серебряные травы и серебряный льдисто-звонкий диск в черноте неба, и прохладный горьковатый ветер, не тревожащий — непокойный, юный, мчащий рваные клочья опаловой пены облаков… и приглушенный долгий певучий звук — словно поют сами травы. И все это, нигде никогда не виденное, было им самим — чем-то, чего прежде майя не знал в себе.
— Суула… ты будешь меня звать так, да? Ты… нарекаешь мне имя?
— Если захочешь.
— Я принимаю! — порывисто воскликнул майя. И, отчего-то смутившись: — А ты расскажешь мне, как — там? Ты расскажешь мне?..
Вала тяжело посмотрел на него. Покачал головой.
— Не здесь.
И пошел прочь. Майя, сам не понимая почему, последовал за ним.
На берегу озера в садах Ирмо Отступник остановился. И, не оборачиваясь, заговорил…
— …теперь иди, — тихо сказал Отступник. — Я хочу побыть один.
Пробормотав слово благодарности, Суула поднялся и бесшумно пошел прочь, улыбаясь неведомо чему, все еще во власти видений. Он не знал, что значит — терять. Он не оглянулся. А даже оглянувшись, ничего не увидел бы: Вала просто склонил голову, и тяжелая волна седых волос закрыла его лицо.
И снова он пришел на берег озера в час, когда меркнет свет Лаурелин. Вала уже был здесь — словно и не уходил никуда.
— Расскажи, — попросил Суула.
Он не задавал вопросов — просто смотрел и слушал, не замечая, что Изначальный давно уже говорит с ним на странном незнакомом языке, том самом, на котором — эхом имени Илталиндо — прозвучало: Ллиннайно илтэлли-суула. А видения, сотканные певучими словами, были пронизаны такой любовью, такой щемящей печалью, что майя замирал, боясь спугнуть колдовское это наваждение. Он видел Эллери Ахэ, видел смертных Эллири, видел племена файар, видел…
Нехорошее что-то здесь есть. Я, конечно, понимаю, что Мелькор здесь показывает майя истину. Но если принять, что он просто околдовывал его? Завладевал сейчас его душой? Ведь разумное существо легче всего поймать на его слабости — по большей части на чем-то хорошем. Говорят, именно так в свое время Саурон собирал назгулов. Майя искренне тянется творить добро — стало быть, восстанет против несправедливости. То есть против Валар.
Вот так Мелькор, как говорится в «Квэнта Сильмариллион», совратил некоторых майяр…
— Расскажи еще…
Он не знал, что значит — терять, иначе тысячу раз подумал бы, прежде чем позволить Отступнику уходить все дальше по тропам памяти.
— Ты возьмешь меня туда? Возьмешь — к ним? Ведь ты же вернешься, да? Можно мне пойти с тобой? Я хочу увидеть…
Несколько мгновений Вала смотрел на него — словно бы издалека, не понимая смысла слов — и вдруг хрустальная паутина видения налилась огнем и кровью, близкий пожар опалил лицо майя, и нависло над ним медное небо, и горький черный дым жег грудь на вдохе — майя рухнул навзничь, откатился в сторону, зарылся лицом в высокую росную траву…
Жестокие сильные руки перевернули, подняли его. На него с пугающе-прекрасного, искаженного яростью и болью лица смотрели огромные черные сухие глаза, и в этих глазах полыхало безумное темное пламя.
— Нет их больше, — сдавлено выдохнул. — Нет, ты понимаешь! Нет!..
Он тряс майя, впившись в плечи жесткими пальцами: Их нет, нет, слышишь, их убили всех, их нет! — крича в перекошенное от ужаса лицо. — Их больше нет!.. — Суула вскинул дрожащие руки, пытаясь заслониться от обжигающего ненавистью и непереносимым смертным страданием взгляда.
— Не бей… — прошептал непослушными губами.
А его что, уже когда-то били? Он знает, как это? Ничего себе Намо! Ну прямо мой домашний учитель, который меня за детские проказы порол!
Вала внезапно отпустил, почти отшвырнул его. Спрятал лицо в ладонях.
— Прости, — глухо, через силу. — Не хотел… пугать тебя.
— Почему…
— Потому, что — это — было — неугодно — Единому. — В размеренном голосе Отступника жгучая горечь мешалась с издевкой.
— Но… как же… — Суула приподнялся, взглянул беспомощно. — Ведь это же прекрасно! Всеотцу угодна красота, он не мог…
— А ты не думал, — очень тихо, — что он безумен, ваш Всеотец? — Отступник вскинул голову, снова плетью хлестнул темный взгляд больных всевидящих глаз. — Не думал?! Зверя, который убивает ради убийства, называют бешеным. Рожденного — сумасшедшим. А как назвать такого — всемогущего, всесильного, — который уничтожает целый народ только потому, что этого не было в его Замысле?!
