Это уже прямая эпиграмма и сатира. У нее есть даже конкретный адресат — Федор Толстой-американец, с которым у Пушкина в молодости сложились довольно трудные отношения. Но в тексте романа это конкретное лицо, художественно преобразуясь, становится, как и все лица в романе, типическим, выражением не одного, а многих подобных.
Художественно запечатлеть персонаж Пушкину помогает и сама стиховая форма языка, которой он мастерски владеет и которую способен подчинить самым разнообразным целям и задачам. В языке пушкинского стиха все тянется, как и во всяком стихе, к формальной и смысловой завершенности — и именно поэтому всякое суждение в нем приобретает вид несомненности, безусловности. Это производит впечатление — и это помогает запечатлевать. Даже парная рифмовка в наиболее ударных, острых по смыслу стихах, даже мужская рифма в них (рифма, которая в ритмическом отношении имеет наиболее завершенный характер) содействуют все той же законченности и запечатленности:
Теперь же добрый и простой Отец семейства холостой. Свобода пушкинского романа в стихах — это свобода непринужденного разговора на разные темы, это свобода авторских отступлений от фабульной линии повествования. Для «Евгения Онегина» такие отступления особенно важны, они правило, а нэ исключения, они соответствуют внутреннему закону пушкинского романа. «В романе в стихах,— пишет С. Г. Бочаров,— композиционной осью является всеобъемлющий образ „Я". Говорят о лирических отступлениях „Евгения Онегина". Однако можно сказать, что речь от „Я", речь в первом лице, здесь не отступает от главного в сторону, но обступает со всех сторон то, что можно назвать романом героев; роман в стихах открыто не равен роману героев. Мир героев охвачен
миром автора, миром „Я", мир героев как бы предопределен этой лирической энергией». То, что называется «лирическими» и всякими иными отступлениями в романе Пушкина, можно так назвать лишь по инерции, лишь условно. Ведь сам принцип композиции «Евгения Онегина», сам его глубинный замысел предполагает повествование вширь, свободную беседу с читателями, не ограниченную строгими фабульными рамками,— предполагает не обязательное движение по прямой, поступательное, а движение и по прямой, и в стороны, и вглубь, и возвратное. Пушкин об отступлениях в «Евгении Онегине» мог бы сказать то же, что сказал о своих отступлениях автор «Тристрама Шепди», любимый Пушкиным Стерн: «Отступления, бесспорно, подобны солнечному свету; они составляют жизнь и душу чтения. Изымите их, например, из этой книги,— она потеряет всякую цену: холодная, беспросветная зима воцарится на каждой ее странице».
Одним из важнейших видов авторских отступлений в «Евгении Онегине» являются многочисленные в романе поэтические зарисовки природы, Впрочем, это уже совсем мало похоже на отступления, и это не просто художественные зарисовки. Картины природы в романе — это его воплощенная музыкальная стихия, это то, что создает надысторическую атмосферу для всего в романе изображенного, для всего в нем происходящего. Как заметил В. Сквозников, имея в виду, в частности, и пушкинские описания природы, у Пушкина «вещное изображение служит выражением значительного духовного содержания».
Русская природа в романе — это некая основа, без которой и вне которой историческая жизнь выглядела бы как беспочвенная и абстрактная. Природа в романе субстанциональна. И эта субстанциональность природы позволяет автору через связи, которые существуют (или, напротив, не существуют) между героями и природой, внутренне характеризовать их, определять их нравственную и духовную ценность.
Одни герои в «Евгении Онегине» живут как бы вне природы, они чужды ей — и они лишены цельности, а в какой-то мере и необходимых положительных ценностей.
Напротив, внутренняя близость героя к миру природы — это несомненное указание на его органичность, нравственное здоровье. Особенно близка к природе, душевно срослась с ней Татьяна — любимая героиня Пушкина. Ее связь с природой до того органична, что в некоторой степени находится даже вне ее сознания. Это свидетельство глубины характера и его народности.
