Я бы могла вас дорого продать.
И, сморщив губы, существо продолжало совершенно серьезным тоном:
— Ну ладно, дело не в этом. У нас еще будет время.
— Вы торгуете женщинами? — поинтересовалась Эммануэль.
«Львенок, — думала в это время, не дожидаясь ответа, — принадлежит, очевидно, к тем, кто не различает добро и зло, порок и добродетель. И у нее нет возраста: глядя на ее лицо, ей можно дать лет десять, но грудь у нее, как у двадцатилетней, а вот ее холм Венеры делает ее бессмертной. Как ангела. Или как дьявола».
— А где же Ариана? — спросила Эммануэль. Мерви пристально посмотрела на ее губы.
— Пойдемте со мной в ванную, — сказала она спокойно, словно вопрос Эммануэль не заслуживал никакого ответа.
Зачем? Эммануэль была удивлена. Она понимала, что это не приглашение к любви, во всяком случае, к любви в обычном смысле этого слова. Неясно, смутно она представляла, что можно ожидать чего-то этакого от женщины-львенка. Ей хотелось бы согласиться, но надо было для этого вставать, идти…
Прежде чем Эммануэль успела понять, в чем дело, послышались приближающиеся шаги, и Мерви исчезла. Здесь, в Малигате, казалось, поддерживался определенный, с правильными интервалами ритм чередования приемов пищи и приступов любви. Шаги на этот раз означали приближение блюд с яствами и напитками. И действительно, тут же Эммануэль почувствовала, что голодна.
Эммануэль не могла припомнить, видела ли она раньше кого-нибудь из своих соседей по столу (или» точнее, по пестрым подушкам). Были ли среди них те, которые так хорошо провели с ней время совсем недавно? Но, может быть, оставаться в таком неведении было гораздо пикантней?…
Пошли по кругу трубки, наполненные опиумом. Полумрак приобрел теперь голубой цвет и терпкий запах. Опиум не соблазнил Эммануэль. Она уже знала его вкус. Она услышала, как кто-то читает стихи: «Воздух так сладок, он не даст умереть». Где она слышала это? Она не могла вспомнить, ей было лень вспоминать… Но как только она задремала, ее разбудили.
— Так что вы собираетесь делать с вашим супругом? — спросил ее какой-то молодой человек. Она ограничилась беглой улыбкой: это был сложный вопрос. «Здесь Ариана», — объявил чей-то голос. Но дверь не открывалась, и не было никакого движения в комнате. Ей хотелось пить.
— Вот, — сказал тот же молодой человек, поднося к ее губам стакан. Потом вздохнул:
— Я бы хотел снова любить вас, но, сказать по правде, у меня уже нет сил.
У меня тоже, подумала Эммануэль. Так-то вот. Нельзя все время заниматься одним и тем же. Она оглядела себя. Фантастика: она была совсем голой! Значит, после всего они стащили с нее одежду, а она даже не заметила. Ноги ее были раскинуты, она сомкнула их. Грот, подумала она, в который никто не стремится — смешная вещь. А ей и не хотелось, чтобы туда кто-нибудь сейчас стремился. Который час? И где моя милая туника? Теперь-то она, кажется, потеряна наверняка. Как же добраться до дому?
— Так что я должна сказать Жану? Собеседник покачал головой, с симпатией глядя на Эммануэль. Потом осчастливил ее идеей:
— А почему бы вам не предложить ему Мару? «Так вот он, ее любовник», — отметила Эммануэль.
— Вы бы жили втроем, — продолжал он, все более воспламеняясь. — Вы бы очень продвинулись вперед. Не сомневайтесь, вам именно так и надо поступить.
Почему Мара — или Рената, или Фьямма, как ее там на самом деле зовут, подумала Эммануэль. Почему она, почему не Ариана или, еще лучше, Мари-Анж? Или какая-нибудь другая женщина? Анна-Мария, например, совсем была бы неплоха. Но можно понять и этого молодого человека: для него-то нет в мире женщины лучше, чем его любовница.
— О, да, — сказала она, — это было бы прекрасно. Он воодушевился:
— Тогда не надо терять времени. Просто смешно, если вы с Жаном не воспользуетесь такой возможностью.
«Какой?» — спросила себя Эммануэль, но как-то вяло, без истинного любопытства. И какая комбинация лучше: две женщины и один мужчина или одна женщина и двое мужчин? Последнее сочетание показалось ей более соблазнительным. Вторым мужчиной мог бы быть Кристофер. Или Марио. Нет, не Марио. И Кристофер — тоже нет.
— А что вы думаете об этом? — спросила она молодого человека.
— Две женщины кажутся мне более логичным вариантом, особенно если они к тому же лесбиянки. Но, во всяком случае, главное — это начать. Тем путем или этим — разница небольшая. Я пришлю вам свою книгу…
— Что-нибудь о браке втроем?
— И еще о многом другом.
