Ещё один огонёк мерцал в пирамидальной металлической чаше, извлечённой из сумки Сфагама. Он должен был очистить комнату от чуждых и враждебных энергий.
Видя, что раскованность женщин может в любой момент спрятаться за непроницаемый панцирь взаимного смущения, Сфагам внимательно следил за последними приготовлениями. Малейшая пауза была бы тягостна, и допустить этого было нельзя. Мягко и осторожно обняв обеих женщин за обнажённые плечи, Сфагам почти физически почувствовал, как ломается между ними колкий и холодный забор. Тёплая волна пронизала все три тела, соединив их воедино. Рука монаха нежно скользнула по затылку Ламиссы, незаметным движением распустив ленточку, стягивающую волосы. Золотистые пряди рассыпались по плечам. В это время Гембра медленно опустилась вниз, обняв колени Сфагама.
— О, ты больше не носишь эту повязку, — рука Ламиссы нежно скользнула по недавно зажившему боку.
Сфагам глубоко вздохнул и, закрыв глаза, поднял голову вверх, не в силах противостоять расслабляющей волне блаженства. Пальцы Ламиссы были на удивление мягки и чутки. Казалось, вся её сущность собралась в этих тончайших и осторожных прикосновениях. Касания Сфагама, ласкающие лицо, шею и грудь Ламиссы, тоже были мягки и нежны.
— У тебя чудесные руки, — прошептала Ламисса, — совсем небольшие и не грубые. И всё чувствуют… И как только они управляются с оружием?
— Вот только такие-то по-настоящему и управляются. Это я говорю!… — Голос Гембры был немного хриплым от возбуждения.
— Как ребро, совсем срослось? — спросила она с последними остатками деловитости в голосе.
— Да. Медитации, лечение, ну и время, конечно. Целых три недели без приключений. Так что теперь мне всё нипочём.
— Всё-таки надо поосторожнее, — наставительно прошептала Гембра, сжимая объятия вокруг бёдер монаха и прильнув к его гениталиям.
Ложе встретило их прохладным шёлком тонких восточных тканей. В искусстве любви обе женщины были примерно равны. И это Сфагама не удивило. Удивительным было скорее то, что разительная разница, которая проявлялась между ними во всём, в постели почти не чувствовалась. Конечно, Гембра была несколько активней и напористей, и реакции её были более бурны и непосредственны. Ламисса, конечно, была мягче и осторожнее. И тем не менее, будто что чья-то рука сорвала с обеих покров всего, что было привнесено характером, жизненным опытом, складом ума и воспитанием, обнажив их общую первозданную природную стихию.
Вырвалось наружу то, чему нельзя научить и что в виде непреложного общего закона закладывается природой ещё прежде воли, характера и всяких способностей к обучению. Эта дикая клокочущая магма естественной чувственности, хлынув наружу, способна была взломать и растворить в себе последующие наслоения всех и всяческих норм и правил. Неодолимый прорыв к первозданной стихийности уравнял их, таких разных. А может быть это волшебный аромат «крыльев полёта любви» делал своё хитрое дело. Сфагаму показалось, что женщины даже каким-то образом отразились друг в друге. В пантерьем стиле Гембры прибавилось самозабвенной истомы, а чувственный омут Ламиссы всколыхнулся неожиданным темпераментом.
Любовные игры были долгими и неспешными. Сплетение рук, сплетение тел, сплетение дыханий и ароматов делали своё безумное дело. Наконец, сплелось и то, что внутри. Сердца и души слились в нераздельное целое. Кружились головы от голубого света и тёплые волны пронизывали тела. Остатки мыслей растворялись в долгих тягучих поцелуях. Умение Сфагама задерживать оргазм дало свои результаты. Тела ощутили сладостную, доходящую до невесомости лёгкость. Пропало не только смущение. Растворилась думающая самость — все мысли и вопросы исчезли вовсе, а каждое ощущение будто кругами расходилось вокруг, эхом отдавалось в трёх телах и, резонируя в них, возвращалось назад.
Хоровод образов хлынул в очищенное экстазом сознание. Был стремительный полёт над багровыми кронами огромных деревьев. Был танец серебристых светящихся фигур, сливающихся в причудливые пульсирующие капли. Был ветер, волнами пробегающий по цветочному ковру. Сонмы белых и красных лепестков взбивались вверх и, кружась и мерцая, поднимались к бездонному кремовому небу, где оплывающие, словно под собственной тяжестью облака, стекая от зенита к горизонту, вылепливались в подвижные тела и лики. А вот небо уже черно. В предгрозовом воздухе мечутся белые кудряшки, и багровая полоса пролегла от края до края. Стая голубых аистов дугой взмыла вверх и затрепетала под порывами ветра. Но аисты уже не далеко вверху. Они здесь, совсем рядом. И облака тоже. Ветер, ветер… Прохладные и горячие струи пронизывают всё внутри.
