Особенно эти свойства одаренной и буйной молодости проявляются в любви Димитрия к Марине. Марина холодна, рассудочна, вся внутренне «запланирована» и целе-устремлена. В отличие от Марины Димитрий и в своей любви тоже безрассуден. Безрассуден, как дитя, как поэт. Он целиком, безоглядно отдается своей страсти, и этим объясняется его поведение с Мариной. В сцене свидания у фонтана Димитрий признается Марине в своем самозванстве именно потому, что его чувство предельно, оно требует полной отдачи и полного торжества, оно не способно удовлетворяться победой, купленной ложью. Удивительна эта сцена свидания по глубокой своей правде, по глубокой психологичности. В ней не любовные признания главное, а столкновение характеров — сильных и незаурядных. По существу, па таком столкновении разнородных, подлинно шекспировских характеров строится и вся трагедия «Борис Годунов».
По-шекспировски, исторически достоверно, крупно и высоко, изображен в трагедии Пушкина и народ. Народ показан Пушкиным как своеобразный многоликий характер, как историческая сила, как воплощенная трагедия истории. Уже в самом начале развития действия, в сцене на площади, народ воет и плачет, народ, упрашивает Годунова принять царство, но на вопрос одного из присутствующих на площади, о чем все плачут, другой отвечает: «А как нам знать? то ведают бояре...». Здесь трагедия народной жизни обозначена со всей остротой и пронзительной художественной силой. По Пушкину, в народе — все истоки исторического движения и народ одновременно ничто, от него, по сути, ничего не зависит в устройстве жизни. С точки зрения Пушкина, одним лишь «мнением народным» сильны властители, но он же показывает, что не сам народ, а другие за него распоряжают-
ся в его мнением, и его силой. Это и есть самая глубокая и самая доподлинная трагедия истории. Трагедия народа проявляется у Пушкипа и в другом. Для автора «Бориса Годунова», для всего замысла драмы большое значение имеет понятие «трагическая вина». Это понятие в драме связано прежде всего с Годуновым. Но не с ним одним. Понятие трагической вины у Пушкина тоже неодномерно и неоднозначно. Годунов в драме является не только ее носителем, но и жертвой. Носителем трагической вины в «Борисе Годунове» оказывается и народ, представленный Пушкиным в его историческом действии. Народ в ужасе молчит, узнав об убийстве боярами Ирины и Феодора Годуновых, и тот же народ перед тем несется толпой в царские палаты с криками: «Вязать! Топить! Да здравствует Димитрий! Да гибнет род Бориса Годунова!».
Трагическая мысль Пушкина в «Борисе Годунове» питается его общим осознанием и пониманием истории. Его «Борис Годунов» в самом глубоком, а не только во внешнем своем значении является историческим произведением.
Замечательно, что эта историческая драма Пушкина, написанная в новой, «шекспировской», объективной манере, оказалась в известном отношении не менее, а даже более личностной, нежели его исповедальные, лирические поэмы романтического периода творчества. В «Борисе Годунове» есть не названный нами еще один герой, притом самый главный,— автор. Он и есть тот характер, та личность, что выступает из трагедии хотя и незримо, но наиболее ощутимо и незабываемо. С ним-то и связана прежде всего та человеческая высота и трагедия, которая нам особенно дорога и близка.
Объективный характер изображения не мог помешать Пушкину высказать себя. Скорее он помог ему высказаться. Он помог ему скрыться за объективным текстом, но не для того, чтобы вовсе исчезнуть для читателя, а с тем, чтобы лучше и полнее и, главное, убедительнее выявиться. «Чтобы хорошо выразить себя,— говорил Огюст Ренуар,— художник должен скрываться».
В жизни и тем более в искусстве человек выявляет свое глубокое и неповторимое духовное «Я» именно тогда, когда он не стремится говорить громко. И вот почему
в произведениях объективного, реалистического характер ра художник часто глубже и значимее выступает как личность, нежели в произведениях романтических и откровенно исповедальных.
В трагедии «Борис Годунов» Пушкин высказывается не прямо, но голос его хорошо и памятно доходит до читателя. Этот авторский голос звучал в словах Годунова, иногда — в словах Димитрия. Но особенно сильно и незабываемо он звучит через Пимена — одного из самых дорогих сердцу Пушкина персонажей его драмы.
Наше восприятие Пимена двойственно. С одной стороны, в нем мы видим воплощение исторической действительности, обобщенно-художественное представление о русском летописце. «Это старец, равнодушно внимающий добру и злу».
С другой стороны, за этим образом мы ощущаем хотя и прикрытое, но достаточно действенное авторское, лирическое начало: в нем по-особенному, объективно и вместе с тем с внутренним лиризмом претворяется пушкинская точка зрения на то, что есть историк и что есть поэт и как это тесно между собой связано. В Пимене у Пушкина есть глубокое, художественное применение к себе, род мысленной и художественной подстановки. Говоря о Пимене, Пушкин и о себе думает. И читатель тоже думает о Пушкине.
Для Пушкина истинный поэт есть прежде всего летописец своей эпохи, поэт и летописец для него — одна суть. В высшем, духовном смысле они одинаково отшельники, они, вдали от мирской суеты («Служенье муз не терпит суеты», — скажет Пушкин в одном из лучших своих стихотворений, написанных в Михайловском), исполненные высокого достоинства, творят свой суд над жизнью, над историей, над сильными мира сего. Именно таким и предстает Пимен в одной из вершинных сцен пушкинской трагедии:
Борис, Борис! все пред тобой трепещет,
Никто тебе не смеет и напомнить
О жребии несчастного младенца,—
А между тем отшельник в темной келье
Здесь па тебя донос ужасный пишет:
И не уйдешь ты от суда мирского,
Как не уйдешь от божьего суда.
В этих словах инока Григория о Пимене слышится не его только волнение, не его лишь напряженный пафос. Это пафос и волнение лирические, от автора, от Пушки на. Именно так, в келье (ср. со сказанным Пушкиным о себе: «Пылай, камин, в моей пустынной келье...»), отшельником, над всеми властями мира, чувствовал себя Пушкин в своем творческом уединении, в минуты высо-ких творческих порывов и прозрений. Пимен осознается Пушкиным не просто в скрытом применении к себе, но и как внутренний его двойник, как идеально претворенное в художественном создании его высшее, духовное, поэтическое «Я».
Когда Пушкин пишет своего «Бориса Годунова», он совсем так же, как Пимен, чувствует в себе высшую свободу и несравненное свое могущество. Могущество поэта — летописца — историка. Он пишет свою трагедию и ощущает свое высокое торжество — не только творческое, но и человеческое:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62