— Хорошо, я должна ее прочесть, потому что я ведь толком не знаю, как это делается. Наверное, это напоминает танец втроем?
— Совершенно верно.
Эммануэль постаралась показать свое удивление по поводу такого простого решения вопроса. Но собеседник продолжал:
— Правда, это немного покрепче, слава Богу! Если бы это напоминало детские игры, то что же здесь хорошего, правда? Не было бы ничего возбуждающего!
Мы здесь не для того, чтобы забавляться, подумала Эммануэль. Мы пришли в этот мир, чтобы дать завтрашним существам их шанс, не бросить вызов морали, не переступить ее, а создать новую. В эпоху звездолетов смешными кажутся мученья сэра Галахада. Пить яблочный сидр добрых старых дней, старой доброй морали можно было в старые добрые времена. Но мы должны найти нечто лучшее, если мы намерены лететь к Бетельгейзе.
«Однако, — подумала она, — я играю роль Марио».
— Я не думаю, что мы сможем в самом деле все это изменить, — продолжала она свои размышления вслух, — но если мы хотим, чтобы наши дети были смелее нас, мы должны идти этим путем.
Собеседник кивнул с самым серьезным видом.
— Вы сентиментальны.
— Я? — возмутилась Эммануэль.
— Для нас, для нас. Мы проницательны и умны, но наши чувства выше вашего понимания. Мы рассуждаем подобно Эйнштейну, а любим в стиле Поля и Виргинии.
Она пожала плечами:
— Законы Эйнштейна не имеют и никогда не будут иметь отношения к человеческой любви. Любовь — не предмет физики.
— Совершенно верно, совершенно верно, — согласился молодой человек. — Здесь и начинаются трудности. Человечество знает только теперешнюю жалкую ступень любви. В этом трагедия рода. Мы должны сосредоточиться на том, чтобы сейчас уже превзойти наши возможности, но пока мы можем только конструировать нашу любовь для нас самих. Неудивительно, что конструкция так неудачна.
— Мир, — сказала Эммануэль, — холодный, гладкий кусок перкаля, но мы должны сделать его более выразительным, собрать в складки, поставить на нем свое личное клеймо.
— Время — великий утюг, оно позаботится об этом. Вернитесь через пару тысячелетий назад и посмотрите, останутся ли ваши следы от вашего портновского искусства.
— Может быть, любви больше и не будет, но следы ее останутся.
Молодой человек прихлебнул из большою бокала и решил переменить тему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
И, сморщив губы, существо продолжало совершенно серьезным тоном:
— Ну ладно, дело не в этом. У нас еще будет время.
— Вы торгуете женщинами? — поинтересовалась Эммануэль.
«Львенок, — думала в это время, не дожидаясь ответа, — принадлежит, очевидно, к тем, кто не различает добро и зло, порок и добродетель. И у нее нет возраста: глядя на ее лицо, ей можно дать лет десять, но грудь у нее, как у двадцатилетней, а вот ее холм Венеры делает ее бессмертной. Как ангела. Или как дьявола».
— А где же Ариана? — спросила Эммануэль. Мерви пристально посмотрела на ее губы.
— Пойдемте со мной в ванную, — сказала она спокойно, словно вопрос Эммануэль не заслуживал никакого ответа.
Зачем? Эммануэль была удивлена. Она понимала, что это не приглашение к любви, во всяком случае, к любви в обычном смысле этого слова. Неясно, смутно она представляла, что можно ожидать чего-то этакого от женщины-львенка. Ей хотелось бы согласиться, но надо было для этого вставать, идти…
Прежде чем Эммануэль успела понять, в чем дело, послышались приближающиеся шаги, и Мерви исчезла. Здесь, в Малигате, казалось, поддерживался определенный, с правильными интервалами ритм чередования приемов пищи и приступов любви. Шаги на этот раз означали приближение блюд с яствами и напитками. И действительно, тут же Эммануэль почувствовала, что голодна.
Эммануэль не могла припомнить, видела ли она раньше кого-нибудь из своих соседей по столу (или» точнее, по пестрым подушкам). Были ли среди них те, которые так хорошо провели с ней время совсем недавно? Но, может быть, оставаться в таком неведении было гораздо пикантней?…
Пошли по кругу трубки, наполненные опиумом. Полумрак приобрел теперь голубой цвет и терпкий запах. Опиум не соблазнил Эммануэль. Она уже знала его вкус. Она услышала, как кто-то читает стихи: «Воздух так сладок, он не даст умереть». Где она слышала это? Она не могла вспомнить, ей было лень вспоминать… Но как только она задремала, ее разбудили.
— Так что вы собираетесь делать с вашим супругом? — спросил ее какой-то молодой человек. Она ограничилась беглой улыбкой: это был сложный вопрос. «Здесь Ариана», — объявил чей-то голос. Но дверь не открывалась, и не было никакого движения в комнате. Ей хотелось пить.