Неудивительно, что с Татьяной в романе связано едва ли не самое большое количество пейзажных зарисовок. Их особенно много в 7-й главе, где Татьяна становится главным героем повествования — и, по сути, единственным героем. Еще в 5-й главе романа, тематическим центром которой являются именины Татьяны, картину зимы Пушкин рисует в ее восприятии:
...Проснувшись рано,
В окно увидела Татьяна
Поутру побелевший двор,
Куртины, кровли и забор,
На стеклах легкие узоры,
Деревья в зимнем серебре,
Сорок веселых на дворе
И мягко устланные горы
Зимы блистательным ковром.
Глава седьмая, глава о Татьяне, открывается картиной весеннего пробуждения природы:
Гонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными ручьями
На потопленные луга...
Далее все, что делает Татьяна, все, что с ней происходит, сопровождается пейзажными зарисовками. В рассказе о Татьяне сопутствующий ему пейзаж особенно заметно звучит, как музыка: он затрагивает самые лирические чувства в читателе, вызывая в нем глубокое сопереживание и сочувствие делам и мыслям Татьяны.
В 7-й главе романа русская природа становится подлинно действующим лицом наряду с Татьяной и вместе с ней. Именно потому, что вместе с Татьяной, природа и выступает здесь на передний план повествования. Вне природы Татьяну невозможно представить и понять как национальный и исторический тип.
В «Евгении Онегине» есть и другой род отступлений — лирических отступлений, которые можно было и охарактеризовать как короткие, эмоционально окрашенные экскурсы в русскую историю. Связь таких отступлений с замыслом исторического романа самая непосредственная. Они помогают Пушкину расширить хронологические рамки исторического повествования, воспроизводить историю широко и свободно и как бы из глубины.
Пушкин напоминает читателю о славнейших страницах недавнего прошлого России — о победной войне с Наполеоном:
Вот, окружен своей дубравой,
Петровский замок. Мрачно он
Недавнею гордится славой.
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля;
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою.
Нарисованные Пушкиным картины исторического и народного прошлого не менее органичны, нежели картины русской природы. И здесь и там изображено глубинное, нечто исходное и основное, без чего никакие дела и никакие герои не могут быть поняты и по достоинству оценены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Художественно запечатлеть персонаж Пушкину помогает и сама стиховая форма языка, которой он мастерски владеет и которую способен подчинить самым разнообразным целям и задачам. В языке пушкинского стиха все тянется, как и во всяком стихе, к формальной и смысловой завершенности — и именно поэтому всякое суждение в нем приобретает вид несомненности, безусловности. Это производит впечатление — и это помогает запечатлевать. Даже парная рифмовка в наиболее ударных, острых по смыслу стихах, даже мужская рифма в них (рифма, которая в ритмическом отношении имеет наиболее завершенный характер) содействуют все той же законченности и запечатленности:
Теперь же добрый и простой Отец семейства холостой. Свобода пушкинского романа в стихах — это свобода непринужденного разговора на разные темы, это свобода авторских отступлений от фабульной линии повествования. Для «Евгения Онегина» такие отступления особенно важны, они правило, а нэ исключения, они соответствуют внутреннему закону пушкинского романа. «В романе в стихах,— пишет С. Г. Бочаров,— композиционной осью является всеобъемлющий образ „Я". Говорят о лирических отступлениях „Евгения Онегина". Однако можно сказать, что речь от „Я", речь в первом лице, здесь не отступает от главного в сторону, но обступает со всех сторон то, что можно назвать романом героев; роман в стихах открыто не равен роману героев. Мир героев охвачен
миром автора, миром „Я", мир героев как бы предопределен этой лирической энергией». То, что называется «лирическими» и всякими иными отступлениями в романе Пушкина, можно так назвать лишь по инерции, лишь условно. Ведь сам принцип композиции «Евгения Онегина», сам его глубинный замысел предполагает повествование вширь, свободную беседу с читателями, не ограниченную строгими фабульными рамками,— предполагает не обязательное движение по прямой, поступательное, а движение и по прямой, и в стороны, и вглубь, и возвратное. Пушкин об отступлениях в «Евгении Онегине» мог бы сказать то же, что сказал о своих отступлениях автор «Тристрама Шепди», любимый Пушкиным Стерн: «Отступления, бесспорно, подобны солнечному свету; они составляют жизнь и душу чтения. Изымите их, например, из этой книги,— она потеряет всякую цену: холодная, беспросветная зима воцарится на каждой ее странице».
