Совершенно явственно Олкрин понял, что ещё немного — и его сознание взорвётся и выйдет из-под контроля.
Что— то мягкое коснулось его носа и, скользнув по щеке, уплыло в сторону. Парень открыл глаза. Перед глазами проплыл растрёпанный конец толстой верёвки.
— Олкрин, — раздался сверху тихий голос.
— Учитель! — взорвалось всё внутри.
— Тише! Поднимайся медленно и отгоняй мысли.
Олкрин поднялся и тут же чуть было не упал, наступив на подвёрнутую ногу. Змеи встревожено зашевелились. Медленно, не делая резких движений, ученик полез вверх по верёвке. Перевалив, наконец, за край ямы и ступив на твёрдую землю, он молча бросился в объятия учителя. Они долго стояли так на краю ямы, пока Олкрин, в конце концов, не оказался в состоянии разжать объятия и взглянуть в лицо Сфагама. Губы парня беззвучно шевелились. Его тряс тот шок, «который после».
— Я… теперь… прости. Как во сне. Всё теперь…
— Не говори ничего. Думай только об отдыхе.
Олкрин вздохнул и расправил плечи, будто очнувшись от тяжкого сна.
— Пойдём в дом, тебе поесть надо и воды попить обязательно, — позвал Сфагам, — и ногу твою посмотреть надо.
— Я сейчас! — Олкрин быстро, насколько позволяла лёгкая хромота, метнулся в сторону и вскоре вернулся к яме с длинным ворохом сухого плюща.
— Сейчас! Надо змей выпустить. Умрут они там без еды. Кормить-то их теперь некому, — озабоченно говорил Олкрин, спуская плющ в яму. — Так! Вот теперь они выползут.
— Олкрин, — серьёзно сказал Сфагам, — ты поднялся на следующую ступень. Я бы никогда не решился подвергнуть тебя такому испытанию, но тут уж сама жизнь вмешалась. Я очень рад за тебя. Ты даже не представляешь, насколько. Я ведь боялся идти с тобой к гробнице.
— А теперь?
— И теперь боюсь, но меньше, — улыбнулся учитель. — Ну, пойдём всё— таки в дом. Ты думаешь, всё кончилось? Тебе надо вернуться в нормальное состояние.
— Ох уж этот дом! Будь он проклят!
— Не делай шагов назад. Дом ни в чём не виноват. Силы здесь плохие крутятся — это точно. Но это не повод для проклятий.
— Сколько же я здесь просидел?
— Почти сутки.
— Вот это да! Смотри, а эти всё сидят, — парень указал на неподвижные фигуры солдат за столом возле дома.
— Они давно мертвы. Она убила их ещё до того, как заманила тебя в яму. А ты и не заметил.
— Пойдём, пойдём, — поторопил Сфагам ученика, который остановился, не в силах оторвать взгляд от застывших фигур отравленных солдат с чёрно-синими лицами.
— Вот чистая вода, и хлеба поешь обязательно. Вот этот можно есть, он без добавок из спорыньи. Я проверил. Потом — сразу ложись. Я тебе помогу успокоиться. И ни о чём не думай. Говорить будем завтра, когда отъедем подальше. Как нога?
— Почти прошла.
— Ну и хорошо.
— Учитель, — тихо заговорил Олкрин, когда они улеглись рядом на широкую низкую кушетку, возле остывшей печки, — а куда она сбежала, как ты думаешь?
— Куда она бежала, я не знаю. Но знаю точно, что её поймали мужики на дороге. Нашли в мешках много всякой колдовской дряни и потащили прямёхонько в управу. Я как раз оттуда ехал. Усвоили, они, стало быть, наши уроки.
— И что с ней теперь будет?
— Думаю, то же, что и со старухой, и с той компанией из Амтасы. Что тут может быть особенного? Разве что Тамменмирт захочет ублажить своего палача и даст ему пофантазировать. Хотя, вряд ли… Каждый ищет то, что хочет, а находит то, что заслуживает, и, бывает, сильно удивляется, когда эти вещи почему-то не совпадают. Поговорим завтра. Отдыхай.
Глава 33
Подошёл к концу второй день пути пленников. Солнце уже село, и лощины невысоких, покрытых густой растительностью гор погрузились в глубокие сумерки. Порывы прохладного ночного ветерка то и дело заставляли вздрагивать пламя костров, вокруг которых будущие рабы, в окружении своих бдительных охранников, расположились на ужин и ночлег.
Закинув руки за голову, Гембра лежала на траве, глядя в быстро меркнущее небо, на котором всё ярче проступали звёздные блёстки. А луна уже сияла почти нестерпимо ярко. Со стороны соседнего костра доносились звуки песни.
Мой демон проснулся и голос подал
С тех пор я и радость, и сон потерял
Устроился ловко он в сердце моём,
И нет мне покоя ни ночью, ни днём.
Оставил я труд свой — мешок на плечо,
И бросил жену, что любил горячо.
И слёзы в покинутом доме — не в счёт
А демону мало, кричит он — ещё!
