Вновь заиграла музыка, и десятки рук с кубками разом поднялись вверх.
После нескольких мгновений тишины зал взорвался лавиной звуков, почти заглушившей музыку. Разговоры, возгласы, смех, щебет птиц и звон посуды слились в тот беспорядочный шум, который рассеивает внимание и наполняет голову расслабляющей тяжестью. Делало своё дело и добротное многолетней выдержки виноградное вино — гости ещё не управились с первыми закусками, а дух весёлой раскованности уже витал в зале.
— Блюд, я смотрю, будет много, так что береги силы, — с шутливой наставительностью сказала Ламисса, кладя себе на тарелку пару приправленных зеленью перепелиных яиц.
— Угу, — отозвалась Гембра, протягивая руку к винному кувшину, но проворный слуга её опередил и тёмно-золотистая брага, пенясь, наполнила высокий кубок из полупрозрачного зелёного стекла.
— А правда, что мастера, который открыл способ делать небьющееся стекло, казнили? — спросила Гембра, разглядывая свой бокал на свет.
— Говорят… — неопределённо ответила Ламисса.
— Было дело, — вступил в разговор купец, — собратья по ремеслу его оклеветали. Испугались, что его стекло будет стоить дороже золота. А я так думаю, если какая мысль из головы вылезла, то её уже обратно не загонишь. Даже если голову отрубить. Стекло-то всё равно делают…
— Прекрасно! Родившуюся мысль не загонишь даже в отрубленную голову! — громкий голос Эрствира, который каким-то непостижимым образом на своих огромных носилках незаметно оказался рядом с говорящими, заставил их вздрогнуть от неожиданности.
— Чем не свидетельство гниения мира! Браво, почтеннейший Рагимальт! А не расскажет ли нам что-нибудь интересное эта прекрасная белокурая женщина? Держу пари, у неё было немало случаев убедиться в испорченности человечества! — Огромная голова свесившего с носилок хозяина наехала откуда-то сверху и застыла перед лицом Ламиссы, мигая круглыми рыбьими глазами. Ламисса в смущении сжала кисти рук. Весь зал смотрел на неё.
— Рассказать… Да нет, рассказать я пока не знаю что… Если хотите, я вам спою.
Хозяйская голова уплыла вверх, а Ламисса под одобрительные возгласы гостей встала из-за стола и вышла на середину зала, где играли музыканты и кружились слепя блеском золотых украшений гибкие танцовщицы. Она перебросилась парой фраз с музыкантами, и по залу разнеслись первые звуки старинной мелодии. Это была грустная песня горной провинции Риларатия, в которой рассказывалось о пятерых смельчаках, отправившихся на маленькой лодке по бурной стремнине горной реки. Каждый куплет начинался как бы от имени одного из них — страхи, сомнения, тяжёлые предчувствия — всё это оставалось в мыслях, ибо высказать их означало бы предстать трусом в глазах товарищей. В конце песни лодка разбивается, упав с высокого порога, и все пятеро гибнут в пучине, так и не отступив перед стихией.
Голос у Ламиссы был не сильный, но удивительно чистый и тонкий по интонациям. И ещё была в нём та благородная сдержанность, которую особенно ценят знатоки хорошего пения. Именно эта сдержанность и даже как бы отстранённость, когда поющий не показывает свои чувства, а лишь намекает на них едва заметными нюансами, и способна по-настоящему взволновать и заворожить слушателей. Сами певцы редко могут это объяснить, но как раз она и отличает истинное искусство пения от, пусть даже мастерского, балаганного представления с его преувеличенным пафосом и якобы живыми страстями.
Песня Ламиссы как-то сразу изменило настроение в зале. Весёлое возбуждение уступило место грустной задумчивости. Даже слуги застыли возле столов с подносами и кувшинами в руках. Гембра смотрела на свою подругу с нескрываемым удивлением. Она никак не предполагала, что Ламисса может так хорошо петь.
— Браво! Великолепно! — закричал Эрствир, как только музыканты взяли последний аккорд. Его громкий, несущейся с высоты голос вывел гостей из лёгкого оцепенения, и последующие возгласы хозяина потонули в восторженном шуме зала. Ламисса вновь смутилась и, чувствуя на себе заинтересованные взгляды, поспешила вернуться на своё место за столом.
Глава 27
Дождь то прекращался, то начинал моросить вновь, но путники не обращали на него внимания. Лошади и ослы двигались медленно, не отрываясь от тех, кто шёл пешком. Лес, временами сменялся высоким кустарником, но затем вновь обступал дорогу, заслоняя небо сводом густых ветвей.
— Ну вот, — сказал Станвирм, — теперь, когда ты мне всё рассказал, я понял, как ищут совершенства адепты духовных братств.
— Значит, тебе можно позавидовать, — с лёгкой улыбкой ответил Сфагам, — я провёл в Братстве почти тридцать лет, а до настоящего понимания ещё далеко, хотя в начале мне тоже всё казалось ясным.
— Только истинная вера даёт истинное понимание.
— Вера живёт в сердце, а понимание — в голове. И не очень-то они ладят между собой. Во всяком случае, они прекрасно друг без друга обходятся, — вступил в разговор Олкрин.
— Человек может жить одной верой, а одним пониманием — нет, — продолжал разъяснять Станвирм. — Безумие лучше бессердечия.
— Намного ли? — Олкрин прогнулся в седле, чтобы лучше увидеть своего собеседника за едущим посредине учителем.
— Бессердечие — зло. Нет ничего страшнее зла.
— В этом и есть суть вашего учения?
— Мир пронизан злом, — возобновил свою речь Станвирм, немного помолчав, — поэтому мало делать добро одним только близким людям. Необходимо уничтожить зло во всём мире, ибо везде и всегда зло имеет одну природу, один корень и один и тот же лик, хоть он и прячется за множеством ложных личин. Мир, очищенный от зла, — это и есть мир нашего Бога.
— Какого Бога? — продолжал спрашивать Олкрин.
— Бог один. Все остальные силы существуют с его дозволения и по его милости. А милость его безгранична, и Добро есть его проявление в мире. Служа Добру, служишь истинному Богу. Служа истинному Богу, обретаешь смысл жизни и блаженство духа. Обретая блаженство духа, спасаешь свою душу от тяжести и скверны и от посмертных скитаний в Тёмном мире. Воссоединившихся с Богом Добра ждёт вечное блаженство. Но нелёгок путь к Добру. Чтобы дух мог воспарить к Добру, нужно отказаться от привязанности к земным наслаждениям. Человек не должен быть рабом своей низменной животной природы. Эта природа придана человеку Богом для испытания и закалки его духа, дабы он мог, преодолев её, приблизиться к Творцу. Вы, монахи, хорошо знаете, сколь пагубны привычки к наслаждениям на пути к совершенству.
— Вредны не сами наслаждения, а их избыток, — уточнил Сфагам.
— Но ваш опыт самоограничения служит другим целям, — продолжал Станвирм, — вы ищете совершенства в земной жизни. Для вас Небо ещё отделилось от Земли и дух ваш блуждает вслепую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97