— Надо, чтобы все увидели, что у тебя лучший бюст в мире. Надо ткнуть им в глаза твои груди.
И платье, которое они, наконец, подобрали, вполне годилось для этой цели. Широкий вырез едва доходил до сосков, но стоило наклониться и — оп-ля! — вся грудь, как на витрине. Под платье Эммануэль не надевала ничего, даже маленькие трусики. Еще в Париже, со времени своего замужества, она только так появлялась в свете: чувствовать себя обнаженной в многолюдстве было для нее одной из самых утонченных ласк. А во время танцев это ощущение делалось еще сильнее.
Платье обтягивало тело Эммануэль до бедер, как перчатка, а книзу расширялось. И сейчас, чтобы продемонстрировать возможности платья, Эммануэль упала в кресло. Зрелище было столь острым, что Жан сразу же ринулся вперед, ища застежку. Одной рукой он расстегивал платье, другая же старалась высвободить бюст Эммануэль.
Она взмолилась:
— Жан, что ты делаешь, ты с ума сошел! Мы и так опаздываем, нам надо немедленно выходить.
Он перестал ее раздевать, подхватил на руки и понес к обеденному столу посреди комнаты.
— Нет, нет! Платье изомнется… Ты мне делаешь больно! А если Кристофер спустится?.. Слуги могут войти…
Но как только ее зад коснулся стола, она сама потянула платье кверху. Согнутые в коленях ноги взметнулись в воздух. Удар Жана был короток и могуч, и оба они рассмеялись этому экспромту. Теперешняя поспешность Жана была по-новому неожиданно приятна Эммануэль. Она сжала руками свои груди, словно пытаясь выжать из них нектар: собственная ласка способствовала ее неистовству не меньше, чем старания мужа. Она закричала, в дверях столовой возник слуга. Он застыл, сложив руки на груди, и молча наблюдал за играми своих хозяев. А крики Эммануэль разносились по всему дому.
Когда Жан закончил свое дело, он приказал слуге привести стол в порядок и позвать Эа, камеристку Эммануэль, чтобы та помогла своей госпоже восстановить туалет. Они приехали в посольство, опоздав совсем немного.
Общество, однако, было уже в сборе. Посол подошел к ним.
— Очаровательно, — произнес он, целуя руку Эммануэль. — Поздравляю вас, старина, — он повернулся к Жану, — Надеюсь, ваша работа оставляет вам время и г для такой очаровательной супруги?
Седая дама остановилась рядом, с явным осуждением глядя на вырез платья Эммануэль. И тут же вынырнула откуда-то Ариана де Сайн; она оказалась как раз кстати, чтобы усугубить положение.
— Боже мой! — протянула она руки к Эммануэль. — Вот наш первый вызов ханжеству. О, надо постараться показать его всем нашим. — И она повернулась к элегантному мужчине, занятому беседой с епископом в лиловой сутане:
— Жильбер, взгляни-ка! Как ты это находишь? И Эммануэль была вынуждена предстать пред очами советника и прелата. Первый, как ей показалось, оценил ее выше, чем второй. Мужа Арианы она представляла совсем не таким: вместо напыщенного великовозрастного ребенка с моноклем она увидела добродушного, ничуть не жеманного человека, и по первым же словам графа поняла, что он свой парень.
И вот уже она окружена солидными господами; слушает комплименты, ловит восхищенные взгляды. Но ее занимает другое: она осматривается, надеясь увидеть среди незнакомых лиц одно знакомое — лицо Би. Ведь сюда приглашен весь дипломатический корпус, а может ли брат прийти без сестры? Эммануэль не знает, как ей себя вести при встрече с юной американкой. И вдруг ей становится ясно, что она не хочет, боится этой встречи. Надо поскорее спрятаться под крылышко супруга. Но того, увы, уже поглотила толпа. Зато рядом вновь оказалась Ариана и потащила Эммануэль сквозь хор комплиментов, сквозь строй мужчин всех возрастов и фасонов. И это вернуло Эммануэль обычную уверенность. Лицо ее оставалось безучастным, но не меньше, чем коктейли, которыми потчевала ее на каждом шагу графиня, пьянили ее эти похвалы. А графиня смотрела на Эммануэль безотрывно, пользуясь любым случаем, чтобы прикоснуться к ее обнаженным плечам или украдкой задеть грудь. Внезапно Ариана резко притянула ее к себе.
— Ты великолепна, — прошептала она и осторожно ущипнула двумя пальцами сосок Эммануэль. — Пойдем со мной. Туда, где никого нет, я знаю одно местечко.
— Нет, нет, — замотала головой Эммануэль. И прежде чем Ариана смогла что-то сказать, она уже бежала от нее, скользя по залу, пробираясь между многочисленными гостями посла. Пожилой джентльмен остановил ее, предложив показать удивительные китайские фонари на террасе, но тут откуда-то возникла Мари-Анж.
