Сделавшись рабом своего себялюбия, он, словно глупый и капризный ребёнок, рвущийся всякий раз к новой игрушке, которой ещё не обладает, растратил свой изощрённый ум и жизненные силы на неразумные и бесполезные дела. Друг никогда не упрекал его. Лишь однажды он вскользь напомнил о тех временах, когда они в нелёгкие годы учёбы, ещё не познав всей сложности мира, мечтали о его правильном переустройстве на основе законов всеобщей справедливости. Ответа на это письмо не последовало. А через несколько месяцев в дом скромного провинциального чиновника доставили из Канора письмо, в котором жена его друга сообщала, что её муж, находясь на вершине служебной карьеры, покончил с собой, впав в меланхолию и потеряв вкус к жизни. Из слога и стиля письма было ясно, сколь холодны и отдалены были отношения вельможи со своей семьёй. С тех пор чиновник из далёкой провинции больше никому никогда не писал писем.
Ещё некоторое время после того, как рассказчик умолк, гости сидели в тихой задумчивости. Молчание нарушил, как всегда хозяин. Своим громким сценическим голосом он вынес итоговое суждение, которое состояло в том, что жизнь усложнилась настолько, что пока превзойдёшь науку, то успеешь сто раз забыть, зачем она была нужна.
Появление в зале девушек-танцовщиц вмиг оживило гостей. Знаменитый «Танец синих лент» никогда никого не оставлял равнодушным. Девушки танцевали полностью обнажёнными, с такой быстротой и искусством размахивая синими лентами, что они, эти ленты, играли роль диковинной мечущейся одежды. Движения танца становилась всё быстрее и разнообразнее, ускоряясь вместе со звонкими ритмами бубнов и пронзительными звуками флейт. Ленты неистово метались, выписывая в воздухе самые невероятные фигуры, оплетая в воздухе стройные фигурки танцовщиц. Этот танец был известен по всей стране, и в каждой местности считали, что именно у них его исполняют лучше всех. Чем меньше была ширина лент, тем большее мастерство требовалось от танцовщиц.
Зал возбуждённо гудел. Не отрываясь от зрелища, Гембра краем глаза заметила, как к хозяину, возвышающемуся на своих носилках, подошёл один из гостей. По одежде в нём нетрудно было узнать офицера императорского гарнизона. Он о чём-то коротко переговорил с хозяином, вежливо поклонился и быстрым шагом направился к выходу. Сквозь неистовые звуки музыки Гембра смогла различить лишь обрывок последней фразы — «…на южном направлении…».
— Капитан гарнизона, — заметила Ламисса, когда офицер прошагал мимо их стола, — Видела серебряный медальон на груди с коршуном и тюльпаном? Это значит, у него не меньше тысячи солдат под началом.
— Ты и в военных знаках разбираешься? Надо же… — с некоторым удивлением ответила Гембра.
— У моего мужа был такой же, — тихо пояснила Ламисса.
— А, ну да, — с виноватым видом кивнула подруга.
— И гарнизон не местный — четыре бляшки на рукаве, значит, прислан из императорских войск в столице провинции.
— Интересно, зачем? — попыталась задуматься Гембра, насколько это позволяло выпитое вино.
Тем временем танцовщицы убежали и блистательный Эрствир вновь обратился к собравшимся, своим несущимся с высоты носилок актёрским голосом укатывая остатки беспорядочных возбуждённых разговоров.
— Поистине, боги благословили сегодняшний день, послав под крышу моего дома сразу стольких выдающихся людей. Всем нам известны сочинения неподражаемого Ринкиарта, любимца столичной сцены, поэтичнейшего из мыслителей и мыслительнейшего из поэтов! Нет такого места под небесами, куда не дотянулась бы его длиннорукая строка и не проползла бы змеёй его пытливая мысль! Не живи его родственник здесь, у нас в Бранале, так никогда бы мы его и не увидели. Но сегодня он здесь! Слово великому уязвителю человеческого кривомыслия и мракодушия!
Жестом провинциального трагика хозяин простёр в сторону свою короткую пухлую руку, и из-за соседнего с Гемброй и Ламиссой стола поднялся неприметный лысоватый человек лет пятидесяти с конопатым носом и маленькими чёрными блестящими глазками.
— Это и есть знаменитый сочинитель? — изумлённо спросила Гембра, — А я думала — дурак дураком. Так глупо всё время хохотал с теми купцами… И шутки у него… Слышала?
— Я это давно заметила…
— Тоже, да?
— Да нет, я не про него. Так ведь часто бывает — человек в чём-то очень особенный, даже необыкновенный, а за пределами своего мастерского дела — полный дурак. Будто два разных человека. А сам он этого даже не замечает…
Великий сочинитель, тем временем, вежливо раскланивался направо и налево, утомлённо улыбаясь.
— Не может быть, чтобы ты, Ринкиарт, ничего не поведал нам об испорченности мира, глубоко зарытые струны которого ты многообразно изведал и изобильно изобразил в своих безжизненных, то есть бессмертных, сочинениях.
— Испорченность мира столь многообразна, почтеннейший Эрствир, что я, право, не знаю на чем и остановиться. Укажи мне на любую вещь, и она станет для меня темой рассуждения.
— Прекрасно! Вот ответ истинного мудреца! Итак… — рука хозяина на некоторое время застыла воздетой вверх. Затем он, закрыв глаза ладонью другой руки, наугад вытянул указующий перст, отнял руку от лица и вытаращил перед собой круглые водянистые глаза.
— Что, тарелка? А, нет, светильник. Итак, светильник! — Мгновенно преобразившийся Ринкиарт подхватил массивный бронзовый светильник и вышел с ним на середину зала.
— Итак, светильник, — отчуждённо-отчётливо повторил он, будто пробуя слово на зуб. Что мы видим? — рука поэта, держащая вещь, поднялась над головой. — Мы видим не просто светильник, а отлитое в бронзе изображение бога. Древнего бога Лавинтара, покровителя путников, моряков и виноградарей, гонителя злых духов, голода и болезней, бога, поддерживающего людей в тоске и одиночестве, бога с независимым и буйным характером, любимца стихий и искателя наслаждений. Кто из вас помнит времена, когда Лавинтару приносили жертвы? Кто из вас в тяжкую минуту на глухой ночной дороге или на ложе жестокой болезни всерьёз обращался к нему за помощью? Вглядитесь внимательней! Что мы видим? Мелкий бронзовый божок подаёт тебе рожок. А ещё один божок нам готовит пирожок. Разве бог служит людям? РАЗВЕ БОГ ДОЛЖЕН СЛУЖИТЬ ЛЮДЯМ? Когда-то вещи делались богами. Самими богами! Человеческие руки были лишь слепым инструментом божественного мастера. Люди не могли даже объяснить, каким образом из-под их рук выходят эти совершеннейшей формы сосуды, жертвенные треножники и даже наконечники для копий. Они могли только трепетать и удивляться, как в этих вещах отражается форма всего мироздания. На эти вещи можно было молиться, ибо божественно совершенная вещь сама есть бог. Даже простой камень, положенный в стену нёс отпечаток божественной формы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97