...Твои глаза, конечно, узки,
И плосок нос, и лоб широк,
Ты не лепечешь по-французски,
Ты шелком не сжимаешь ног...
Что нужды? .— Ровно полчаса,
Пока коней мне запрягали,
Мне ум и сердце занимали
Твой взор и дикая краса.
Друзья! не все ль одно и то же:
Забыться праздною душой
В блестящей зало, п модной ложе
Или в кибитке кочевой.
Было бы неверно думать, что прозаический вариант рассказа о калмычке первичен по отношению к стихотворному, что он послужил материалом для него. В действительности оба варианта самоценны и художественно равноправны, в обоих материал не первичный, а художественно претворенный. Но претворенный по-разному — и соответственно с разного рода поэзией.
В прозе— поэзия, основанная на правде подробностей, на верности действительности до деталей, до самых малых бытовых и психологических частностей. В стихах — на правде высоких обобщений и высокого нравственного идеала. Это две правды и два рода поэзии, одинаково нужные и понятные людям, одинаково глубоко освоенные гением Пушкина. Освоенные, как всегда, и для себя, и для всей русской литературы.
В «Путешествии в Арзрум...» Пушкин открыл для русской литературы и другие важные ценности, в частности принципы правдивого изображения войны. В полном объеме эта заслуга по праву принадлежит Л. Толстому. Но при этом обычно говорят и о его предшественниках, называя Лермонтова и его стихотворение «Валерик». Все это справедливо — но не до конца. Одним из предшественников Толстого был не только Лермонтов, но и Пушкин, и именно в «Путешествии в Арзрум...».
Вот один из образцов военных описаний Пушкина: «Перед выступлением конницы явились в наш лагерь армяне, живущие в горах, требуя защиты от турок, которые три дня тому назад отогнали их скот. Полковник Анреп,
хорошо не разобрав, чего они хотели, вообразил, что турецкий отряд находился в горах, и с одним эскадроном Уланского полка поскакал в сторону, дав знать Раевскому, что 3000 турков находятся в горах. Раевский отправился вслед за ним, дабы подкрепить его в случае опасности... Проехав верст 20, въехали мы в деревню и увидели несколько отставших уланов, которые, спешась, с обнаженными саблями, преследовали нескольких кур» (V, 381).
Это чисто «толстовское» описание до Толстого: в нем та же, что и у Толстого, заземленность, та же бытовая правда войны. Даже элемент пародийности и внутренней полемики в описании напоминает толстовское художественное решение подобных сцен. Достоевский не так далек был от истины, когда писал: «У нас все ведь от Пушкина».
В ПОИСКАХ ДОМА
Еще до путешествия на Кавказ в жизни Пушкина произошло событие, определившее всю его дальнейшую судьбу. В декабре 1828 г. в Москве, на балу у известного танцмейстера Иогеля, он впервые встретил свою будущую жену — Наталью Николаевну Гончарову. И влюбился. На этот раз так сильно, как, может быть, никогда не любил в жизни. До Н. Н. Гончаровой Пушкин любил многих женщин, многие отвечали ему взаимностью, не одну из них он воспел в своих прекрасных стихах. Но так трепетно, так нежно, как Наталью Николаевну, он не любил еще никого.
В Наталье Николаевне он полюбил не только молодую, очень красивую женщину, но и свою мечту — свою давнюю мечту о прекрасной подруге, о душевном приюте, о Доме. В детстве — мы знаем — ему не было дано ощущения Дома, и он переживал это как беду, как важное лишение. Он радовался всякому приближению к домашней обстановке — так было, например, когда он на время вошел в семью Раевских. Он особенно остро и настойчиво стал мечтать о Доме, когда ему стало, как никогда раньше, тревожно и тяжело жить — в трагические поде-
кабрьские годы. Теперь его мечта о Доме становится мечтой о спасении, мечтой не о счастье даже, а о тихом покое. Об этой своей мечте, разными словами, он писал во многих стихотворениях этих лет. Так, его стихотворение 1826 г. «Зимняя дорога», полное сосредоточенно-грустных и глубоких чувств, заканчивается словами:
Скучно, грустно... Завтра, Нина,
Завтра, к милой возвратись,
Я забудусь у камина,
Загляжусь не наглядясь.
Звучно стрелка часовая
Мерный круг свой совершит,
И, докучных удаляя,
Полночь нас не разлучит...
Любопытно, что комментаторы Пушкина иногда задаются вопросом, кто такая Нина, и на это отвечают: «Кто такая Нина — неизвестно» (II, 562). Может быть, потому и не удается комментаторам ответить па этот вопрос, что в стихотворении не столько воспоминание о реальном, сколько поэтическое представление о желанном. Это относится и к Нине. Нина — это не реальное, не воспоминание, это мечта. Это мечта о Доме, о своей милой, к кому всегда можно возвратиться, рядом с которой можно забыться и отдохнуть душой.
Те же мотивы и те же мечты и в стихотворении 1829 г. «Зимнее утро». И здесь тоже основная тема — тема душевного покоя, тихих радостей жизни. И здесь мы тоже слышим то пушкинское «томление по счастью», о котором писала Анна Ахматова "'.
То, о чем Пушкин мечтал в стихах, в некоторых своих письмах, сам про себя, теперь, с памятной встречи декабря 1828 г., для него явилось в образе Натальи Николаевны. 1 мая 1829 г. он делает ей предложение. Родные отвечают уклончиво. Пушкин уезжает па Кавказ. Вернувшись из своего кавказского путешествия, ои не оставляет мысли о Наталье Николаевне. Он думает о ней и тогда, когда 4 марта 1830 г. «самовольно» едет в Москву — может быть, как раз для того, чтобы быть ближе к ней. 6 апреля того же года он сватается вторично. На этот раз предложение принято. Счастлив ли ои?
С одной стороны, он пишет невесте: «Итак, я в Москве — такой печальной и скучной, когда вас там нет. У меня не хватило духу проехать по Никитской, еще менее— пойти узнать новости у Аграфены (?). Вы не можете себе представить, какую тоску вызывает во мне ваше отсутствие... Я отсчитываю минуты, которые отделяют меня от вас» (IX, 317).
Пушкина не узнать. Его волнение — это волнение юноши, в его чувствах много свежести и почти робости. Письмо датировано началом июня 1830 г. А вот что он пишет невесте 30 июля: «Прекрасные дамы просят меня показать ваш портрет и не могут простить мне, что его у меня пет. Я утешаюсь тем, что часами простаиваю перед белокурой мадонной, похожей на вас, как две капли воды; я бы купил ее, если бы она не стоила 40 000 рублей...» (IX, 326).
В последних числах августа у Пушкина происходит бурное объяснение с матерью невесты, после этого объяснения он пишет Наталье Николаевне: «Быть может, она права, а не прав был я, на мгновение поверив, что счастье создано для меня. Во всяком случае, вы совершенно свободны; что же касается меня, то заверяю вас честным словом, что буду принадлежать только вам, или никогда не женюсь» (IX, 331).
Все его признания в любви глубоко искренни и глубоко серьезны. Столь же искренни и серьезны и его сомнения, которые нисколько не противоречат его любви, а служат показателем полноты его чувства и страха и за свое чувство, и за свое будущее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62