Это все верно, но я не думаю, чтобы в Валиноре знали такое слово — безумие. Да и в Средиземье, насколько я помню, безумных и бешеных пока не водилось… Или опять это — деяние самого Мелькора, за которое он карает других? Ведь безумие — это то же самое Несозвучие… Я понимаю, что ему хотелось творить, не ограничивая себя, но, по мне, благороднее отказаться от безудержности, чтобы не доставлять страданий другим и не порождать изначально изуродованных и душой, и телом…
Суула понимал не все слова, сказанные Отступником: он только слышал чувства — но этого было довольно. Он не смел вымолвить слова, не мог поднять глаз.
— Им файе, — сквозь стиснутые зубы вымолвил Отступник. — Ни его. Ни… этих. Ни себя. Не прощу.
И — умолк, словно горло перехватило. Не сразу Суула решился заговорить.
— Я прошу тебя, — сказал только. Голос дрогнул. — Прошу тебя. Возьми меня с собой. Когда уйдешь. Позволь уйти. Я… я так хочу.
Что же, этот Суула не видит, к кому он уходит? К тому, кто будет мстить и убивать? Он этого хочет? Как капризный ребенок — я хочу, а на остальное мне наплевать! Воистину, Мелькор уже овладел его душой. Уже околдовал его. Думаю, он погибнет…
— Мэй халлъе, — вдруг тихо ответил Отступник; угасло темное пламя, глаза его подернулись дымкой — туман над озером. — Только — как же я уйду…
— Разве ты не можешь? — вскинул глаза Суула.
— Нет. Арта — моя жизнь. Сила моя. Я здесь пленник — как и Эльдар: они ведь тоже не могут покинуть Аман, даже если и хотели бы…
— Почему? — Это было новой тайной Валинора, о которой майя никогда прежде не задумывался.
— Деревья… и-Алдас — так вы их зовете? Их сущность… чужая Арте. Они — как опоры купола, которым Валинор закрыт, отделен от Арты… нет, не совсем так; вот — смотри.
И, увидев, Суула вздрогнул невольно — жутковатой выходила картина того мира, в котором он пребывал с мига пробуждения, всю свою жизнь. Непроницаемая стена тончайшего… стекла? тумана? безвоздушья?.. Прочнее адаманта: не вырваться.
— …Тэлери пытаются иногда плыть на восход — и их ладьи поворачивают назад. Они рассказывали мне об этом. Цепи сняли — а что проку… все равно — скован…
— Но неужели ничего нельзя сделать с этим?! — вскрикнул Суула отчаянно.
— Сделать?.. — Странный был взгляд у Отступника. — Может быть…
Да, СДЕЛАТЬ он сможет. Это мы знаем из наших преданий и эльфийских хроник, что именно он сделал и как.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182
— Суула… ты будешь меня звать так, да? Ты… нарекаешь мне имя?
— Если захочешь.
— Я принимаю! — порывисто воскликнул майя. И, отчего-то смутившись: — А ты расскажешь мне, как — там? Ты расскажешь мне?..
Вала тяжело посмотрел на него. Покачал головой.
— Не здесь.
И пошел прочь. Майя, сам не понимая почему, последовал за ним.
На берегу озера в садах Ирмо Отступник остановился. И, не оборачиваясь, заговорил…
— …теперь иди, — тихо сказал Отступник. — Я хочу побыть один.
Пробормотав слово благодарности, Суула поднялся и бесшумно пошел прочь, улыбаясь неведомо чему, все еще во власти видений. Он не знал, что значит — терять. Он не оглянулся. А даже оглянувшись, ничего не увидел бы: Вала просто склонил голову, и тяжелая волна седых волос закрыла его лицо.
И снова он пришел на берег озера в час, когда меркнет свет Лаурелин. Вала уже был здесь — словно и не уходил никуда.
— Расскажи, — попросил Суула.
Он не задавал вопросов — просто смотрел и слушал, не замечая, что Изначальный давно уже говорит с ним на странном незнакомом языке, том самом, на котором — эхом имени Илталиндо — прозвучало: Ллиннайно илтэлли-суула. А видения, сотканные певучими словами, были пронизаны такой любовью, такой щемящей печалью, что майя замирал, боясь спугнуть колдовское это наваждение. Он видел Эллери Ахэ, видел смертных Эллири, видел племена файар, видел…
Нехорошее что-то здесь есть. Я, конечно, понимаю, что Мелькор здесь показывает майя истину. Но если принять, что он просто околдовывал его? Завладевал сейчас его душой? Ведь разумное существо легче всего поймать на его слабости — по большей части на чем-то хорошем. Говорят, именно так в свое время Саурон собирал назгулов. Майя искренне тянется творить добро — стало быть, восстанет против несправедливости. То есть против Валар.
Вот так Мелькор, как говорится в «Квэнта Сильмариллион», совратил некоторых майяр…
— Расскажи еще…
Он не знал, что значит — терять, иначе тысячу раз подумал бы, прежде чем позволить Отступнику уходить все дальше по тропам памяти.
