил Вадим. Но все делалось как-то механически, буднично, без особых эмоций. Если бы вокруг все складывалось по-другому, сколько бы радости доставил каждый подарок!..
– Вадим предлагал взять вяленую рыбу, но я отказалась.
– А этот Вадим… – начала Ирина Андреевна.
– Нет, ничего такого, – дочь поняла невысказанный вопрос. – Но мы расстались не противниками. – Она подошла к зеркалу. – А если я поменяю прическу? – спросила она, вороша волосы. – Мне надоели эти девушкины локоны.
Мать улыбнулась.
– Надоели – отрежь. – Она провела рукой по своей коротко стриженной голове.
– Нет, не так коротко, как у тебя. Завтра же я стану другой – не только внутри, но и снаружи, – пообещала она себе, глядя в зеркало. – Мне не нужен «газон», скорее – такая шапочка, пышная на темени, до самых ушей.
– Пожалуй, – согласилась мать. – Она пойдет молодой энергичной особе, которую я вижу перед собой. Я…
Ирина Андреевна хотела сказать что-то еще, но мобильник, прицепленный к карману ее брюк, подал музыкальный голос. Евгения узнала – это мелодия из какой-то песни Далиды, певицы, которой мать, наверное, не изменит никогда. Она однолюб и в этом тоже.
Ирина Андреевна слушала недолго. Потом коротко бросила:
– Да, я поняла.
Дочь, взглянув на мать, похолодела. Такого лица у нее она не помнила.
– Что?… Уже? – догадалась Евгения.
– Да, уже. Началось.
– Мама, говори, что…
– Все так, как предрекал Дмитрий Павлович. Схема простая. Нас обанкротили. Выставляют на аукцион. О дате сообщат.
Они сидели в гостиной, не зажигая света.
– Я никудышная бизнесменка, Евгения, – глухим голосом сказала она. – Моя мать никогда бы не довела до такого краха свое хозяйство и себя.
– Бабушка жила и работала в другое время. Ты же говорила: она сама не зарабатывала деньги для фермы – их давали из бюджета.
– Это так, но, уверяю тебя: если бы она жила сейчас, из нее вышла бы такая бизнесменка, что поискать.
– Ты тоже ничего, – успокаивала Евгения, как могла.
– Я? Да что ты! – Мать махнула рукой. – Я, можно сказать, дальний свет фар, которые зажгла твоя бабушка.
Евгения покачала головой.
– Ох, я вспомнила – надо отрегулировать дальний свет фар. Тебе как – не мешает? – она пыталась отвлечь мать от печальной темы.
– Я давно не ездила в темноте, – бросила Ирина Андреевна, но тему продолжила: – На самом деле матери давали деньги для фермы из бюджета. И на научные исследования. Все правильно. Но она умела удерживать при себе людей, что-то значащих в этом мире. А я – нет. Самое печальное знаешь что?
– Что? – Евгения увидела покрасневшие глаза матери. А ведь раньше она никогда не плакала.
– Самое печальное, что я не могу догадаться, кто стоит за нашим банкротством, – продолжала мать, вздохнув. – Но я помню, даже на излете прежней жизни мать умела узнавать то, что лежало в папке под грифом «секретно». Как-то ей сообщили, что наше хозяйство внесли в список предприятий, опасных для экологии. Нас хотели переселить.
– Куда? – спросила Евгения. Она никогда не слышала об этом.
– В Вятку. Точнее, за черту этого города. То есть за тысячу километров от Петракова и самой Москвы.
– А эту землю, сад, – перечисляла Евгения, – отдать под коттеджи?
– Ну да. Но мать спасла нас. Она сумела найти людей, которые тихо вычеркнули ферму из этого списка.
– Внесли кого-то другого? Чтобы не нарушать нумерацию? – догадалась Евгения.
– Вероятно, – мать пожала плечами. – Список – величина постоянная, но перечень – нет.
– Понимаю. Но… ты тоже сможешь… «Сестры» дадут деньги, правда? – спросила она.
Ирина Андреевна подняла глаза на дочь. Она уже промокнула глаза носовым платком. Евгения не заметила, когда.
