Вторая часть «Деревни» и продолжает первую и противостоит ей по мысли и характеру картин. Элегия у Пушкина незаметно переходит в сатиру, сливается с ней. Вторая часть — это элегия, пронизанная высокими гражданскими чувствами, раздумья, родившиеся в «уединении величавом», и это сатира, которая вызвана к жизни и неповторимо-личным взглядом на вещи, и пафосом общественного, гражданского служения.
Основная тема второй части — ненормальность и нравственная невозможность существования крепостного права. Для Пушкина это были не случайные и не временные, а устойчивые мысли-идеи. В записке «О русской истории XVIII в.», одной из ранних исторических работ своих, Пушкин писал: «... нынче же политическая наша свобода неразлучна с освобождением крестьян» (VII, 162). И в записке, и в стихотворении «Деревня» — как и в других своих политических стихотворениях петербургского периода — Пушкин выражает мысли, близкие декабристам. Он выступает как поэт-декабрист, не будучи декабристом формально. Чтобы думать совсем так, как думали декабристы, не обязательно было быть членом тайного общества. Для этого достаточно было, как Пушкин, «гореть свободой» и иметь сердце, живое для чести и справедливости.
С Михайловским связано еще одно стихотворение Пушкина того же времени — «Домовому». Многими своими мотивами оно близко первой части «Деревни». Стихотворение «Домовому» — гимн деревенскому уединению, возвышенному одиночеству, гимн всему естественному, несуетному, доброму. В «Домовом» воспевается красота неяркого, незаметного, прекрасного мира. И само стихотворение принадлежит тому же миру: оно прекрасно своей неброскостыо, глубокой сосредоточенностью, нравственной высотой. Оно все пронизано нравственной атмосферой Михайловского. Михайловское снова и снова вдохновляло Пушкина на сильные мысли, сильные краски, сильные слова;
Останься, тайный страж, в наследственной сени,
Постигни робостью полунощного вора
И от недружеского взора
Счастливый домик охрани!
Ходи вокруг его заботливым дозором,
Люби мой малый сад, и берег сонных вод,
И сей укромный огород
С калиткой ветхою, с обрушенным забором!
Люби зеленый скат холмов,
Луга, измятые моей бродящей ленью,
Прохладу лип и кленов шумный кров —
Они знакомы вдохновенью.
К петербургскому периоду относится и первая поэма Пушкина — «Руслан и Людмила». Он работал над ней долго, задумал ее, по-видимому, еще в лицее, но всерьез начал работать с 1818 г. В июне 1818 г. и позже Пушкин посещает вечера у Жуковского и читает там отрывки из поэмы. Поэма была завершена в апреле 1820 г. Позднее, в 1828 г., к несколько переделанному и подчищенному тексту поэмы был добавлен пролог — «У лукоморья дуб зеленый...».
Для Пушкина поэма была первым большим опытом поэтической свободы, опытом создания новой поэтической формы. Однажды в разговоре с Г. А. Русановым Лев Толстой сказал: «Прежде в литературе было не то — вырабатывались новые формы...». Пушкина при этом прямо он не назвал. Но мог бы назвать. Пушкин свой литературный путь начинал с ярких поэтических открытий, с создания оригинальных художественных форм.
По своему жанру «Руслан и Людмила» — шуточная и ироническая поэма-сказка. Шуточные поэмы писали и до Пушкина, и в большом количестве. Достаточно вспомнить хотя бы «Душеньку» Богдановича или поэмы В. И. Майкова «Елисей» и др. Более близким предшественником Пушкина — и по времени, и по существу — был Жуковский, поэма которого «Двенадцать спящих дев» прямо соотносится с «Русланом и Людмилой».
Однако поэма Пушкина не столько была похожа, сколько отличалась от всех предшествовавших ей поэм. «В этой поэме,— писал Белинский,— все было ново: и сти-
хи, и поэзия, и шутка, и сказочный характер вместе в серьезными картинами». Ироническое начало в «Руслане и Людмиле» было свойством не стилистическим только, но и композиционно-конструктивным. Авторская ирония в поэме и разрушала, и еще более созидала. Она помогала Пушкину творить неведомый еще читателю художественный мир, созидать новую, истинно оригинальную художественную форму.
Поэма-сказка Пушкина основана на свободной поэтике. В этом мире поэтической свободы Пушкин чувствует себя, как никто другой из его предшественников и современников, «власть имеющим». «„Руслан и Людмила",— писал Кюхельбекер,— поэма, в которой, при всех ее недостатках, более творческого воображения, нежели во всей остальной современной русской словесности».
Герои поэмы носят имена, происхождение которых следует искать в разных источниках. Одни восходят к «Истории государства Российского» Карамзина (Рогдай, Фарлаф), другие — к русской народной сказке, третьи — к былинам и проч. Пушкин свободно пользуется источниками, свободно смешивает жанры, поэтически свободно мыслит. В истоках его поэмы одновременно и сказочное, и не менее того — современное сознание. И не просто современное, но еще и поэтически-дерзновенное. Это придает поэме особенную живость, особенную новизну и обаяние.
Сюжет поэмы — типично сказочный. Похищение невесты, поиски ее, мотив соперничества, пребывание героини в заколдованном царстве, совершение подвигов для ее спасения, счастливый конец — все это похоже на сказку. Повествование в поэме движется характерно сказочными приемами, но по ходу его, внутри сюжета, происходит постоянное столкновение сказочного и самого обыденного, фантастического и бытового. Колдунья оказывается не только злой, но и жалкой старухой, свирепый чародей Черномор — немощным стариком, волшебницы — более чем легкомысленными девицами, сказочная ужасная голова морщится, зевает и чихает; пораженная копием, она сравнивается с ошиканным современным ак-
гером и т. д. Авторская ирония, которая, как мы уже говорили, не только разрушает строгие жанровые каноны, но и творит новые, оказывается сюжетным и структурным нервом пушкинской свободной поэмы.
Рогдай в поэме говорит Фарлафу: «Презренный, дай себя догнать! Дай голову с тебя сорвать!». Пребывая в отчаянии, Людмила «На воды шумные взглянула, /Ударила, рыдая, в грудь, /В волнах решилась утонуть /— Однако в воды не прыгнула /И дале продолжала путь...».
Она же втайне восклицает, думая о Черноморе: «... Мне не страшна злодея власть: /Людмила умереть умеет! /Не нужно мне твоих шатров, /Ни скучных песен, ни пиров /— Не стану есть, не буду слушать, /Умру среди твоих садов!» /Подумала — и стала кушать...». Сцена борьбы Людмилы с Черномором изображается так:
Уж он приблизился: тогда
Княжна с постели соскочила,
Седого карлу за колпак
Рукою быстрой ухватила,
Дрожащий занесла кулак
И в страхе завизжала так,
Что всех арапов оглушила.
Поэма не только иронична в своей основе, но в ней заметен сильный элемент пародийности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62