Но молчание не произвело никакого впечатления. Он продолжал и пошел еще дальше.
— Но истинный артист всегда стремится к тому, чтобы зрителей было как можно больше.
Эммануэль подумала, что дело начинает отдавать фарсом.
— Иначе говоря, — сухо заметила она, — нет эротизма без эксгибиционизма.
— фу, — фыркнул Марио. — Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать этим словом. Но я знаю, что, к примеру, заниматься любовью среди ночи, на улице, где можно встретить иногда прохожих — значит стимулировать дух.
— А почему же тогда не средь бела дня, на площади, полной народу?
Ирония лишь слегка прикрывала заинтересованность Эммануэль.
— Потому что эротизм — подлинный эротизм, эротизм высокой марки — как и всякое искусство, всегда элитарен и избегает толпы. Ему чужды давка, шум, ярмарочные фонари, любая вульгарность. Ему нужны малочисленность, беспечность, пышность, декор. У него есть условности, как в театре.
Эммануэль размышляет, ей уже не кажется это фарсом. И с воодушевлением, ей самой не совсем понятным, признается:
— Думаю, что я смогла бы это сделать.
— Заниматься любовью на улице перед несколькими внимательными наблюдателями?
— Да.
— Потому что вы вообще любите заниматься любовью или из удовольствия проделать это все публично?
— Думаю, что скорее по второй причине.
— А если вас попросят притвориться? Если мужчина, только чтобы шокировать публику, будет делать вид, что он вас берет, вы будете довольны?
— Нет, — отрезала Эммануэль. — Что же в этом хорошего?
Ей хотелось любви сейчас же. Ей хотелось, чтобы Марио взял ее немедленно или хотя бы пусть он смотрит, как она будет успокаивать себя сама. Она не знала точно, чего ей больше хочется…
И сказала, стараясь, чтобы было ясно, что она говорит и о настоящей минуте:
— Я ведь хочу и физического наслаждения.
— «Много наслаждаться», не так ли? Я понимаю…
— Конечно, почему бы и нет, — она начинала злиться, — Что тут плохого?
Едва уловимая усмешка, которую она отметила в последних фразах Марио, казалась ей невыносимой.
Он медленно покачал головой.
— Здесь есть плохое. — И, выждав немного, провозгласил: «Камень преткновения в постижении эротизма — чувственность».
— О, Марио, вы утомительны!
— И я вам надоел?
— Нет, но вы слишком любите парадоксы.
— Здесь нет парадокса. Вы, конечно, знаете, что такое энтропия?
— Угу, — пробормотала Эммануэль, тщетно пытаясь восстановить в памяти туманные формулировки.
— Ну вот, энтропия — это, говоря в общих чертах, истощение, падение энергии. Она грозит эротизму так же, как и всему в подлунном мире. Но у эротизма специфическая форма энтропии, она называется насыщением чувств. Утоленное сладострастие — мертвое сладострастие. Помните очень точные слова Дон Жуана:
«Все, что не приводит меня в восторг, убивает меня»? Это то, о чем я говорил, упоминая равновесие. В любую минуту каждому из нас грозит утоление желаний. Оно грозит выставленным напоказ счастьем, сытостью, от которой рукой подать до вечного сна. Счастливый брак, герои нежно целуются перед алтарем, и на экране появляется слово «КОНЕЦ». У хэппи-энда очень мрачные перспективы. И единственная защита против подобной энтропии в том, чтобы отказаться от соблазна утоления, никогда не принимать наслаждения, если нет уверенности, что будешь наслаждаться и дальше. Я скажу более определенно — надо быть уверенным, что после оргазма можешь снова прийти в возбуждение.
— Марио, — простонала Эммануэль. Он опять наставительно поднял палец.
— Эротизм — не эякуляция. Эротизм — эрекция! Эммануэль не захотела остаться в долгу по части смелости.
— Эта ремарка, — заметила она, — по-моему, больше касается мужчин. Женщины в этом отношении имеют преимущество перед большинством своих партнеров.
Он удовлетворенно улыбнулся и процитировал:
«Психея всегда готова».
Но Эммануэль не торопилась безоговорочно согласиться с Марио. Она тоже умеет рассуждать!
— В конце концов получается, что под предлогом эротизма надо перестать заниматься любовью. Ведь занятие любовью — это наслаждение? Я вам предсказываю: ваши теории приведут к тому, что в каком-нибудь новом катехизисе будет сказано: «Культивируйте ваш дух и умертвите вашу чувственность». Нет уж, я буду придерживаться моей прежней точки зрения: мне плевать на мораль. И на эротизм, если в нем столько запретов! Я предпочитаю заниматься любовью столько, сколько захочется, дарить моему телу все радости, какие ему нужны. Мне не хочется «дозировать» себя, даже если мой дух от этого взлетит на невиданную высоту!