Мне люди не братья, ведёт меня рок
Кривыми путями позорных дорог.
Гордыня буянит, а совесть — молчок
Но демону мало, кричит он — ещё!
Утратил я вкус и стыда и любви,
И руки мои уж в невинной крови,
Мне мил только звонкой монеты расчёт,
И демон доволен, но просит ещё!
Нетвёрдый голос поющего то становился чётче, то терялся в нестройном хоре подпевающих.
Последнее время Гембра всё чаще вспоминала слова Сфагама, сказанные в одной из их первых бесед. «Ты живёшь, словно во сне. Тело мечется, чувства кипят, а сознание спит». Задумываясь над этими словами, она стала догадываться, что ведут её по жизни некие сторонние силы. Всякий раз они бросают её в пучину самых невероятных приключений, но они же её и выручают. Выходит, что, считая себя совершенно независимой и гордясь этим, она на самом деле ничего не решала и не выбирала самостоятельно. Всё происходило само собой — сторонние силы иногда диктовали, иногда нашёптывали единственные решения, и, бессознательно полагаясь на них, Гембра, по сути, не ведала тяжести выбора. Так было с самого детства. Вера в надёжность ведущих её сил придавала ей и отчаянную храбрость, и, порой, опасную опрометчивость, и нежелание, да и неумение, думать о будущем. Беседы со Сфагамом поначалу пробудили в ней интерес к воспоминаниям. Но окунувшись в прошлое, состоящее из множества легко перелистанных дней, она не нашла там ничего, кроме пёстрого калейдоскопа ярких приключений. Не находилось главного — СМЫСЛА. Она почти совсем не помнила своего детства, и это тогда очень огорчило Сфагама. «Всё самое главное происходит в детстве. Не помнить детства — значит не помнить главного. В детстве видны сразу все дороги, а не только та, по которой тебя потом потащат. Того, кто умеет возвращаться в детство, нельзя посадить на ошейник». Похоже, силы, ведущие Гембру, посадили её на крепкий поводок. Сфагам говорил: «Хочешь понять меру свободы человека — поставь его перед выбором. Тот, кто заранее всё знает, ни в чём не сомневается и моментально выбирает, не спотыкаясь о противоречия, — на самом деле самый ведомый и зависимый человек, что бы он сам при этом о себе ни думал. Эти люди могут быть сильными, но это не их сила, а сила тех, кто их ведёт и использует в своих целях. Такие люди могут быть уверенными в себе и своей правоте, но это не их уверенность и не их убеждённость, ибо их сознание не было разбужено и испытано сомнением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Что— то мягкое коснулось его носа и, скользнув по щеке, уплыло в сторону. Парень открыл глаза. Перед глазами проплыл растрёпанный конец толстой верёвки.
— Олкрин, — раздался сверху тихий голос.
— Учитель! — взорвалось всё внутри.
— Тише! Поднимайся медленно и отгоняй мысли.
Олкрин поднялся и тут же чуть было не упал, наступив на подвёрнутую ногу. Змеи встревожено зашевелились. Медленно, не делая резких движений, ученик полез вверх по верёвке. Перевалив, наконец, за край ямы и ступив на твёрдую землю, он молча бросился в объятия учителя. Они долго стояли так на краю ямы, пока Олкрин, в конце концов, не оказался в состоянии разжать объятия и взглянуть в лицо Сфагама. Губы парня беззвучно шевелились. Его тряс тот шок, «который после».
— Я… теперь… прости. Как во сне. Всё теперь…
— Не говори ничего. Думай только об отдыхе.
Олкрин вздохнул и расправил плечи, будто очнувшись от тяжкого сна.
— Пойдём в дом, тебе поесть надо и воды попить обязательно, — позвал Сфагам, — и ногу твою посмотреть надо.
— Я сейчас! — Олкрин быстро, насколько позволяла лёгкая хромота, метнулся в сторону и вскоре вернулся к яме с длинным ворохом сухого плюща.
— Сейчас! Надо змей выпустить. Умрут они там без еды. Кормить-то их теперь некому, — озабоченно говорил Олкрин, спуская плющ в яму. — Так! Вот теперь они выползут.
— Олкрин, — серьёзно сказал Сфагам, — ты поднялся на следующую ступень. Я бы никогда не решился подвергнуть тебя такому испытанию, но тут уж сама жизнь вмешалась. Я очень рад за тебя. Ты даже не представляешь, насколько. Я ведь боялся идти с тобой к гробнице.
— А теперь?
— И теперь боюсь, но меньше, — улыбнулся учитель. — Ну, пойдём всё— таки в дом. Ты думаешь, всё кончилось? Тебе надо вернуться в нормальное состояние.
— Ох уж этот дом! Будь он проклят!
— Не делай шагов назад. Дом ни в чём не виноват. Силы здесь плохие крутятся — это точно. Но это не повод для проклятий.
— Сколько же я здесь просидел?
— Почти сутки.
— Вот это да! Смотри, а эти всё сидят, — парень указал на неподвижные фигуры солдат за столом возле дома.
