Как и многие другие в том же жанре, это стихотворение Пушкина не столько философское, сколько мудрое и возвышенно-ясное в своей мудрости. По таким произведениям, как это, особенно заметно, что у Пушкина его мудрость и его ум самого высшего порядка: это ум простоты и ясности, ум открытый и широкий —ум великой и поэтической души. Это и определяет в конечном счете все своеобразие его философских стихов. В них Пушкин как бы заново, поэтически открывает самые простые и вечные истины. Обыденную мудрость он просветляет и возвышает поэзией и поднимает ее на уровень поэтической философии. В неслыханной простоте, в поэтичности его мудрости и его философии и заключается секрет неумирающей силы их воздействия на читателя.
Простота мудрости Пушкина — это и связанность его мысли с действительностью, с повседневным, человеческим. В сфере поэзии Пушкин свободен той единственной
свободой, которая возможна для истинного художника: в своем творчестве он подчиняется только жизни, только ее велениям и законам. Его стихи и его поэтические идеи всегда возбуждены действительностью и никогда не порывают с ней связи. Это придает философской лирике Пушкина особенное очарование: очарование близкого, земного, понятного и очень нужного.
Может быть, именно эта близость к жизни, связь с земным и реальным не позволяет Пушкину в своих поэтических раздумьях быть излишне категоричным. В стихах Пушкина — и в особенности в его философской лирике — не встречается ни примерных уроков, ни окончательных решений. С этим связана и свобода его поэтических композиций, и внешняя незавершенность некоторых из них (например, «Осени» или стихотворения «Когда за городом задумчив я брожу»). В иных случаях Пушкин явно предпочитает точке смысловое многоточие, кажущуюся незавершенность мысли. Но только кажущуюся. Незаконченные композиции Пушкина способны сказать даже больше, чем законченные. Ибо за ними приоткрывается вся полнота мысли, вся бесконечность ее значения.
В 1837 г., после смерти Пушкина, любомудр Шевырев писал о поэзии Пушкина: «Эскиз был стихиею неудержного Пушкина: строгость и полнота формы, доведенной им до высшего совершенства, которую он и унес с собою, как свою тайну, и всегда неполнота и незаконченность идеи в целом — вот его существенные признаки».
То, что Шевырев охарактеризовал не совсем точно и что он почитал за недостаток, на деле было высочайшим проявлением свободного пушкинского гения и достияге-нием высокой правды в искусстве. Это было проявлением той одновременно и поэтической, и философской мысли, которая потому так особенно действенна, что она ничего окончательно не утверждает, а только наводит на раздумья. В философской поэзии Пушкина постоянно слышится обет верности жизни, всегда сложной, противоречивой, не знающей однозначных истин.
ЕЩЕ О ПУШКИНСКОЙ ЛИРИКЕ КОНЦА 20-х - НАЧАЛА 30-х ГОДОВ
Обращение к философскому жанру в поэзии было для Пушкина после 1825 г. характерным и соответствовала тенденциям его — и не только его — литературного развития. Но оно не было исключительным. Параллельно стихам-раздумьям, стихам, в которых заключались веч-ные вопросы и высокие мысли общего значения, Пушкин продолжал в своей лирике создавать произведения более «сиюминутные», непосредственно значимые, неповторимо-индивидуальные по характеру своих признаний и своих сюжетов. Впрочем, между первым и вторым типом Стихов трудно провести резкую границу.
Подобно тому как философские стихи Пушкина отличались разнообразием форм и тематики, так это было и с произведениями нефилософскими. Пушкина-поэта отличала необыкновенная широта и универсальность интересов. Это глубоко связано было с широтой интересов Пушкина-человека, с универсальностью его личности.
Одним из прямых результатов московского свидания Пушкина с царем было его стихотворение «Стансы» (1826). По своему жанру это политическое стихотворение — политическое и высокодидактическое. Однако Пушкин не просто возлагает на Николая большие надежды и сравнивает его с Петром I, не просто выражает в стихотворении свою политическую мечту, политический идеал. Не прямо, но внутренним пафосом своим он утверждает высокую роль поэта, свое собственное высокое призвание. Здесь не менее, чем прямое содержание, важен сам тон стихотворения, его внутренняя установка. В стихотворении не верноподданный, а равный — и больше, чем равный,— говорит с царем, в нем поэт дает уроки самодержцу, и дает их языком, исполненным высокого достоинства:
Семейным сходством будь же горд; Во всем будь пращуру подобен: Как он, неутомим и тверд, И памятью, как он, незлобен. Так, с таким достоинством писал когда-то, обращаясь к власть имущим, Державин. Пушкин не только в языке своей поэзии обращается к державинским традициям, но и более глубоким образом. Возрождая гражданские
традиции державинской лирики, он на новой основе утверждает поэзию высокого гражданского звучания и достоинства. Иной тип политической лирики этих лет представлен у Пушкина в стихотворениях «Послание в Сибирь» (1827) и «Арион» (1827).
«Послание в Сибирь» заставляет вспомнить раннюю вольнолюбивую лирику Пушкина. Оно написано в духе первого послания Пушкина к Чаадаеву. Точно литым, полнозвучным поэтическим словом оно утверждает высшие человеческие ценности: «высокое стремление дум», «гордость», «любовь и дружество», «свободу». Пушкин никогда не изменял своим высоким верованиям и своим друзьям — особенно тем друзьям, которые сделались мучениками свободы.
Теме верности заветам дружбы и свободы посвящено и стихотворение «Арион». Легенда о древнегреческом певце Арионе впервые рассказана Геродотом в его «Истории», экземпляр которой на французском языке имелся в библиотеке Пушкина. Нет сомнения, что с этой легендой Пушкин был знаком во всех ее деталях, но излагает он ее в стихотворении, как это часто с ним бывало и в других случаях, очень свободно. По существу, он берет из легенды только само имя певца и некоторые подробности мифологического рассказа (в частности, мотив спасения певца от гибели в море), которые соответствуют его художественным целям и замыслу. В результате отбора и обработки материала легенды Пушкин создает весьма прозрачный метафорический сюжет, за которым легко угадываются перипетии исторической жизни и жизни самого Пушкина:
...А я — беспечной веры полн,—
Пловцам я пел... Вдруг лоно волн
Измял с налету вихорь шумный...
Погиб и кормщик и пловец! —
Лишь я, таинственный певец,
На берег выброшен грозою,
Я гимны прежние пою
И ризу влажную мою
Сушу на солнце под скалою.
В стихотворении через легендарный и метафорический сюжет утверждается верность поэта не только памяти друзей, но и их верованиям, их политическим идеалам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62