Губы что— то шепчут, но слова не слышатся и не доходят до сознания. Чужое тело чувствуется так же остро, как своё, и наслаждение утраивается, выплёскиваясь наружу потоками слёз. Единственная мысль, едва мерцающая в водовороте экстатической свободы слияния, — это ощущение того, что именно к этому моменту и вела вся предшествующая жизнь.
Тёплый ветерок, пробиваясь сквозь занавешенное окно, трепал невесомое прозрачное покрывало над кроватью, бросая его на разгорячённые тела. Но этого никто не замечал. Видения продолжались. Огромное раскидистое облако посреди нежно-синего, но необычайно яркого неба становилось всё желтее и желтее и превратилось, наконец, в сияющий солнечно-золотой остров, занимающий половину неба. Отразившись в лазурной, зеркально гладкой поверхности моря, золотой небесный остров рассыпался по воде ослепительными полосами. Сияющие россыпи потянулись вдаль к маленькой точке на горизонте, а вблизи из цвета слоновой кости песка выступили размытые очертания не то корабля, не то огромной раковины. То ли из-за золотого облака, то ли из-за морского горизонта послышались далёкие звуки труб. Небесная крона расплылась, поглотив всё, оставив только ослепительный свет.
Затем в потоке света, вновь ставшего серебристо-голубым, стали проступать неясные очертания. Три дыхания слились до неразличимости, и сознание всех троих открылось одному видению, вырисовывающемуся в хаотичном вихре чёрно-лиловых и серо-терракотовых штрихов, полос и линий. Они метались, пульсировали, перетекали и сплелись, наконец, в образ демона оргазма Риксалфа, несущегося по мелкой воде верхом на бешеном волке, взбивая тучу разноцветных брызг. Грива демона развевалась, сливаясь с потоками воздуха и как бы утягивая их за собой. Сине-зелёные глаза блестели, как осколки диковинного цветного стекла. Огромный обнажённый член, как гранёный кол, лежал на голове волка, нависая над оскаленной пастью. Несущийся демон был виден одновременно и сверху, и спереди, и сбоку, но рассмотреть его в клубке текучих и трепещущих лент — струй и водяной пыли было невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Видя, что раскованность женщин может в любой момент спрятаться за непроницаемый панцирь взаимного смущения, Сфагам внимательно следил за последними приготовлениями. Малейшая пауза была бы тягостна, и допустить этого было нельзя. Мягко и осторожно обняв обеих женщин за обнажённые плечи, Сфагам почти физически почувствовал, как ломается между ними колкий и холодный забор. Тёплая волна пронизала все три тела, соединив их воедино. Рука монаха нежно скользнула по затылку Ламиссы, незаметным движением распустив ленточку, стягивающую волосы. Золотистые пряди рассыпались по плечам. В это время Гембра медленно опустилась вниз, обняв колени Сфагама.
— О, ты больше не носишь эту повязку, — рука Ламиссы нежно скользнула по недавно зажившему боку.
Сфагам глубоко вздохнул и, закрыв глаза, поднял голову вверх, не в силах противостоять расслабляющей волне блаженства. Пальцы Ламиссы были на удивление мягки и чутки. Казалось, вся её сущность собралась в этих тончайших и осторожных прикосновениях. Касания Сфагама, ласкающие лицо, шею и грудь Ламиссы, тоже были мягки и нежны.
— У тебя чудесные руки, — прошептала Ламисса, — совсем небольшие и не грубые. И всё чувствуют… И как только они управляются с оружием?
— Вот только такие-то по-настоящему и управляются. Это я говорю!… — Голос Гембры был немного хриплым от возбуждения.
— Как ребро, совсем срослось? — спросила она с последними остатками деловитости в голосе.
— Да. Медитации, лечение, ну и время, конечно. Целых три недели без приключений. Так что теперь мне всё нипочём.
— Всё-таки надо поосторожнее, — наставительно прошептала Гембра, сжимая объятия вокруг бёдер монаха и прильнув к его гениталиям.
Ложе встретило их прохладным шёлком тонких восточных тканей. В искусстве любви обе женщины были примерно равны. И это Сфагама не удивило. Удивительным было скорее то, что разительная разница, которая проявлялась между ними во всём, в постели почти не чувствовалась. Конечно, Гембра была несколько активней и напористей, и реакции её были более бурны и непосредственны. Ламисса, конечно, была мягче и осторожнее. И тем не менее, будто что чья-то рука сорвала с обеих покров всего, что было привнесено характером, жизненным опытом, складом ума и воспитанием, обнажив их общую первозданную природную стихию.