— Они давно мертвы. Она убила их ещё до того, как заманила тебя в яму. А ты и не заметил.
— Пойдём, пойдём, — поторопил Сфагам ученика, который остановился, не в силах оторвать взгляд от застывших фигур отравленных солдат с чёрно-синими лицами.
— Вот чистая вода, и хлеба поешь обязательно. Вот этот можно есть, он без добавок из спорыньи. Я проверил. Потом — сразу ложись. Я тебе помогу успокоиться. И ни о чём не думай. Говорить будем завтра, когда отъедем подальше. Как нога?
— Почти прошла.
— Ну и хорошо.
— Учитель, — тихо заговорил Олкрин, когда они улеглись рядом на широкую низкую кушетку, возле остывшей печки, — а куда она сбежала, как ты думаешь?
— Куда она бежала, я не знаю. Но знаю точно, что её поймали мужики на дороге. Нашли в мешках много всякой колдовской дряни и потащили прямёхонько в управу. Я как раз оттуда ехал. Усвоили, они, стало быть, наши уроки.
— И что с ней теперь будет?
— Думаю, то же, что и со старухой, и с той компанией из Амтасы. Что тут может быть особенного? Разве что Тамменмирт захочет ублажить своего палача и даст ему пофантазировать. Хотя, вряд ли… Каждый ищет то, что хочет, а находит то, что заслуживает, и, бывает, сильно удивляется, когда эти вещи почему-то не совпадают. Поговорим завтра. Отдыхай.
Глава 33
Подошёл к концу второй день пути пленников. Солнце уже село, и лощины невысоких, покрытых густой растительностью гор погрузились в глубокие сумерки. Порывы прохладного ночного ветерка то и дело заставляли вздрагивать пламя костров, вокруг которых будущие рабы, в окружении своих бдительных охранников, расположились на ужин и ночлег.
Закинув руки за голову, Гембра лежала на траве, глядя в быстро меркнущее небо, на котором всё ярче проступали звёздные блёстки. А луна уже сияла почти нестерпимо ярко. Со стороны соседнего костра доносились звуки песни.
Мой демон проснулся и голос подал
С тех пор я и радость, и сон потерял
Устроился ловко он в сердце моём,
И нет мне покоя ни ночью, ни днём.
Оставил я труд свой — мешок на плечо,
И бросил жену, что любил горячо.
И слёзы в покинутом доме — не в счёт
А демону мало, кричит он — ещё!
Мне люди не братья, ведёт меня рок
Кривыми путями позорных дорог.
Гордыня буянит, а совесть — молчок
Но демону мало, кричит он — ещё!
Утратил я вкус и стыда и любви,
И руки мои уж в невинной крови,
Мне мил только звонкой монеты расчёт,
И демон доволен, но просит ещё!
Нетвёрдый голос поющего то становился чётче, то терялся в нестройном хоре подпевающих.
Последнее время Гембра всё чаще вспоминала слова Сфагама, сказанные в одной из их первых бесед. «Ты живёшь, словно во сне. Тело мечется, чувства кипят, а сознание спит». Задумываясь над этими словами, она стала догадываться, что ведут её по жизни некие сторонние силы. Всякий раз они бросают её в пучину самых невероятных приключений, но они же её и выручают. Выходит, что, считая себя совершенно независимой и гордясь этим, она на самом деле ничего не решала и не выбирала самостоятельно. Всё происходило само собой — сторонние силы иногда диктовали, иногда нашёптывали единственные решения, и, бессознательно полагаясь на них, Гембра, по сути, не ведала тяжести выбора. Так было с самого детства. Вера в надёжность ведущих её сил придавала ей и отчаянную храбрость, и, порой, опасную опрометчивость, и нежелание, да и неумение, думать о будущем. Беседы со Сфагамом поначалу пробудили в ней интерес к воспоминаниям. Но окунувшись в прошлое, состоящее из множества легко перелистанных дней, она не нашла там ничего, кроме пёстрого калейдоскопа ярких приключений. Не находилось главного — СМЫСЛА. Она почти совсем не помнила своего детства, и это тогда очень огорчило Сфагама. «Всё самое главное происходит в детстве. Не помнить детства — значит не помнить главного. В детстве видны сразу все дороги, а не только та, по которой тебя потом потащат. Того, кто умеет возвращаться в детство, нельзя посадить на ошейник». Похоже, силы, ведущие Гембру, посадили её на крепкий поводок. Сфагам говорил: «Хочешь понять меру свободы человека — поставь его перед выбором. Тот, кто заранее всё знает, ни в чём не сомневается и моментально выбирает, не спотыкаясь о противоречия, — на самом деле самый ведомый и зависимый человек, что бы он сам при этом о себе ни думал. Эти люди могут быть сильными, но это не их сила, а сила тех, кто их ведёт и использует в своих целях. Такие люди могут быть уверенными в себе и своей правоте, но это не их уверенность и не их убеждённость, ибо их сознание не было разбужено и испытано сомнением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97