— Очень хорошо, превосходно! Если б вы знали, до какой степени я вас одобряю! Какое счастье найти женщину, готовую полностью посвятить себя сладострастию! Все, что я вам только что советовал, не имеет никакой другой цели, кроме помощи вам именно в таком подвиге. Я же не говорю вам, что вы должны ограничить свои радости. Я только спрашиваю: как вы полагаете, что надо делать, чтобы наслаждаться не только телом, но и душой? Я призывал ведь только к одному: к следованию элементарным законам — берегитесь одинокого существования, ведущего к вечному покою и сну, никогда не считайте себя удовлетворенной, тотчас же ищите другое наслаждение; не успокаивайтесь на утолении, оно ведет к умиранию эротизма; не называйте блаженством грустное животное спаривание, не отождествляйте идею совокупления с понятием пары.
Он явно был доволен своей речью.
— И не упрекайте меня в том, что я хочу вас ограничить. Как раз я открываю перед вами двери безграничности! Знайте, что ваш кругозор будет необычайно узок, если вы будете желать любви только одного человека. Я не говорил о любви одного, не говорил о любви нескольких, я говорил о любви бесчисленных!
Эммануэль надула губы. На ее лице была мина сомнения, упрямства, отказа. И это почему-то привело Марио в умиление.
— Как вы красивы! — воскликнул он.
Ответа не последовало, он любовался ею в полном молчании, а потом прошептал стихи: «Если хочешь — полюбим друг друга. Пусть молчат наши губы под поцелуями…» Словно сбрасывая наваждение, Эммануэль тряхнула головой и улыбнулась. Марио улыбнулся ей в ответ такой радостной, такой сияющей улыбкой, что она, смущенная, удивленная этой метаморфозой, решилась на прямой вопрос:
— Так что же делать?
И он ответил ей новой цитатой:
— «Оставайся лежать, мое тело, ибо твоя судьба… Наслаждайся насущным, нынешним наслажденьем, не ожидай завтра… Завтра убьет нас…» — Ну вот, — обрадовалась Эммануэль. — Это как раз то, о чем я говорила.
— Я тоже говорил это.
Она засмеялась: надо же, Марио всегда оказывается прав.
— Но я упоминал при этом много важных деталей, добавил он.
— Даже слишком много, — пожаловалась Эммануэль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
— Но истинный артист всегда стремится к тому, чтобы зрителей было как можно больше.
Эммануэль подумала, что дело начинает отдавать фарсом.
— Иначе говоря, — сухо заметила она, — нет эротизма без эксгибиционизма.
— фу, — фыркнул Марио. — Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать этим словом. Но я знаю, что, к примеру, заниматься любовью среди ночи, на улице, где можно встретить иногда прохожих — значит стимулировать дух.
— А почему же тогда не средь бела дня, на площади, полной народу?
Ирония лишь слегка прикрывала заинтересованность Эммануэль.
— Потому что эротизм — подлинный эротизм, эротизм высокой марки — как и всякое искусство, всегда элитарен и избегает толпы. Ему чужды давка, шум, ярмарочные фонари, любая вульгарность. Ему нужны малочисленность, беспечность, пышность, декор. У него есть условности, как в театре.
Эммануэль размышляет, ей уже не кажется это фарсом. И с воодушевлением, ей самой не совсем понятным, признается:
— Думаю, что я смогла бы это сделать.
— Заниматься любовью на улице перед несколькими внимательными наблюдателями?
— Да.
— Потому что вы вообще любите заниматься любовью или из удовольствия проделать это все публично?
— Думаю, что скорее по второй причине.
— А если вас попросят притвориться? Если мужчина, только чтобы шокировать публику, будет делать вид, что он вас берет, вы будете довольны?
— Нет, — отрезала Эммануэль. — Что же в этом хорошего?
Ей хотелось любви сейчас же. Ей хотелось, чтобы Марио взял ее немедленно или хотя бы пусть он смотрит, как она будет успокаивать себя сама. Она не знала точно, чего ей больше хочется…
И сказала, стараясь, чтобы было ясно, что она говорит и о настоящей минуте:
— Я ведь хочу и физического наслаждения.
— «Много наслаждаться», не так ли? Я понимаю…
— Конечно, почему бы и нет, — она начинала злиться, — Что тут плохого?
Едва уловимая усмешка, которую она отметила в последних фразах Марио, казалась ей невыносимой.
Он медленно покачал головой.
— Здесь есть плохое. — И, выждав немного, провозгласил: «Камень преткновения в постижении эротизма — чувственность».
— О, Марио, вы утомительны!
— И я вам надоел?
