Их рисунки, картины, скульптуры полны самого разнообразного эротического вдохновения. Квентин рассказал мне, что они так преуспели в своем искусстве, что спокойно пройти по этой галерее невозможно. И видя, одиннадцатилетних девочек, имитирующих самые смелые изображения этого музея любви, показывающих без всякого стеснения, без стыда, при широко распахнутых дверях, под горделивыми взглядами своих родителей такие живые картины, какие в Европе можно видеть только в исправительных домах или на страницах особого рода книжек, понимаешь, что эти мурья не отстали от человечества на тысячу лет, но на многие века обогнали его.
Марио замолчал. Квентин возобновил свой рассказ.
— Самое замечательное, что эти «практические занятия», которыми занимаются все дети племени, имеют характер системы, строгих и хорошо разработанных правил. Это не распущенность нравов и не врожденное отсутствие морали. Это не разврат, но этика. Дисциплина в Готхуле довольно сурова, младшие глубоко почитают старших. Закон строго-настрого запрещает всякую прочную связь между юношей и девушкой. Никто не имеет права сказать, что та или иная девушка «его». Закон строго наказывает того, кто проведет с одной из них более трех ночей кряду. Все для того, чтобы не возникло чувство собственности и не было ревности. «Все принадлежит всем». Если юноша проявит инстинкт собственности, заявит исключительные права на какую-нибудь девушку, если на лице его появится выражение огорчения, когда он увидит ее во время занятий с другим, он подвергается наказанию. Община помогает ему вернуться на правый путь. Он должен активно помогать другим юношам в овладении той, на кого он заявил было права. Ему придется не только собственноручно ввести член своего соперника-компаньона туда, куда следует, но еще и радоваться этой службе. Таким образом, самым тяжелым преступлением у мурья является не кража, не убийство (которого они, правда, не знают), а ревность. И благодаря этому, когда молодые люди вступают в брак, они не только обладают сексуальным опытом, причем уникальным опытом, но они совсем другие люди: все тени, все муки, все отчаянье нашей цивилизации им чужды. Они счастливы.
Этот рассказ, что и говорить, произвел на Эммануэль впечатление. Но сомнения все еще не покинули ее.
— Однако, Марио, такая мораль не может сразу овладеть обществом. У этих людей она существует веками. Это должно быть врожденным чувством. Напомню вам, вы только что уподобили дар эротизма дару поэзии. Но нельзя же стать поэтом, лишь захотев писать стихи. Таланту нельзя научиться, это дар, поэтом рождаются. И если ты бездарен, у тебя ничего не получится.
— Еще одна общая иллюзия! Надо ли вам повторять, что нет другой поэзии в природе, чем та, какую создал в ней человек. Нет другой гармонии, другой красоты. И человек постигает эту гармонию, обнаруживает свой гений, как правило, уже в зрелом возрасте. Пример мурья ясно показывает нам, что этого можно достичь совсем юным. Не родятся поэтом. Не родятся никем. Всем надо становиться. Мы можем стать людьми, превратиться в человека, явиться в мир в новом одеянии.
Так является в мир после линьки рак-отшельник. И, как скорлупу, мы оставим за собой наши мифы, наше невежество. Только так можем мы родиться окончательно, двигаясь с каждым взрывом мутации все ближе к человеку. Учиться — значит учиться наслаждению. Овидий уже сказал это: «Знанью покорен Амур».
Эммануэль не читала Овидия, но кивнула головой — дальше, дальше!
— Нам ведь многому надо учиться: искусству, морали, науке, красоте, добру, истине. Время незнания кончается. К счастью, есть один прелестный ребенок — Эрос, облегчающий нам работу. Словом, достаточно размышлений, опыта и эротической проницательности, чтобы постичь и поэзию, и мораль, и ясное мироощущение — хотя все это лишь части одного — урока человека, тогда как в старой школе мы проходим только уроки вещей.
— Ваши объяснения делаются все более абстрактными, а я простая женщина, мне нужны примеры того, что я должна совершать на деле.
— Что совершать? Воображать, видеть и, как бы точнее выразиться, провоцировать по возможности эти положения, эти встречи, эти неожиданные связи, без которых нет подлинной поэтичности. Вот вам пример одного из источников эротизма.