— Вот, — сказал тот же молодой человек, поднося к ее губам стакан. Потом вздохнул:
— Я бы хотел снова любить вас, но, сказать по правде, у меня уже нет сил.
У меня тоже, подумала Эммануэль. Так-то вот. Нельзя все время заниматься одним и тем же. Она оглядела себя. Фантастика: она была совсем голой! Значит, после всего они стащили с нее одежду, а она даже не заметила. Ноги ее были раскинуты, она сомкнула их. Грот, подумала она, в который никто не стремится — смешная вещь. А ей и не хотелось, чтобы туда кто-нибудь сейчас стремился. Который час? И где моя милая туника? Теперь-то она, кажется, потеряна наверняка. Как же добраться до дому?
— Так что я должна сказать Жану? Собеседник покачал головой, с симпатией глядя на Эммануэль. Потом осчастливил ее идеей:
— А почему бы вам не предложить ему Мару? «Так вот он, ее любовник», — отметила Эммануэль.
— Вы бы жили втроем, — продолжал он, все более воспламеняясь. — Вы бы очень продвинулись вперед. Не сомневайтесь, вам именно так и надо поступить.
Почему Мара — или Рената, или Фьямма, как ее там на самом деле зовут, подумала Эммануэль. Почему она, почему не Ариана или, еще лучше, Мари-Анж? Или какая-нибудь другая женщина? Анна-Мария, например, совсем была бы неплоха. Но можно понять и этого молодого человека: для него-то нет в мире женщины лучше, чем его любовница.
— О, да, — сказала она, — это было бы прекрасно. Он воодушевился:
— Тогда не надо терять времени. Просто смешно, если вы с Жаном не воспользуетесь такой возможностью.
«Какой?» — спросила себя Эммануэль, но как-то вяло, без истинного любопытства. И какая комбинация лучше: две женщины и один мужчина или одна женщина и двое мужчин? Последнее сочетание показалось ей более соблазнительным. Вторым мужчиной мог бы быть Кристофер. Или Марио. Нет, не Марио. И Кристофер — тоже нет.
— А что вы думаете об этом? — спросила она молодого человека.
— Две женщины кажутся мне более логичным вариантом, особенно если они к тому же лесбиянки. Но, во всяком случае, главное — это начать. Тем путем или этим — разница небольшая. Я пришлю вам свою книгу…
— Что-нибудь о браке втроем?
— И еще о многом другом.
— Хорошо, я должна ее прочесть, потому что я ведь толком не знаю, как это делается. Наверное, это напоминает танец втроем?
— Совершенно верно.
Эммануэль постаралась показать свое удивление по поводу такого простого решения вопроса. Но собеседник продолжал:
— Правда, это немного покрепче, слава Богу! Если бы это напоминало детские игры, то что же здесь хорошего, правда? Не было бы ничего возбуждающего!
Мы здесь не для того, чтобы забавляться, подумала Эммануэль. Мы пришли в этот мир, чтобы дать завтрашним существам их шанс, не бросить вызов морали, не переступить ее, а создать новую. В эпоху звездолетов смешными кажутся мученья сэра Галахада. Пить яблочный сидр добрых старых дней, старой доброй морали можно было в старые добрые времена. Но мы должны найти нечто лучшее, если мы намерены лететь к Бетельгейзе.
«Однако, — подумала она, — я играю роль Марио».
— Я не думаю, что мы сможем в самом деле все это изменить, — продолжала она свои размышления вслух, — но если мы хотим, чтобы наши дети были смелее нас, мы должны идти этим путем.
Собеседник кивнул с самым серьезным видом.
— Вы сентиментальны.
— Я? — возмутилась Эммануэль.
— Для нас, для нас. Мы проницательны и умны, но наши чувства выше вашего понимания. Мы рассуждаем подобно Эйнштейну, а любим в стиле Поля и Виргинии.
Она пожала плечами:
— Законы Эйнштейна не имеют и никогда не будут иметь отношения к человеческой любви. Любовь — не предмет физики.
— Совершенно верно, совершенно верно, — согласился молодой человек. — Здесь и начинаются трудности. Человечество знает только теперешнюю жалкую ступень любви. В этом трагедия рода. Мы должны сосредоточиться на том, чтобы сейчас уже превзойти наши возможности, но пока мы можем только конструировать нашу любовь для нас самих. Неудивительно, что конструкция так неудачна.
— Мир, — сказала Эммануэль, — холодный, гладкий кусок перкаля, но мы должны сделать его более выразительным, собрать в складки, поставить на нем свое личное клеймо.
— Время — великий утюг, оно позаботится об этом. Вернитесь через пару тысячелетий назад и посмотрите, останутся ли ваши следы от вашего портновского искусства.
— Может быть, любви больше и не будет, но следы ее останутся.
Молодой человек прихлебнул из большою бокала и решил переменить тему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89