— Нет, но вы слишком любите парадоксы.
— Здесь нет парадокса. Вы, конечно, знаете, что такое энтропия?
— Угу, — пробормотала Эммануэль, тщетно пытаясь восстановить в памяти туманные формулировки.
— Ну вот, энтропия — это, говоря в общих чертах, истощение, падение энергии. Она грозит эротизму так же, как и всему в подлунном мире. Но у эротизма специфическая форма энтропии, она называется насыщением чувств. Утоленное сладострастие — мертвое сладострастие. Помните очень точные слова Дон Жуана:
«Все, что не приводит меня в восторг, убивает меня»? Это то, о чем я говорил, упоминая равновесие. В любую минуту каждому из нас грозит утоление желаний. Оно грозит выставленным напоказ счастьем, сытостью, от которой рукой подать до вечного сна. Счастливый брак, герои нежно целуются перед алтарем, и на экране появляется слово «КОНЕЦ». У хэппи-энда очень мрачные перспективы. И единственная защита против подобной энтропии в том, чтобы отказаться от соблазна утоления, никогда не принимать наслаждения, если нет уверенности, что будешь наслаждаться и дальше. Я скажу более определенно — надо быть уверенным, что после оргазма можешь снова прийти в возбуждение.
— Марио, — простонала Эммануэль. Он опять наставительно поднял палец.
— Эротизм — не эякуляция. Эротизм — эрекция! Эммануэль не захотела остаться в долгу по части смелости.
— Эта ремарка, — заметила она, — по-моему, больше касается мужчин. Женщины в этом отношении имеют преимущество перед большинством своих партнеров.
Он удовлетворенно улыбнулся и процитировал:
«Психея всегда готова».
Но Эммануэль не торопилась безоговорочно согласиться с Марио. Она тоже умеет рассуждать!
— В конце концов получается, что под предлогом эротизма надо перестать заниматься любовью. Ведь занятие любовью — это наслаждение? Я вам предсказываю: ваши теории приведут к тому, что в каком-нибудь новом катехизисе будет сказано: «Культивируйте ваш дух и умертвите вашу чувственность». Нет уж, я буду придерживаться моей прежней точки зрения: мне плевать на мораль. И на эротизм, если в нем столько запретов! Я предпочитаю заниматься любовью столько, сколько захочется, дарить моему телу все радости, какие ему нужны. Мне не хочется «дозировать» себя, даже если мой дух от этого взлетит на невиданную высоту!
— Очень хорошо, превосходно! Если б вы знали, до какой степени я вас одобряю! Какое счастье найти женщину, готовую полностью посвятить себя сладострастию! Все, что я вам только что советовал, не имеет никакой другой цели, кроме помощи вам именно в таком подвиге. Я же не говорю вам, что вы должны ограничить свои радости. Я только спрашиваю: как вы полагаете, что надо делать, чтобы наслаждаться не только телом, но и душой? Я призывал ведь только к одному: к следованию элементарным законам — берегитесь одинокого существования, ведущего к вечному покою и сну, никогда не считайте себя удовлетворенной, тотчас же ищите другое наслаждение; не успокаивайтесь на утолении, оно ведет к умиранию эротизма; не называйте блаженством грустное животное спаривание, не отождествляйте идею совокупления с понятием пары.
Он явно был доволен своей речью.
— И не упрекайте меня в том, что я хочу вас ограничить. Как раз я открываю перед вами двери безграничности! Знайте, что ваш кругозор будет необычайно узок, если вы будете желать любви только одного человека. Я не говорил о любви одного, не говорил о любви нескольких, я говорил о любви бесчисленных!
Эммануэль надула губы. На ее лице была мина сомнения, упрямства, отказа. И это почему-то привело Марио в умиление.
— Как вы красивы! — воскликнул он.
Ответа не последовало, он любовался ею в полном молчании, а потом прошептал стихи: «Если хочешь — полюбим друг друга. Пусть молчат наши губы под поцелуями…» Словно сбрасывая наваждение, Эммануэль тряхнула головой и улыбнулась. Марио улыбнулся ей в ответ такой радостной, такой сияющей улыбкой, что она, смущенная, удивленная этой метаморфозой, решилась на прямой вопрос:
— Так что же делать?
И он ответил ей новой цитатой:
— «Оставайся лежать, мое тело, ибо твоя судьба… Наслаждайся насущным, нынешним наслажденьем, не ожидай завтра… Завтра убьет нас…» — Ну вот, — обрадовалась Эммануэль. — Это как раз то, о чем я говорила.
— Я тоже говорил это.
Она засмеялась: надо же, Марио всегда оказывается прав.
— Но я упоминал при этом много важных деталей, добавил он.
— Даже слишком много, — пожаловалась Эммануэль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89