— Вы сказали «неожиданные». Значит, в том, что ждешь, к чему готовишься, не может быть наслаждения?
— Эротизм, милая моя, в том, что ломает привычку. Наслаждение теряет артистичность, если оно привычное наслаждение. Только небанальное имеет цену, только исключительное, необычное, что дважды никогда не увидишь.
— Но выходит, что когда эротическая любовь станет признанной, эротизм потеряет свою привлекательность? Может быть, для ваших мурья заниматься любовью так же скучно, как возиться на кухне.
— А я бы таких выводов из рассказа Квентина не делал. Мне кажется, что, наоборот, с малых лет преуспевшие в науке любви, они всю жизнь ничего не ставят выше сексуальных игр. В Индии их и знают как ярых проповедников Ганеши, бога физической любви. Но я согласен с вами, что их опыт может оказаться непригодным для нас. Все-таки наш дух остается в рамках традиционного сексуального ханжества, а ханжество сильнее, чем доводы разума. Но не надо льстить себе, полагая, что мы способны предугадать, что произойдет с психологией наших потомков-мутантов. И давайте признаемся, что для таких узников, какими мы все же остаемся, чудесное освобождение эротических эмоций предстает чаще всего как изъян в обычном. Это так — и к сожалению, и к радости. Сидящие в нас пережитки ложных моральных правил и дают нам наслаждение оттого, что мы эти правила рвем, что мы бываем шокированы или сами шокируем. Это — наш реванш. Для женщины нет ничего эротического в том, что ее супруг оплодотворяет ее в постели перед сном. Но если в полдник она позовет своего сына, чтобы он приготовил для сестрички маленькую тартинку спермы, — это будет эротичным, потому что такое меню еще не вошло в употребление. Когда мещане привыкнут к этому, надо будет придумать что-то другое.
— Так я была права, когда говорила, что если эротизму нужно только экстраординарное, запретное, то само его развитие угрожает его существованию. В один прекрасный день он станет привычным! Он станет правильным, пресным.
— Согласитесь без всякого риска, дорогая, что уже с давних пор ничего нового придумать нельзя. И однако ваши страхи напрасны, потому что эротизм — не наследство, не общее достояние, он — персональное приключение. Будьте спокойны — эротизм сохранит свою ценность даже среди освободившегося от сексуального табу человечества. Ведь от того, что известны законы стихосложения, поэтов не прибавляется?
Что могла возразить на это Эммануэль?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Марио замолчал. Квентин возобновил свой рассказ.
— Самое замечательное, что эти «практические занятия», которыми занимаются все дети племени, имеют характер системы, строгих и хорошо разработанных правил. Это не распущенность нравов и не врожденное отсутствие морали. Это не разврат, но этика. Дисциплина в Готхуле довольно сурова, младшие глубоко почитают старших. Закон строго-настрого запрещает всякую прочную связь между юношей и девушкой. Никто не имеет права сказать, что та или иная девушка «его». Закон строго наказывает того, кто проведет с одной из них более трех ночей кряду. Все для того, чтобы не возникло чувство собственности и не было ревности. «Все принадлежит всем». Если юноша проявит инстинкт собственности, заявит исключительные права на какую-нибудь девушку, если на лице его появится выражение огорчения, когда он увидит ее во время занятий с другим, он подвергается наказанию. Община помогает ему вернуться на правый путь. Он должен активно помогать другим юношам в овладении той, на кого он заявил было права. Ему придется не только собственноручно ввести член своего соперника-компаньона туда, куда следует, но еще и радоваться этой службе. Таким образом, самым тяжелым преступлением у мурья является не кража, не убийство (которого они, правда, не знают), а ревность. И благодаря этому, когда молодые люди вступают в брак, они не только обладают сексуальным опытом, причем уникальным опытом, но они совсем другие люди: все тени, все муки, все отчаянье нашей цивилизации им чужды. Они счастливы.
Этот рассказ, что и говорить, произвел на Эммануэль впечатление. Но сомнения все еще не покинули ее.
— Однако, Марио, такая мораль не может сразу овладеть обществом. У этих людей она существует веками. Это должно быть врожденным чувством. Напомню вам, вы только что уподобили дар эротизма дару поэзии. Но нельзя же стать поэтом, лишь захотев писать стихи. Таланту нельзя научиться, это дар, поэтом рождаются. И если ты бездарен, у тебя ничего не получится.