Вырвалось наружу то, чему нельзя научить и что в виде непреложного общего закона закладывается природой ещё прежде воли, характера и всяких способностей к обучению. Эта дикая клокочущая магма естественной чувственности, хлынув наружу, способна была взломать и растворить в себе последующие наслоения всех и всяческих норм и правил. Неодолимый прорыв к первозданной стихийности уравнял их, таких разных. А может быть это волшебный аромат «крыльев полёта любви» делал своё хитрое дело. Сфагаму показалось, что женщины даже каким-то образом отразились друг в друге. В пантерьем стиле Гембры прибавилось самозабвенной истомы, а чувственный омут Ламиссы всколыхнулся неожиданным темпераментом.
Любовные игры были долгими и неспешными. Сплетение рук, сплетение тел, сплетение дыханий и ароматов делали своё безумное дело. Наконец, сплелось и то, что внутри. Сердца и души слились в нераздельное целое. Кружились головы от голубого света и тёплые волны пронизывали тела. Остатки мыслей растворялись в долгих тягучих поцелуях. Умение Сфагама задерживать оргазм дало свои результаты. Тела ощутили сладостную, доходящую до невесомости лёгкость. Пропало не только смущение. Растворилась думающая самость — все мысли и вопросы исчезли вовсе, а каждое ощущение будто кругами расходилось вокруг, эхом отдавалось в трёх телах и, резонируя в них, возвращалось назад.
Хоровод образов хлынул в очищенное экстазом сознание. Был стремительный полёт над багровыми кронами огромных деревьев. Был танец серебристых светящихся фигур, сливающихся в причудливые пульсирующие капли. Был ветер, волнами пробегающий по цветочному ковру. Сонмы белых и красных лепестков взбивались вверх и, кружась и мерцая, поднимались к бездонному кремовому небу, где оплывающие, словно под собственной тяжестью облака, стекая от зенита к горизонту, вылепливались в подвижные тела и лики. А вот небо уже черно. В предгрозовом воздухе мечутся белые кудряшки, и багровая полоса пролегла от края до края. Стая голубых аистов дугой взмыла вверх и затрепетала под порывами ветра. Но аисты уже не далеко вверху. Они здесь, совсем рядом. И облака тоже. Ветер, ветер… Прохладные и горячие струи пронизывают всё внутри.
Губы что— то шепчут, но слова не слышатся и не доходят до сознания. Чужое тело чувствуется так же остро, как своё, и наслаждение утраивается, выплёскиваясь наружу потоками слёз. Единственная мысль, едва мерцающая в водовороте экстатической свободы слияния, — это ощущение того, что именно к этому моменту и вела вся предшествующая жизнь.
Тёплый ветерок, пробиваясь сквозь занавешенное окно, трепал невесомое прозрачное покрывало над кроватью, бросая его на разгорячённые тела. Но этого никто не замечал. Видения продолжались. Огромное раскидистое облако посреди нежно-синего, но необычайно яркого неба становилось всё желтее и желтее и превратилось, наконец, в сияющий солнечно-золотой остров, занимающий половину неба. Отразившись в лазурной, зеркально гладкой поверхности моря, золотой небесный остров рассыпался по воде ослепительными полосами. Сияющие россыпи потянулись вдаль к маленькой точке на горизонте, а вблизи из цвета слоновой кости песка выступили размытые очертания не то корабля, не то огромной раковины. То ли из-за золотого облака, то ли из-за морского горизонта послышались далёкие звуки труб. Небесная крона расплылась, поглотив всё, оставив только ослепительный свет.
Затем в потоке света, вновь ставшего серебристо-голубым, стали проступать неясные очертания. Три дыхания слились до неразличимости, и сознание всех троих открылось одному видению, вырисовывающемуся в хаотичном вихре чёрно-лиловых и серо-терракотовых штрихов, полос и линий. Они метались, пульсировали, перетекали и сплелись, наконец, в образ демона оргазма Риксалфа, несущегося по мелкой воде верхом на бешеном волке, взбивая тучу разноцветных брызг. Грива демона развевалась, сливаясь с потоками воздуха и как бы утягивая их за собой. Сине-зелёные глаза блестели, как осколки диковинного цветного стекла. Огромный обнажённый член, как гранёный кол, лежал на голове волка, нависая над оскаленной пастью. Несущийся демон был виден одновременно и сверху, и спереди, и сбоку, но рассмотреть его в клубке текучих и трепещущих лент — струй и водяной пыли было невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97