— Ты возьмешь меня туда? Возьмешь — к ним? Ведь ты же вернешься, да? Можно мне пойти с тобой? Я хочу увидеть…
Несколько мгновений Вала смотрел на него — словно бы издалека, не понимая смысла слов — и вдруг хрустальная паутина видения налилась огнем и кровью, близкий пожар опалил лицо майя, и нависло над ним медное небо, и горький черный дым жег грудь на вдохе — майя рухнул навзничь, откатился в сторону, зарылся лицом в высокую росную траву…
Жестокие сильные руки перевернули, подняли его. На него с пугающе-прекрасного, искаженного яростью и болью лица смотрели огромные черные сухие глаза, и в этих глазах полыхало безумное темное пламя.
— Нет их больше, — сдавлено выдохнул. — Нет, ты понимаешь! Нет!..
Он тряс майя, впившись в плечи жесткими пальцами: Их нет, нет, слышишь, их убили всех, их нет! — крича в перекошенное от ужаса лицо. — Их больше нет!.. — Суула вскинул дрожащие руки, пытаясь заслониться от обжигающего ненавистью и непереносимым смертным страданием взгляда.
— Не бей… — прошептал непослушными губами.
А его что, уже когда-то били? Он знает, как это? Ничего себе Намо! Ну прямо мой домашний учитель, который меня за детские проказы порол!
Вала внезапно отпустил, почти отшвырнул его. Спрятал лицо в ладонях.
— Прости, — глухо, через силу. — Не хотел… пугать тебя.
— Почему…
— Потому, что — это — было — неугодно — Единому. — В размеренном голосе Отступника жгучая горечь мешалась с издевкой.
— Но… как же… — Суула приподнялся, взглянул беспомощно. — Ведь это же прекрасно! Всеотцу угодна красота, он не мог…
— А ты не думал, — очень тихо, — что он безумен, ваш Всеотец? — Отступник вскинул голову, снова плетью хлестнул темный взгляд больных всевидящих глаз. — Не думал?! Зверя, который убивает ради убийства, называют бешеным. Рожденного — сумасшедшим. А как назвать такого — всемогущего, всесильного, — который уничтожает целый народ только потому, что этого не было в его Замысле?!
Это все верно, но я не думаю, чтобы в Валиноре знали такое слово — безумие. Да и в Средиземье, насколько я помню, безумных и бешеных пока не водилось… Или опять это — деяние самого Мелькора, за которое он карает других? Ведь безумие — это то же самое Несозвучие… Я понимаю, что ему хотелось творить, не ограничивая себя, но, по мне, благороднее отказаться от безудержности, чтобы не доставлять страданий другим и не порождать изначально изуродованных и душой, и телом…
Суула понимал не все слова, сказанные Отступником: он только слышал чувства — но этого было довольно. Он не смел вымолвить слова, не мог поднять глаз.
— Им файе, — сквозь стиснутые зубы вымолвил Отступник. — Ни его. Ни… этих. Ни себя. Не прощу.
И — умолк, словно горло перехватило. Не сразу Суула решился заговорить.
— Я прошу тебя, — сказал только. Голос дрогнул. — Прошу тебя. Возьми меня с собой. Когда уйдешь. Позволь уйти. Я… я так хочу.
Что же, этот Суула не видит, к кому он уходит? К тому, кто будет мстить и убивать? Он этого хочет? Как капризный ребенок — я хочу, а на остальное мне наплевать! Воистину, Мелькор уже овладел его душой. Уже околдовал его. Думаю, он погибнет…
— Мэй халлъе, — вдруг тихо ответил Отступник; угасло темное пламя, глаза его подернулись дымкой — туман над озером. — Только — как же я уйду…
— Разве ты не можешь? — вскинул глаза Суула.
— Нет. Арта — моя жизнь. Сила моя. Я здесь пленник — как и Эльдар: они ведь тоже не могут покинуть Аман, даже если и хотели бы…
— Почему? — Это было новой тайной Валинора, о которой майя никогда прежде не задумывался.
— Деревья… и-Алдас — так вы их зовете? Их сущность… чужая Арте. Они — как опоры купола, которым Валинор закрыт, отделен от Арты… нет, не совсем так; вот — смотри.
И, увидев, Суула вздрогнул невольно — жутковатой выходила картина того мира, в котором он пребывал с мига пробуждения, всю свою жизнь. Непроницаемая стена тончайшего… стекла? тумана? безвоздушья?.. Прочнее адаманта: не вырваться.
— …Тэлери пытаются иногда плыть на восход — и их ладьи поворачивают назад. Они рассказывали мне об этом. Цепи сняли — а что проку… все равно — скован…
— Но неужели ничего нельзя сделать с этим?! — вскрикнул Суула отчаянно.
— Сделать?.. — Странный был взгляд у Отступника. — Может быть…
Да, СДЕЛАТЬ он сможет. Это мы знаем из наших преданий и эльфийских хроник, что именно он сделал и как.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182