— Еще одна общая иллюзия! Надо ли вам повторять, что нет другой поэзии в природе, чем та, какую создал в ней человек. Нет другой гармонии, другой красоты. И человек постигает эту гармонию, обнаруживает свой гений, как правило, уже в зрелом возрасте. Пример мурья ясно показывает нам, что этого можно достичь совсем юным. Не родятся поэтом. Не родятся никем. Всем надо становиться. Мы можем стать людьми, превратиться в человека, явиться в мир в новом одеянии.
Так является в мир после линьки рак-отшельник. И, как скорлупу, мы оставим за собой наши мифы, наше невежество. Только так можем мы родиться окончательно, двигаясь с каждым взрывом мутации все ближе к человеку. Учиться — значит учиться наслаждению. Овидий уже сказал это: «Знанью покорен Амур».
Эммануэль не читала Овидия, но кивнула головой — дальше, дальше!
— Нам ведь многому надо учиться: искусству, морали, науке, красоте, добру, истине. Время незнания кончается. К счастью, есть один прелестный ребенок — Эрос, облегчающий нам работу. Словом, достаточно размышлений, опыта и эротической проницательности, чтобы постичь и поэзию, и мораль, и ясное мироощущение — хотя все это лишь части одного — урока человека, тогда как в старой школе мы проходим только уроки вещей.
— Ваши объяснения делаются все более абстрактными, а я простая женщина, мне нужны примеры того, что я должна совершать на деле.
— Что совершать? Воображать, видеть и, как бы точнее выразиться, провоцировать по возможности эти положения, эти встречи, эти неожиданные связи, без которых нет подлинной поэтичности. Вот вам пример одного из источников эротизма.
— Вы сказали «неожиданные». Значит, в том, что ждешь, к чему готовишься, не может быть наслаждения?
— Эротизм, милая моя, в том, что ломает привычку. Наслаждение теряет артистичность, если оно привычное наслаждение. Только небанальное имеет цену, только исключительное, необычное, что дважды никогда не увидишь.
— Но выходит, что когда эротическая любовь станет признанной, эротизм потеряет свою привлекательность? Может быть, для ваших мурья заниматься любовью так же скучно, как возиться на кухне.
— А я бы таких выводов из рассказа Квентина не делал. Мне кажется, что, наоборот, с малых лет преуспевшие в науке любви, они всю жизнь ничего не ставят выше сексуальных игр. В Индии их и знают как ярых проповедников Ганеши, бога физической любви. Но я согласен с вами, что их опыт может оказаться непригодным для нас. Все-таки наш дух остается в рамках традиционного сексуального ханжества, а ханжество сильнее, чем доводы разума. Но не надо льстить себе, полагая, что мы способны предугадать, что произойдет с психологией наших потомков-мутантов. И давайте признаемся, что для таких узников, какими мы все же остаемся, чудесное освобождение эротических эмоций предстает чаще всего как изъян в обычном. Это так — и к сожалению, и к радости. Сидящие в нас пережитки ложных моральных правил и дают нам наслаждение оттого, что мы эти правила рвем, что мы бываем шокированы или сами шокируем. Это — наш реванш. Для женщины нет ничего эротического в том, что ее супруг оплодотворяет ее в постели перед сном. Но если в полдник она позовет своего сына, чтобы он приготовил для сестрички маленькую тартинку спермы, — это будет эротичным, потому что такое меню еще не вошло в употребление. Когда мещане привыкнут к этому, надо будет придумать что-то другое.
— Так я была права, когда говорила, что если эротизму нужно только экстраординарное, запретное, то само его развитие угрожает его существованию. В один прекрасный день он станет привычным! Он станет правильным, пресным.
— Согласитесь без всякого риска, дорогая, что уже с давних пор ничего нового придумать нельзя. И однако ваши страхи напрасны, потому что эротизм — не наследство, не общее достояние, он — персональное приключение. Будьте спокойны — эротизм сохранит свою ценность даже среди освободившегося от сексуального табу человечества. Ведь от того, что известны законы стихосложения, поэтов не прибавляется?
Что могла возразить на это Эммануэль?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89