— Прошу прощения, командор, — произнесла она со своим обычным апломбом. — Мне надо поговорить с моей приятельницей, — И, подхватив Эммануэль под руку, потащила ее подальше от мимолетного собеседника.
— Что ты делаешь с этой развалюхой, — заторопилась Мари-Анж. — Я тебя везде ищу. Марио ждет тебя уже целых полчаса.
Эммануэль совсем забыла об этом свидании и, по правде говоря, не очень-то рвалась к нему. Она сделала слабую попытку сохранить свободу.
— Это так уж необходимо?
— Ох, послушай, Эммануэль, — досадливо поморщилась Мари-Анж. — Не ломайся, прошу тебя. — Эммануэль послушалась. И прежде чем она успела узнать хоть какие-то подробности о герое, он уже появился на сцене.
— Какая милая улыбка, — произнес он с поклоном. — Вот если бы художники моей родины писали такие улыбки! Вам не кажется, что эти флорентийские полунамеки, эти сдержанные усмешки в конце концов всего лишь гримасы неискренности? Это не искусство. Искусство, считаю я, — это изображать открытую, сияющую, побеждающую улыбку.
Такое вступление несколько удивило Эммануэль. Мари-Анж не представила собеседников, и Эммануэль спросила:
— Мари-Анж все хочет заставить меня быть моделью. Вы, верно, тот художник, которого она нашла для меня?
Марио улыбнулся, и улыбка его, надо отдать должное, была на редкость приятной.
— Ох, — вздохнул он. — Будь у меня хоть сотая доля таланта других, мадам, я бы рискнул пойти на это. Гений модели дополнил бы все остальное. К сожалению, я богат только чужим искусством. Мари-Анж вмешалась в разговор:
— Марио — коллекционер, ты еще увидишь какой! У него есть вещи, которые он привез из Мексики, Африки, Турции. Скульптуры, картины…
— Которые могут быть только напоминанием об искусстве истинном. Истинное искусство своим движением и отвагой побеждает мертвые образы. Мари-Анж, миа кара, — добавил он по-итальянски, — не обольщайся кусками коры, опавшей с древа жизни. Я храню их лишь как воспоминание, как сувениры от тех, кто страдал и погибал, оторванный от своего ствола, от своей листвы, кто был опустошен их дыханием, их разумом, их кровью. Иногда это художник, но чаще — то, что он изображает. Так что шедевром надо считать не портрет, а возлюбленную портретиста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
И платье, которое они, наконец, подобрали, вполне годилось для этой цели. Широкий вырез едва доходил до сосков, но стоило наклониться и — оп-ля! — вся грудь, как на витрине. Под платье Эммануэль не надевала ничего, даже маленькие трусики. Еще в Париже, со времени своего замужества, она только так появлялась в свете: чувствовать себя обнаженной в многолюдстве было для нее одной из самых утонченных ласк. А во время танцев это ощущение делалось еще сильнее.
Платье обтягивало тело Эммануэль до бедер, как перчатка, а книзу расширялось. И сейчас, чтобы продемонстрировать возможности платья, Эммануэль упала в кресло. Зрелище было столь острым, что Жан сразу же ринулся вперед, ища застежку. Одной рукой он расстегивал платье, другая же старалась высвободить бюст Эммануэль.
Она взмолилась:
— Жан, что ты делаешь, ты с ума сошел! Мы и так опаздываем, нам надо немедленно выходить.
Он перестал ее раздевать, подхватил на руки и понес к обеденному столу посреди комнаты.
— Нет, нет! Платье изомнется… Ты мне делаешь больно! А если Кристофер спустится?.. Слуги могут войти…
Но как только ее зад коснулся стола, она сама потянула платье кверху. Согнутые в коленях ноги взметнулись в воздух. Удар Жана был короток и могуч, и оба они рассмеялись этому экспромту. Теперешняя поспешность Жана была по-новому неожиданно приятна Эммануэль. Она сжала руками свои груди, словно пытаясь выжать из них нектар: собственная ласка способствовала ее неистовству не меньше, чем старания мужа. Она закричала, в дверях столовой возник слуга. Он застыл, сложив руки на груди, и молча наблюдал за играми своих хозяев. А крики Эммануэль разносились по всему дому.
Когда Жан закончил свое дело, он приказал слуге привести стол в порядок и позвать Эа, камеристку Эммануэль, чтобы та помогла своей госпоже восстановить туалет. Они приехали в посольство, опоздав совсем немного.
Общество, однако, было уже в сборе. Посол подошел к ним.
— Очаровательно, — произнес он, целуя руку Эммануэль. — Поздравляю вас, старина, — он повернулся к Жану, — Надеюсь, ваша работа оставляет вам время и г для такой очаровательной супруги?