– Я позвонила Марии еще до твоего приезда. Она моя «сестра» справа. Она готова поручиться за меня, дать крышку своего кулона.
– Значит, ты раньше узнала, что банкротство произойдет и аукцион тоже? – Евгения сощурилась, стараясь в темноте разглядеть выражение материнского лица.
Мать засмеялась:
– Но я же все-таки дочь своей матери. А ты как думала? – Она тоже внимательно изучала лицо Евгении. – Теперь пришло время выйти на сцену тебе, моя дорогая наследница. Я не могу сейчас оставить хозяйство, ехать к Марии. Это слишком опасно. Поедешь ты.
– Я? – Евгения в растерянности открыла рот, и это рассмешило мать.
– Я дам тебе свой кулон, Мария – свой. А потом ты полетишь в Нюрнберг, к казначею Эрике. На все это у нас только четыре дня.
Евгения чувствовала, как кровь давит на виски, она словно пытается вытеснить мысль, давно и тупо засевшую в голове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– Мама, ты никогда со мной так не говорила, – удивилась Евгения.
– Но ты никогда еще не была взрослой, – парировала мать.
– Как это? Ты не знаешь, сколько мне лет?
– Знаю. Но до сих пор они не отражали твой…биологический возраст.
– Ты так уклончиво называешь незрелость моего ума, да?
– Ну, это было бы слишком грубо, – засмеялась мать. Она подошла и обняла дочь. – Ты приехала совсем другая…
– Ты считаешь, семь дней так много для перемен?
– За семь дней мир сотворен. – Мать улыбнулась. – Полистай альбом своего любимого Эффеля, там все нарисовано. Но если говорить серьезно, я верю: иная неделя многих лет стоит.
Евгения вздохнула. Потом высвободилась из объятий матери и сообщила:
– Сибирские морозы прочищают мозги.
– Знаешь, я рада, – продолжала мать. – Я больше не буду чувствовать себя… прости за грубость, – она усмехнулась, желая смягчить слова, которые собиралась произнести: – с голым задом на ветру.
Евгения от удивления даже вздрогнула.
– Именно такое ощущение у одинокой женщины, – объяснила Ирина Андреевна. – Можно быть даже сильной, но без мужской… хотела сказать: спины, но лучше – без мужского бока рядом, то есть без поддержки – именно такое неприятное ощущение. Теперь мы с тобой вместе… С тобой, которая стала уже другой. А поддержка сейчас очень даже понадобится.
– Что-то произошло, пока меня не было? – Евгения посмотрела в глаза матери. И заметила под ними темные круги. Все ясно – ночами мать не спала.
– Произошло, когда ты еще была здесь, – сказала мать. – Но я не хотела тебя расстраивать перед поездкой. Что ты могла сделать или посоветовать? – Евгения уловила некоторую досаду в ее голосе.
– Ты зря, я заметила – ты была чем-то озабочена. Но поняла я это, признаюсь, лишь издали – в избушке, когда разговаривала с Вадимом.
– Все правильно, – кивнула Ирина Андреевна.
Так, беседуя, мать принимала таежные подарки дочери – кедровые шишки с орехами, баночку меда, чайный сбор. Всем этим одарил Вадим. Но все делалось как-то механически, буднично, без особых эмоций. Если бы вокруг все складывалось по-другому, сколько бы радости доставил каждый подарок!..
– Вадим предлагал взять вяленую рыбу, но я отказалась.
– А этот Вадим… – начала Ирина Андреевна.
– Нет, ничего такого, – дочь поняла невысказанный вопрос. – Но мы расстались не противниками. – Она подошла к зеркалу. – А если я поменяю прическу? – спросила она, вороша волосы. – Мне надоели эти девушкины локоны.
Мать улыбнулась.
– Надоели – отрежь. – Она провела рукой по своей коротко стриженной голове.
– Нет, не так коротко, как у тебя. Завтра же я стану другой – не только внутри, но и снаружи, – пообещала она себе, глядя в зеркало. – Мне не нужен «газон», скорее – такая шапочка, пышная на темени, до самых ушей.