Одним из важнейших видов авторских отступлений в «Евгении Онегине» являются многочисленные в романе поэтические зарисовки природы, Впрочем, это уже совсем мало похоже на отступления, и это не просто художественные зарисовки. Картины природы в романе — это его воплощенная музыкальная стихия, это то, что создает надысторическую атмосферу для всего в романе изображенного, для всего в нем происходящего. Как заметил В. Сквозников, имея в виду, в частности, и пушкинские описания природы, у Пушкина «вещное изображение служит выражением значительного духовного содержания».
Русская природа в романе — это некая основа, без которой и вне которой историческая жизнь выглядела бы как беспочвенная и абстрактная. Природа в романе субстанциональна. И эта субстанциональность природы позволяет автору через связи, которые существуют (или, напротив, не существуют) между героями и природой, внутренне характеризовать их, определять их нравственную и духовную ценность.
Одни герои в «Евгении Онегине» живут как бы вне природы, они чужды ей — и они лишены цельности, а в какой-то мере и необходимых положительных ценностей.
Напротив, внутренняя близость героя к миру природы — это несомненное указание на его органичность, нравственное здоровье. Особенно близка к природе, душевно срослась с ней Татьяна — любимая героиня Пушкина. Ее связь с природой до того органична, что в некоторой степени находится даже вне ее сознания. Это свидетельство глубины характера и его народности.
Неудивительно, что с Татьяной в романе связано едва ли не самое большое количество пейзажных зарисовок. Их особенно много в 7-й главе, где Татьяна становится главным героем повествования — и, по сути, единственным героем. Еще в 5-й главе романа, тематическим центром которой являются именины Татьяны, картину зимы Пушкин рисует в ее восприятии:
...Проснувшись рано,
В окно увидела Татьяна
Поутру побелевший двор,
Куртины, кровли и забор,
На стеклах легкие узоры,
Деревья в зимнем серебре,
Сорок веселых на дворе
И мягко устланные горы
Зимы блистательным ковром.
Глава седьмая, глава о Татьяне, открывается картиной весеннего пробуждения природы:
Гонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными ручьями
На потопленные луга...
Далее все, что делает Татьяна, все, что с ней происходит, сопровождается пейзажными зарисовками. В рассказе о Татьяне сопутствующий ему пейзаж особенно заметно звучит, как музыка: он затрагивает самые лирические чувства в читателе, вызывая в нем глубокое сопереживание и сочувствие делам и мыслям Татьяны.
В 7-й главе романа русская природа становится подлинно действующим лицом наряду с Татьяной и вместе с ней. Именно потому, что вместе с Татьяной, природа и выступает здесь на передний план повествования. Вне природы Татьяну невозможно представить и понять как национальный и исторический тип.
В «Евгении Онегине» есть и другой род отступлений — лирических отступлений, которые можно было и охарактеризовать как короткие, эмоционально окрашенные экскурсы в русскую историю. Связь таких отступлений с замыслом исторического романа самая непосредственная. Они помогают Пушкину расширить хронологические рамки исторического повествования, воспроизводить историю широко и свободно и как бы из глубины.
Пушкин напоминает читателю о славнейших страницах недавнего прошлого России — о победной войне с Наполеоном:
Вот, окружен своей дубравой,
Петровский замок. Мрачно он
Недавнею гордится славой.
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля;
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою.
Нарисованные Пушкиным картины исторического и народного прошлого не менее органичны, нежели картины русской природы. И здесь и там изображено глубинное, нечто исходное и основное, без чего никакие дела и никакие герои не могут быть поняты и по достоинству оценены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62