Седая дама остановилась рядом, с явным осуждением глядя на вырез платья Эммануэль. И тут же вынырнула откуда-то Ариана де Сайн; она оказалась как раз кстати, чтобы усугубить положение.
— Боже мой! — протянула она руки к Эммануэль. — Вот наш первый вызов ханжеству. О, надо постараться показать его всем нашим. — И она повернулась к элегантному мужчине, занятому беседой с епископом в лиловой сутане:
— Жильбер, взгляни-ка! Как ты это находишь? И Эммануэль была вынуждена предстать пред очами советника и прелата. Первый, как ей показалось, оценил ее выше, чем второй. Мужа Арианы она представляла совсем не таким: вместо напыщенного великовозрастного ребенка с моноклем она увидела добродушного, ничуть не жеманного человека, и по первым же словам графа поняла, что он свой парень.
И вот уже она окружена солидными господами; слушает комплименты, ловит восхищенные взгляды. Но ее занимает другое: она осматривается, надеясь увидеть среди незнакомых лиц одно знакомое — лицо Би. Ведь сюда приглашен весь дипломатический корпус, а может ли брат прийти без сестры? Эммануэль не знает, как ей себя вести при встрече с юной американкой. И вдруг ей становится ясно, что она не хочет, боится этой встречи. Надо поскорее спрятаться под крылышко супруга. Но того, увы, уже поглотила толпа. Зато рядом вновь оказалась Ариана и потащила Эммануэль сквозь хор комплиментов, сквозь строй мужчин всех возрастов и фасонов. И это вернуло Эммануэль обычную уверенность. Лицо ее оставалось безучастным, но не меньше, чем коктейли, которыми потчевала ее на каждом шагу графиня, пьянили ее эти похвалы. А графиня смотрела на Эммануэль безотрывно, пользуясь любым случаем, чтобы прикоснуться к ее обнаженным плечам или украдкой задеть грудь. Внезапно Ариана резко притянула ее к себе.
— Ты великолепна, — прошептала она и осторожно ущипнула двумя пальцами сосок Эммануэль. — Пойдем со мной. Туда, где никого нет, я знаю одно местечко.
— Нет, нет, — замотала головой Эммануэль. И прежде чем Ариана смогла что-то сказать, она уже бежала от нее, скользя по залу, пробираясь между многочисленными гостями посла. Пожилой джентльмен остановил ее, предложив показать удивительные китайские фонари на террасе, но тут откуда-то возникла Мари-Анж.
— Прошу прощения, командор, — произнесла она со своим обычным апломбом. — Мне надо поговорить с моей приятельницей, — И, подхватив Эммануэль под руку, потащила ее подальше от мимолетного собеседника.
— Что ты делаешь с этой развалюхой, — заторопилась Мари-Анж. — Я тебя везде ищу. Марио ждет тебя уже целых полчаса.
Эммануэль совсем забыла об этом свидании и, по правде говоря, не очень-то рвалась к нему. Она сделала слабую попытку сохранить свободу.
— Это так уж необходимо?
— Ох, послушай, Эммануэль, — досадливо поморщилась Мари-Анж. — Не ломайся, прошу тебя. — Эммануэль послушалась. И прежде чем она успела узнать хоть какие-то подробности о герое, он уже появился на сцене.
— Какая милая улыбка, — произнес он с поклоном. — Вот если бы художники моей родины писали такие улыбки! Вам не кажется, что эти флорентийские полунамеки, эти сдержанные усмешки в конце концов всего лишь гримасы неискренности? Это не искусство. Искусство, считаю я, — это изображать открытую, сияющую, побеждающую улыбку.
Такое вступление несколько удивило Эммануэль. Мари-Анж не представила собеседников, и Эммануэль спросила:
— Мари-Анж все хочет заставить меня быть моделью. Вы, верно, тот художник, которого она нашла для меня?
Марио улыбнулся, и улыбка его, надо отдать должное, была на редкость приятной.
— Ох, — вздохнул он. — Будь у меня хоть сотая доля таланта других, мадам, я бы рискнул пойти на это. Гений модели дополнил бы все остальное. К сожалению, я богат только чужим искусством. Мари-Анж вмешалась в разговор:
— Марио — коллекционер, ты еще увидишь какой! У него есть вещи, которые он привез из Мексики, Африки, Турции. Скульптуры, картины…
— Которые могут быть только напоминанием об искусстве истинном. Истинное искусство своим движением и отвагой побеждает мертвые образы. Мари-Анж, миа кара, — добавил он по-итальянски, — не обольщайся кусками коры, опавшей с древа жизни. Я храню их лишь как воспоминание, как сувениры от тех, кто страдал и погибал, оторванный от своего ствола, от своей листвы, кто был опустошен их дыханием, их разумом, их кровью. Иногда это художник, но чаще — то, что он изображает. Так что шедевром надо считать не портрет, а возлюбленную портретиста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89