– Пожалуй, – согласилась мать. – Она пойдет молодой энергичной особе, которую я вижу перед собой. Я…
Ирина Андреевна хотела сказать что-то еще, но мобильник, прицепленный к карману ее брюк, подал музыкальный голос. Евгения узнала – это мелодия из какой-то песни Далиды, певицы, которой мать, наверное, не изменит никогда. Она однолюб и в этом тоже.
Ирина Андреевна слушала недолго. Потом коротко бросила:
– Да, я поняла.
Дочь, взглянув на мать, похолодела. Такого лица у нее она не помнила.
– Что?… Уже? – догадалась Евгения.
– Да, уже. Началось.
– Мама, говори, что…
– Все так, как предрекал Дмитрий Павлович. Схема простая. Нас обанкротили. Выставляют на аукцион. О дате сообщат.
Они сидели в гостиной, не зажигая света.
– Я никудышная бизнесменка, Евгения, – глухим голосом сказала она. – Моя мать никогда бы не довела до такого краха свое хозяйство и себя.
– Бабушка жила и работала в другое время. Ты же говорила: она сама не зарабатывала деньги для фермы – их давали из бюджета.
– Это так, но, уверяю тебя: если бы она жила сейчас, из нее вышла бы такая бизнесменка, что поискать.
– Ты тоже ничего, – успокаивала Евгения, как могла.
– Я? Да что ты! – Мать махнула рукой. – Я, можно сказать, дальний свет фар, которые зажгла твоя бабушка.
Евгения покачала головой.
– Ох, я вспомнила – надо отрегулировать дальний свет фар. Тебе как – не мешает? – она пыталась отвлечь мать от печальной темы.
– Я давно не ездила в темноте, – бросила Ирина Андреевна, но тему продолжила: – На самом деле матери давали деньги для фермы из бюджета. И на научные исследования. Все правильно. Но она умела удерживать при себе людей, что-то значащих в этом мире. А я – нет. Самое печальное знаешь что?
– Что? – Евгения увидела покрасневшие глаза матери. А ведь раньше она никогда не плакала.
– Самое печальное, что я не могу догадаться, кто стоит за нашим банкротством, – продолжала мать, вздохнув. – Но я помню, даже на излете прежней жизни мать умела узнавать то, что лежало в папке под грифом «секретно». Как-то ей сообщили, что наше хозяйство внесли в список предприятий, опасных для экологии. Нас хотели переселить.
– Куда? – спросила Евгения. Она никогда не слышала об этом.
– В Вятку. Точнее, за черту этого города. То есть за тысячу километров от Петракова и самой Москвы.
– А эту землю, сад, – перечисляла Евгения, – отдать под коттеджи?
– Ну да. Но мать спасла нас. Она сумела найти людей, которые тихо вычеркнули ферму из этого списка.
– Внесли кого-то другого? Чтобы не нарушать нумерацию? – догадалась Евгения.
– Вероятно, – мать пожала плечами. – Список – величина постоянная, но перечень – нет.
– Понимаю. Но… ты тоже сможешь… «Сестры» дадут деньги, правда? – спросила она.
Ирина Андреевна подняла глаза на дочь. Она уже промокнула глаза носовым платком. Евгения не заметила, когда.
– Я позвонила Марии еще до твоего приезда. Она моя «сестра» справа. Она готова поручиться за меня, дать крышку своего кулона.
– Значит, ты раньше узнала, что банкротство произойдет и аукцион тоже? – Евгения сощурилась, стараясь в темноте разглядеть выражение материнского лица.
Мать засмеялась:
– Но я же все-таки дочь своей матери. А ты как думала? – Она тоже внимательно изучала лицо Евгении. – Теперь пришло время выйти на сцену тебе, моя дорогая наследница. Я не могу сейчас оставить хозяйство, ехать к Марии. Это слишком опасно. Поедешь ты.
– Я? – Евгения в растерянности открыла рот, и это рассмешило мать.
– Я дам тебе свой кулон, Мария – свой. А потом ты полетишь в Нюрнберг, к казначею Эрике. На все это у нас только четыре дня.
Евгения чувствовала, как кровь давит на виски, она словно пытается вытеснить мысль, давно и тупо засевшую в голове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56